Я больше не мечтаю...

Порой, говоря о проблемах инвалидов детства, мы забываем, что они еще и просто люди – с обычными человеческими желаниями и потребностями. При этом жизненные события, такие как потеря или болезнь близких, горькие для любого человека, для инвалида, не имеющего возможности жить самостоятельно, усугубляются еще и полным изменением привычного образа жизни. Именно об этом заставляют задуматься письма Саши Григорьевой, девушки с тяжелым ДЦП, ныне проживающей в одном из психоневрологических диспансеров города. Как завязалась наша переписка? Когда мы только познакомились, я обратила внимание, что Саша сидела в инвалидном кресле с ноутбуком. Со временем ее письма из формата «вопрос – ответ» переросли в настоящую исповедь. С разрешения Саши я сегодня представляю выдержки из них, чтобы вы услышали ее историю теми самыми незатейливыми, но искренними словами, какими она рассказала о своей жизни.

Компьютер для Саши едва ли не единственный способ связи с внешним миром.
ФОТО из личного архива А. Григорьевой

О детстве

Я родилась 26 июля 1983 года. В каком роддоме, не знаю, врать не буду. Мама и бабушки говорили, что я родилась совершенно нормальной. Меня акушерка уронила, когда принимала. Не знаю, правда это или нет. Но мне так говорили.

Я помню себя с пяти лет, отрывками. Помню, как врачи ставили меня к стене, и я несколько минут сама стояла, никто не держал меня. Сейчас же я не могу сама даже сидеть, ни на стуле, ни на кровати, падаю. Помню, как бабушки возили меня к экстрасенсам. Мы даже были на приеме у Чумака. Я сидела на коленях у бабушки, а он встал сзади нас и руками над моей головой водил. Я честно не понимала, зачем он это делает. Еще мне делали иглоукалывания, массаж. В общем, мучили меня. Пока бабушки не отвезли меня к одному мужчине, помню, что он был молодой, красивый и звали его Денис. Он сказал, что я никогда не буду ходить и сидеть, и чтобы они прекратили меня таскать по всем этим шарлатанам. И почему-то бабушки и мама его послушали.

За то, что у меня нормальный интеллект, нужно благодарить маму. Она обожала книги. Запоем читала и меня приучила к книгам. У нас была очень хорошая библиотека, например, весь Джеральд Даррелл и Уильям Шекспир. Когда мне исполнилось восемь лет, я начала учиться в обычной общеобразовательной школе, правда, на дому. Писать я не могу, поэтому всегда отвечала устно. Где-то лежит аттестат об окончании школы.

О близких

Я хорошо помню день, когда видела маму в последний раз, – 3 февраля 2001 года. Утром я проснулась, она меня покормила и сказала, что сейчас поедет по каким-то своим делам, вернется вечером. Меня уже часто оставляли одну на целый день, так что это было в порядке вещей. Но вечером мама не пришла домой, а ночью в одиночестве я никогда не была. Утром я уже поняла, что с мамой что-то случилось. Я плакала и орала весь день. Хорошо, что вечером к нам решила зайти мамина подруга, она услышала, как я ору, и позвонила бабушке Лиде (маминой тете).

Бабушка Лида прибежала, меня переодела, накормила пельменями и уложила спать. Я сразу уснула, а она начала обзванивать все больницы, и в одной ей сказали, что ночью к ним привезли женщину без паспорта. Ее нашли прохожие в снегу без сознания, и той же ночью в больнице она умерла. Это оказалась мама.

Я стала жить вместе с бабушкой Лидой. Она меня очень любила. К нам часто приезжала бабушка Галя (мамина мама). Однажды бабушка Лида пошла в коридор, покачнулась и начала падать. Это был инсульт. Счастье, что у нас в этот день была бабушка Галя, если бы не это, я не знаю, что бы было.

Через месяц, когда бабушка Лида вернулась из больницы, у нас состоялся серьезный разговор. Она предложила мне выбрать. Или остаться дома вместе с ней, или переехать жить в интернат. Я сказала ей, что поеду в интернат. Поверь, мне было очень нелегко говорить это. Я прекрасно понимала, что мне здесь будет ужасно тяжело. Но я согласилась на это ради бабушки Гали. Я понимала, что весь уход за нами двумя лег бы на ее плечи, бабушка Лида сама уже почти ничего не могла делать.

Об интернате

В 2007 году я переехала жить в интернат. Мне было очень страшно. Все время, пока меня обустраивали, бабушка Галя была со мной рядом, и я перед ней держалась. Но, как только она уехала, у меня началась истерика. Я никак не могла успокоиться, и мне сделали укол, после которого я заснула. Я вообще первые дни здесь практически не помню – была в ужасном состоянии. Хотя мне старались помочь как могли. В приемное отделение, куда вообще-то посетителей не пускают, ко мне ежедневно пускали бабушку – я ничего не ела, и она приезжала меня кормить и утешать. Но все равно я тяжело привыкала, первые полгода каждый день плакала.

Когда меня перевели на отделение и поселили в палату, там была одна женщина, которая меня обзывала, но, как только я об этом сказала, ее сразу из моей палаты перевели в другую. Со мной психолог много говорила, а еще новая соседка, Аня, которая стала моей подругой... Они-то и помогли выбраться из депрессии. Я хочу, чтобы ты поняла: дело не в нашем интернате, он у нас хороший, говорят, один из лучших. И здесь правда очень стараются. Но интернат – это интернат. Любой. Даже если у каждого по собственной комнате будет с телевизором во всю стенку, это не родной дом.

Мне предлагали, кстати, переехать в обычный интернат, не психоневрологический. Даже уговорили съездить в один. Приехали мы туда, посмотрели... Разница только в том, что там живут нормальные люди, не «психи», как здесь. А так, по сути, все то же самое, и зачем менять шило на мыло? И я отказалась смотреть другие интернаты, потому что это все равно не дом, а так, пристанище.

Для меня настоящий дом – это когда уют, родные люди рядом и ты знаешь, что в любой момент можешь с ними связаться. Я терпеть не могу есть по режиму. Спать по режиму. Я бы, например, хотела спать как дома, до часу дня, а ложиться за полночь, но здесь отбой в 22.00, а подъем в 7.00. Я понимаю, что без режима нельзя, ведь много людей живут. Но так не хватает ощущения свободы!

Ты спрашивала, что могло бы изменить мою жизнь в интернате к лучшему. Правда, не знаю. Когда бабушка Лида была жива, она несколько раз предлагала мне поехать в домашний отпуск (такое возможно), но я каждый раз отказывалась, понимая, что бабушке Гале с нами двоими будет слишком тяжело. Она и так приезжала ко мне первое время дважды в неделю, а сейчас может только раз в месяц и с кем-нибудь, ведь она уже старенькая, у нее колени болят. Я ее очень люблю и боюсь за нее.

В интернате те, кто может сам ходить, часто ездят на экскурсии, на концерты, в театры, даже один раз были в цирке. А я в цирке совсем маленькой была, почти ничего не помню. Конечно, мне бы хотелось съездить в цирк или на какой-нибудь концерт, но у нас нет специального автобуса, поэтому колясочников вывозить не могут. Так что за все время, что я здесь живу, я выезжала только один раз, как раз тогда, когда меня другой интернат возили смотреть.

О любви

Когда мне было лет семь-восемь, я мечтала о том, что вырасту и встречу нормального, здорового парня, который меня полюбит такой, какая я есть, и ему будет плевать на то, что я инвалид. Мечтала, что мы поженимся, что у нас будет много-много детей, что мы будем очень счастливы. Сейчас я понимаю, как глупо с моей стороны было мечтать об этом.

Пожалуйста, не смейся... Я до последнего момента сомневалась, писать ли об этом, но решила, если уж рассказывать о своей жизни, так рассказывать обо всем, даже об интимном. По мере взросления у меня появились естественные желания, и я уже прекрасно понимала, что они никогда не осуществятся. Умом понимала. Но вот тело и душа этого не понимали и не понимают до сих пор. Иногда это становится просто невыносимо терпеть. Знаешь, как мне хочется узнать, что такое поцелуи, хоть один-единственный раз почувствовать себя любимой и желанной. Просто женщиной.

Ну почему у меня абсолютно нормальный, здоровый интеллект? Почему я все понимаю? Почему у меня естественные желания, как у всех нормальных женщин? С одной только разницей. У них есть семьи, мужья, дети. А у меня этого нет и не будет никогда. Несмотря на то что я этого очень хочу. Я вообще считаю, что предназначение каждой женщины быть женой и матерью. А если у нее этого нет, то жизнь у нее пуста, как у меня.

Ты спрашивала, о чем я мечтаю. Я уже ни о чем не мечтаю и ничего не жду...

Длинные, подробные и очень грамотные письма, напечатанные большими буквами, стоили Саше немалых сил – как физических, ведь простые для обычных людей движения рук требуют от нее гораздо большей концентрации и усилий, так и моральных, ведь столь откровенно говорить о своей жизни и чувствах дано не каждому. И хотя ее воспоминания связаны в основном с трагическими событиями жизни, она не разучилась улыбаться. Из всех фотографий, которые по ее просьбе сделали в интернате, она выбрала для меня ту, где задорно улыбается. Глядя на эту улыбку, я хочу верить в то, что ничто не может лишить человека способности мечтать. Просто не все мечты можно доверить письмам к случайно знакомой журналистке.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 087 (5460) от 19.05.2015.