Аттракционы наших иллюзий
ФОТО Ирины САФРОНОВОЙ/предоставлено пресс-службой «Ленинград Центра»
Гость редакции — художественный руководитель театра «Ленинград Центр» Феликс МИХАЙЛОВ.
День рождения «Ленинград Центра» отметили 25 декабря. В этот день в 2014 году в здании бывшего кинотеатра «Ленинград» открылось новое мультиформативное пространство. Были скептики, не верившие в то, что феерические шоу будут востребованы в классическом Петербурге. Но это они просто не были знакомы с режиссером Феликсом Михайловым, которого не случайно называют генератором идей. Это один из самых авторитетных в стране постановщиков крупных культурно-развлекательных мероприятий, мастер торжественных церемоний. В последние годы свою энергию и неиссякаемую фантазию он направил на развитие «Ленинград Центра». О том, как рождаются феерии, мы и поговорили с Феликсом Михайловым накануне дня рождения театра.
— Феликс Валерьевич, вы специально подгадали открытие «Ленинград Центра» к 25 декабря?
— И специально, и не специально. С одной стороны, хотелось новогоднего флера, к тому же 25 декабря в тот год выпадало на пятницу. Но, с другой стороны, для нас более значима другая дата, которую мы гораздо активнее отмечаем, — 27 марта.
— Тоже не случайный день — все-таки Международный день театра.
— Но вот так получилось, что именно 27 марта 2013 года была создана труппа театра «Ленинград Центр» — с первыми актерами официально были подписаны договоры. И мы этот день считаем днем рождения труппы. А дальше уже начались репетиции шоу, которым мы и открылись.
— Но тот первый день рождения помните? Наверное, думали: «Неужели это все-таки случилось?!».
— Я плохо помню тот день, он был такой суетный: тогда открывали весь комплекс — галерею, малую сцену, бары... Но, оглядываясь назад, думаю, что, скорее всего, я испытывал нервно-паралитическую радость: «Слава богу, начали!». Теперь можно было жить, работать и доказывать, что выбранный нами путь имеет право на существование.
Мы прекрасно понимали, что будет нелегко. И потому, что сам жанр шоу сложный, в нем легко скатиться в пошлость или недобрать по эмоциям. И потому, что аналога тому, что мы придумали, нет. Это не классическое кабаре с перьями, блестками, где все весело и озорно. Это не музыкальное представление, сочиненное по законам бродвейского мюзикла. И не шоу, сделанное по следам цирка Дю Солей. Но это и то, и другое, и третье, а в итоге родилось мультиформативное пространство, где шоу соседствует с театром, а театр с цирком.
И мы понимали, что нам будет нелегко, потому что делаем свои шоу в городе, который отучен от культуры чистого интертеймента (развлекательного представления. — Прим. ред.), когда человек приходит в театральный зал, зная, что он получит эмоции, что его не будут грузить какими-то колоссальными смыслами, но при этом расскажут какую-то историю. Ведь, скажем, про несчастную любовь можно рассказать разным языком. Можно написать трагедию, драму, комедию, а можно так, как это делаем мы, — в жанре «сценического коллажа».
— Один историк американского кабаре очень точно подметил, процитирую, что «в отличие от водевилей кабаре обслуживает взрослые фантазии и желания. Это возможность растянуть ночь на часы удовольствия для себя вдали от дома, бизнеса, детей и так далее». То же самое можно сказать и о «Ленинград Центре»? Ведь вы свои шоу называете «аттракционами наших иллюзий».
— Кредо «Ленинград Центра» — вызывать в человеке любовь к себе, любовь к жизни, чтобы наш зритель выходил из этого здания с ощущением радости и счастья. Расскажу несколько историй. Приезжала в Петербург семейная пара с 40-летним стажем. Из их жизни давно ушла романтика. Но вот они пришли в «Ленинград Центр» и потом, как 16-летние дети, всю ночь гуляли по набережным, любуясь рассветом на Неве. Или, например, нашел меня как-то человек, благодарил от всей души за шоу «Прекрасная М.» и рассказал, что его папа очень болен, из дома не выходит и уже давно смирился с неизбежным. Но его привели на наше шоу, и человек вновь почувствовал жажду жизни. Это то, ради чего мы существуем.
— Вы упомянули Бродвей, цирк Дю Солей. Уверена, что вы немало путешествуете и следите, как развивается индустрия развлечений в мире. Вы замечаете ментальные различия?
— Конечно. Например, азиаты очень любят эпатаж. Они идут на шоу за провокацией, за тем, чтобы им показали то, что они сами вынуждены скрывать от посторонних в силу своей культуры, традиций. В Европе и США все ярко, технологично. Там очень много от ума. «Давайте все будут ходить вниз головой», — решает автор представления, а почему так, что им движет, даже не пытается объяснить. Ему так захотелось, и все тут. А в русской культуре всегда есть «почему?», «зачем?», бесконечно и по любому поводу ищем ответ на вопрос «что делать?». Даже радуясь и развлекая, мы все равно задаемся каким-то вопросом. Этим и отличаемся от зарубежных коллег.
— Раз вы заговорили о смыслах и вопросах, то хочется узнать, что становится побудительным мотивом для шоу? Может ли, допустим, юбилей Петра Первого стать поводом? Можно придумать современную ассамблею?
— Начну с того, что я не приверженец каких-либо посвящений вообще. Например, я обожаю Федерико Феллини, и как раз сейчас у меня на рабочем столе лежит толстенная книга о нем с его рисунками, режиссерскими разработками. Но, несмотря на то что и жизнь великого итальянского режиссера, и сама его личность, и творчество дают почву для шоу, посвященного Феллини, я его не буду делать. Потому что это будет копия. И даже очень хорошая — это все равно вторично, а я не люблю копии.
— Это могут быть «вариации на тему».
— Я делаю «фантазии на тему». На тему Феллини, Марка Захарова, Альмодовара. Тех, кого я люблю, кто стал для меня ориентиром, чье творчество научило меня вот так воспринимать театр, кинематограф, вот так выражать на сцене эмоции, передавать цветовое ощущение и так далее. Я фантазирую, исходя из их рецептов, но ингредиенты беру свои.
— Тогда повторимся: как все рождается?
— Всегда по-разному. Вот сейчас будет новогоднее представление, которое, по традиции, пройдет всего лишь 10 — 15 раз, и все, оно навсегда уйдет из репертуара. Такое праздничное шоу — всегда возможность вернуться в детство, в то восхищение от хрупких елочных игрушек и вспышек гирлянды лампочек, от запаха бенгальских огней и нетерпеливого желания поскорее открыть подарок. На одном нашем новогоднем представлении оживали фарфоровые елочные фигурки, а на другом волшебными оказывались хрустальные туфельки Золушки и серебряные башмачки из «Волшебника Изумрудного города». В этом году мы делаем такую винтажную новогоднюю открытку.
За последние два года пандемии, этой невнятности, окружающей агрессивности, накопившейся раздражительности очень хочется создать атмосферу уюта — теплого пледа, вязаных варежек, чтобы зрители расплывались в улыбке. Будут звучать советские песни 1950-х годов и французские. Там будет большой фрагмент, где действие разворачивается на бензоколонке. Отправной точкой для меня стал финал «Шербурских зонтиков». Помните: безоблачное семейное Рождество, герой видит свою любимую через окно и отказывается нарушить ее счастливую жизнь? Это впечатление сидит во мне с юности, и, чтобы его сохранить, даже не стал пересматривать фильм.
— Ну вообще-то это кино об упущенной любви.
— В целом — да. Но я беру только этот кусочек и опираюсь на атмосферу маленького семейного счастья. Потом, поскольку я очень люблю цирковую эстетику, у нас будет и цирк, но в эстетике черно-белого кино. Это привет старым чуть подкрашенным фильмам Жоржа Мельеса (французский пионер кинематографии, превративший кино в разновидность белой магии. — Прим. ред.). Вот так родилось новогоднее представление. В других случаях я могу увидеть картинку или услышать какую-то мелодию, и это потащит за собой аллюзии, воспоминания, идеи. Например, мне понравился рассказ одного итальянца, что в Италии Дон Жуан и Казанова — два совершенно разных типа мужчин. Дон Жуан на самом деле не любит женщин и поэтому уничтожает их любовью. А Казанова возвышает, обожествляет женщин. И не случайно авторы всегда наказывают Дон Жуана, который гибнет от «пожатья каменной десницы». Но нигде не описывается смерть Казановы.
— Мы помним его разве что стареющим.
— Да, когда дряхлый Казанова обретает вторую жизнь через любовь молодой девушки. Я, когда это услышал, удивился: «Почему же я никогда раньше об этом не задумывался? Ведь все так и есть!». Я это вам рассказываю к тому, что, поскольку в одном из наших спектаклей уже есть Казанова, теперь мне хочется обратиться к Дон Жуану.
— Не хотите их свести?
— Кстати, да, может быть...
— Вначале мы с вами говорили про кабаре «в перьях и блестках». Но в Германии в свое время было невероятно популярно политическое кабаре. В зону комфорта «Ленинград Центра» политика никогда не вторгнется?
— «Ленинград Центр» — проект, созданный для определенного вектора эмоций. Поэтому я никогда здесь не покажу душещипательную драму, не полезу в психоаналитику, чтобы играть на комплексах человека, сидящего в зале. Здесь вы не увидите иммерсивное шоу, вытаскивающее зрителя из его зоны комфорта. Никогда не забуду, как один актер, обладающий мощной энергетикой, положил руку на плечо человека и произнес тяжелейший монолог. Мне было не по себе, а что же тогда ощутил тот несчастный зритель? И, конечно, «Ленинград Центр» не место для политического памфлета. Зачем разрушать энергию этого места? Если я пойму, что мне хочется высказаться, я найду возможность это сделать на другой площадке, где это будет логично и уместно.
Потом — я ведь везунчик. Моя работа в «Ленинград Центре» — это лишь одно направление реализации моих возможностей. Но у меня есть и иные интересы. Например, своей жизнью живет мой проект «Уроки литературы». Для его реализации мне не нужны бархат и технологии «Ленинград Центра».
— И, когда вам хочется отдохнуть от «вечного праздника», вы возвращаетесь к «Урокам литературы»?
— Да. Особое удовольствие, например, в Коктебеле, в Доме-музее Максимилиана Волошина устраивать вечер в духе тех веселых вечеров, которые устраивал сам хозяин дома. Или в подвале усадьбы князя Голицына в крымском поселке Новый Свет пить шампанское и читать стихи тех, кто приезжал в гости к Голицыну.
— А что вы имели в виду, когда говорили про игру на комплексах человека?
— За семь с лишним лет мы сыграли 14 премьер. И каждый раз это сложный поиск правильной интонации. Например, для одного шоу я придумал такую инверсию — гигантские куклы, которые играют человеком. И оказалось, что колоссальное количество людей страдают педиофобией — боязнью кукол, манекенов. Актриса, сидевшая на репетиции в зале, призналась, что у нее была паническая атака. «Это так страшно! — рассказывала она мне. — А когда упал свет, показалось, что они еще и без глаз!»
Конечно, я убрал этот номер из шоу, потому что он давил не на ту эмоциональную кнопку. Но если бы я ставил шоу где-нибудь в цехе завода «Арсенал», я бы гигантских кукол оставил, чтобы зрители встретились со своими страхами. А в «Ленинград Центре» они должны встречаться с тем, что в них сохраняет любовь к жизни. Тут я не могу не вспомнить великих режиссеров-педагогов, которые учили отбору — фантазируй, пока сочиняешь спектакль, но потом оставь только то, что реализует твою идею, и во имя этого отказывайся даже от самых гениальных придумок.
— К слову, о педагогах. Вы ведь «родом» из Ленинградского театрального института с того самого курса Владимира Петрова, откуда вышли и Дмитрий Нагиев, и Ян Цапник, и Игорь Лифанов...
— ...и Дима Хоронько, и Толя Журавлев, и Леша Климушкин. Да, мощный был курс.
— Можно вспомнить ваш дипломный спектакль по Островскому.
— Если кому любопытно — недавно обнаружил, что кто-то из наших выложил в Интернете запись спектакля «Горячее сердце». Я пересмотрел его и сам себя не узнал — тощий, лысый... Наш курс был предпоследним в институте, большинство выпускников которого реализованы в своей профессии, за нами еще шел курс Вениамина Фильштинского, откуда и Хабенский, и Пореченков, и Трухин...
— Нет идеи собрать свой курс и поставить какой-нибудь спектакль?
— Возникала такая мысль. Вторым нашим дипломным спектаклем была чеховская «Чайка», и однажды я подумал, почему бы действительно не позвать ребят и не сделать своего рода «воспоминание» о той «Чайке». Но...
— Но?..
— Режиссер Лев Яковлевич Стукалов (художественный руководитель петербургского Нашего театра. — Прим. ред.), который был у нас вторым педагогом и у которого я научился режиссуре и взгляду на театральную эстетику, однажды произнес гениальную фразу: «Нельзя жить с головой, повернутой назад». И я живу именно по этому принципу. Я не жалею о людях, которые уходят из моей жизни, о проектах, которые заканчиваются. Они были, они что-то мне дали, от них остались эмоции. Поэтому думаю, что все же не стоит пытаться вернуться в ту студенческую «Чайку», боюсь, будет много разочарований...
— А преподавать вас еще не тянет?
— Мне нравится преподавать, но боюсь брать какой-нибудь курс — я ведь погибну под учебным планом, всеми этими отчетами. И все же, думаю, со временем надо будет создать лабораторию при «Ленинград Центре», чтобы воспитывать новое поколение синтетических артистов. И, кстати, «Ленинград Центр» — следствие моего еще студенческого увлечения психофизикой, того, как психика влияет на тело, и наоборот.
— Как вы думаете, почему психологический театр Станиславского сдает позиции?
— У психологического театра нет яркого визуального выражения, он требует глубокого внутреннего погружения зрителя в то, что происходит перед ним. Он не умрет никогда — все равно будут люди, которые хотят тонких эмоций, которые хотят подключаться к переживаниям актера на сцене. Но уже вырастает поколение, воспитанное на гаджетах, на картинке. И поэтому мы должны передавать эмоции через визуальное, один из инструментов для этого — наше тело. Это требование времени.
— Похоже, мы возвращаемся к языческому искусству с его шаманством и плясками...
— Все циклично в природе, мы сейчас входим в цикл упрощенного языка, физического выражения своих отношений с миром, природой... И, кстати, психофизика стала толчком для шоу, которое покажем в этом сезоне. Мы его назвали Body and Soul, то есть «Тело и душа», и действие разворачивается ночью в мастерской скульптора, в которой появляются призраки великих художников, оживают скульптуры, персонажи живописных полотен. Body and Soul как раз о том, что искусство создает эмоции посредством визуального объекта, и о том, как художники разных эпох выражали человеческое тело и человеческие эмоции.
— Вы создали литературный проект. Работали над телевизионными шоу «Звезды на льду», «Ледниковый период», «Цирк со звездами»... Режиссировали ключевые мероприятия в рамках мундиаля-2018. Вот уже восьмой сезон занимаетесь «Ленинград Центром»... И все же — не хотите вернуться в драматический театр?
— Может быть. Признаюсь: подумываю об этом. Но вопрос: «Зачем? Что я могу там сделать?». Понимаете, я привык, что то, что я делаю, вызывает у людей реакцию: «Ух ты!». И если возвращаться на драматическую сцену, то это тоже должно быть на уровне «ух ты!». Но знаете, что... Скорее всего, это произойдет. Но в моем духе, достаточно необычно.
Комментарии