Анастасия Долгошева

Общество 25 марта 2008

Трудности переводчиков

260 лет назад, в феврале 1748 года, в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось объявление: канцелярия Академии наук призывала дворян и «других разных чинов людей», искусных в чужестранных языках, помочь в переводе книг. Удивительно, но переводчиков не хватает и сейчас. Об этом нашему обозревателю Анастасии ДОЛГОШЕВОЙ рассказал председатель правления петербургского отделения Союза переводчиков России Павел БРУК. А заодно поведал, какой неприятный сюрприз, возможно, ждет Россию при вступлении в ВТО; чему не учат на кафедрах перевода; и с каким языком у нас самые большие трудности.

—Павел Семенович, в голове не укладывается, что профессии «переводчик» совсем недавно не бы­ло...

— Да, в советском справочни­ке профессий из переводчиков есть только сурдопереводчик.

Это понятно: связей обычных граждан с зарубежьем практи­чески не было, предприятия самостоятельно на внешний ры­нок не выходили... Нет необходи­мости переводить — нет пробле­мы — нет специальности.

— Связей не было, но «их» книги-то мы читали.

— Да, надо сразу оговориться: у нас замечательная школа рус­ского перевода — но художест­венного. Причем она выше миро­вой: внимательнейшее отноше­ние к эпохе, к автору, обязатель­ное научное сопровождение (примечания, вводная статья). Именно XX веку мы обязаны переводами всей мировой клас­сики.

— Это как с техническими науками, которые пышно расцветали потому, что там мыслилось свободнее?

— Абсолютно так. Проанали­зируем XX век: от кого больше осталось — от советских писате­лей или от переводчиков, кото­рые за это время «написали» всю мировую классику... Именно на­писали, потому что переводчик обладает авторскими правами в том же объеме, что и автор.

Но, повторю, это художествен­ный перевод. А что касается при­кладного...

— Вот именно: первым делом вспом­нишь дурной или блестящий пере­вод какого-нибудь фильма. А не переведенную инструкцию к загра­ничному телевизору.

— Между прочим, Союз пере­водчиков участвовал в продви­жении в Госдуму 8-й статьи зако­на о защите прав потребителей. Той самой, которая велит про­давцу обязательно снабдить вас инструкцией к товару на русском языке.

Так вот что касается перевода прикладного. Представьте себе, что за промежуток времени, ко­торый для истории — ноль, то есть за 5 — 7 лет, в стране все поменялось. На международный рынок захотели выйти многие: от фермера с его медом до военных. И вдруг оказалось, что к товарам нужны документы и их нужно переводить!

Мы не сегодня завтра вступим в ВТО, на высоком уровне об­суждаются вопросы поддержки сельского хозяйства, цены на нефть, но дьявол кроется в де­талях: при вступлении в ВТО все

стандарты, все нормативы по экологии, по продовольствию, по металлургии, по транспорту — все надо будет переводить. Иначе мы все время будем что- то нарушать и погрязнем в меж­дународных арбитражах.

И надо переводить все патен­ты: вы не можете выйти со сво­им изделием на европейский ры­нок, не проверив, есть ли в изде­лии детали, кем-то уже запатен­тованные. Потому что если есть и вы это не учли, значит, вы ук­рали; если чужих патентов нет, но вы свое должным образом не запатентовали — украдут у вас.

И это горы текстов. Чтобы вы представили себе: вот постро­или мы для Индии фрегаты — так на ходовых испытаниях на борту работали несколько де­сятков переводчиков Северного проектно-конструкторского бю­ро, которые разделили корабль «от киля до клотика» по функци­ям и обеспечили письменный и устный перевод. А перевести нужно все технические описа­ния и инструкции по эксплуата­ции всех устройств, механиз­мов, систем огромного корабля.

— А с чего бы «наверху» беспокоить­ся о нехватке переводчиков, если у нас полно филфаков с изучением иностранных языков?

— Более того: сейчас в Рос­сии как грибы растут кафедры перевода: модно. Но это кафед­ры на пустом месте. Там вакуум.

Эти кафедры открывают с на­ивной мыслью: столы поставим, курс наберем и будем учить, как учат языку. Это первое заблуж­дение. Чтобы готовить совре­менных переводчиков, нужны компьютерные классы, локаль­ные компьютерные сети, Интер­нет, лицензированные перевод­ческие программы, электрон­ные словари, справочные базы данных. Перевод — это самодо­статочный учебный курс, от­дельная область научного ис­следования и самостоятельная профессия.

Второе заблуждение в том, что «есть, кому учить». Дело в том, что примерно лишь треть преподавателей, обучающих переводу, периодически, эпизо­дически что-нибудь переводят. Я имею в виду, переводят не просто так, а, как мы говорим, «на деньги». Перевод не на деньги — развлечение; оплачи­ваемый перевод — это работа, которую ты должен выполнить так, чтобы за нее заплатили. Я люблю цитировать вице-прези­дента Союза переводчиков Рос­сии профессора МГУ Марию Вербицкую: «Каждый препода­ватель перевода должен пере­водить сам, причем на деньги». Какое моральное право учить переводу имеет человек, сам не переводящий?

— А тот, кто переводит, не пойдет преподавать?

— Не пойдет. Переводчик, ра­ботающий для промышленнос­ти, зарплату доцента может за­работать за 3 — 5 дней. Я пере­вожу конструкторскую докумен­тацию, чертежи, а преподаю для души: это дисциплинирует, к то­му же я показываю на практике в компьютерном классе то, что со­ставляет ремесло и мастерство научно-технического перевода.

Но нередко на кафедры пере­вода приходят люди... Ну допус­тим, на кафедре иняза оказалось, что преподавателей больше, чем позволяет штатное расписание. Как можно уволить действитель­но хорошего преподавателя тео­ретической грамматики?! Есть выход: на этом же факультете со­здана кафедра перевода — да­вайте трудоустроим туда, и пусть читает свой курс теоретической грамматики. Преподаватели учат тому, что знают, а знают они язык и методику обучения иностранно­му языку. А не ремесло перевода.

— Прямо-таки ни один вуз не берет­ся учить переводу по-настоящему?

— У ведущих классических университетов задача — воспи­тывать ученых и поддерживать науку перевода и научные шко­лы; и ведущие университеты страны с этим справляются. На­пример, на филологическом фа­культете Санкт-Петербургского госуниверситета есть для этого необходимые условия, включая отлично оборудованные компью­терные классы и лаборатории для тренировки навыков в уст­ном и письменном переводе. Ес­ли оттуда выходит практический переводчик — слава богу, но не это цель; цель — продолжать на­учную школу и готовить препо­давательские кадры.

В молодых вузах тоже откры­вают филологические факульте­ты, но куда им, катеркам, за лин­корами? Что, им идти в кильва­тере за Петербургским универ­ситетом с его докторами наук, со школой и традициями, с биб­лиотекой, да и с материальными возможностями?

Молодые вузы и рады бы пой­ти своим путем, ближе к практи­ке, но Министерство науки и об­разования не разрешит. У ми­нистерства одна программа подготовки переводчиков, одна специальность:       «лингвист, переводчик». Че­рез запятую. В Госстандарте про­писано, что имен­но нужно усвоить по предметам, расписаны часы; шаг влево, вправо считается побе­гом. Министерст­во надзирает за соблюдением об­разовательного стандарта, поэто­му вуз не может от­ступить от общей программы. Если я предложу собственный курс, мне скажут либо «нельзя», либо «можно, но, Павел Семенович, исхитритесь, назовите и сформируйте курс как-нибудь так, чтобы он вписы­вался в стандарт».

— Так чему тогда учат на кафедрах перевода?

— Если назвать специаль­ность «лингвист, переводчик», по-русски получится «специа­лист в области языкознания, переводчик». Вот я присутствую на защитах дипломов: ни одно­го переводчика. Одни лингвис­ты. То есть теоретики в области языкознания. Дипломные рабо­ты посвящены сравнительному анализу разных переводов из­вестного произведения, сравне­нию русских и иноязычных иди­ом, пословиц, поговорок, ген­дерным проблемам в переводе и многому, многому другому из того же ряда.

Это все нужно. Владение тео­ретическим лингвистическим анализом переводчику необхо­димо, это его «кухня». Главный вопрос: почему твоему лингвис­тическому анализу подвергают­ся ЧУЖИЕ тексты? Мне пред­ставляется, что на кафедре перевода дипломник должен взять любой текст (газетный, технический, художественный) и выполнить его перевод. Пос­ле этого он должен выполнить лингвистическое исследование этого СОБСТВЕННОГО перево­да. То есть обосновать, почему именно так, а не иначе решены переводческие задачи. И перед государственной комиссией за­щищать свои собственные пере­водческие решения и их теоре­тическое обоснование. А госу­дарственная комиссия должна быть способна оценить конеч­ный результат — перевод.

...У нас в стране как-то не за­метили, что перевод стал отрас­лью народного хозяйства со все­ми атрибутами любой отрасли: научным обеспечением (университетские кафедры), подготов­кой кадров и производством. Слабое звено отрасли — подго­товка кадров, отвечающих тре­бованиям современного пере­водческого производства. Со­временные переводческие ком­пании — это «фабрики перево­да». Взять хоть самую крупную компанию Санкт-Петербурга — «ЭГО Транслейтинг»: четыре эта­жа, современные технологии перевода, локальные сети, про­граммы с переводческой памя­тью, в которой хранятся все текс­ты, переведенные за все годы всеми сотрудниками компании. Если при переводе встречается часть текста, предложение или слово, переведенные ранее, компьютер выводит на экран все прежние варианты перевода, и переводчик может выбрать лю­бой из них или дать свой, кото­рый тоже войдет в память.

Лишь в немногих, лучших, уни­верситетах страны даются ос­новные практические навыки та­кой работы. Переводческие компании вынуждены наладить трудоемкий кадровый отбор, а затем нести расходы на профес­сиональное обучение молодых переводчиков. Кстати, выявлять способных помогает наш еже­годный Санкт-Петербургский конкурс молодых переводчиков Sensum de Sensu, который про­водится уже в восьмой раз и приобрел всероссийский ста­тус.

— Видимо, компаниям нужнее, чем вузам, настоящее профобразова­ние переводчиков.

— Да. Дело в том, что сложив­шаяся обстановка в подготовке переводчиков нередко ком­фортна и для вузов и, по-видимому, для Министерства науки и образования, а многие препода­ватели иностранных языков удобно вписались в работу ка­федр перевода. Так консервиру­ется системное отставание в подготовке переводчиков, и сложно говорить о конкуренто­способности и выпускников, и вузов, тем более при переходе на Болонскую систему.

— Можно сказать, что с каким-то иностранным языком в России сей­час стало туго? Выпал из моды, переводы плохие, язык «усыхает»...

— Усыхает русский язык. Ут­рачивается словарный состав словаря Даля. Это сложный и многофакторный процесс. В описании устройства традици­онного деревянного русского дома, например, можно обой­тись только словами русского языка, но в словарный запас мо­лодого филолога они не входят, и вдруг оказывается, что «баля­сина» — это не ругательство, а «стусло» — плотницкий инстру­мент для распиливания под уг­лом.

Такие потери можно как-то объяснить. А вот когда у меня группа магистрантов по-англий­ски фразу понимает, но даже коллективными усилиями не мо­жет сформулировать ее по-рус­ски... А ведь это технический текст, научная информация, ко­торую нужно передать, как тре­бует общая теория перевода, без искажений, без потерь, без привнесения новой информа­ции. А студенты путаются, на­пример, в определении разни­цы между «прочный», «жесткий», «твердый» и «крепкий» или меж­ду «устройство включает в се­бя...» и «устройство состоит из...».

К слову, русский язык не пре­подается переводчикам. Только на первом курсе, чтобы вспом­нить школьную программу. Но русский язык для переводчика — совершенно другой курс.

...Если русский «усыхает», то английский язык — расширяет­ся. Это тоже сложный и много­факторный процесс. В новейших областях науки и техники широ­ко применяется англоязычная терминология. Дело не в терми­нах — русский язык настолько мощный, что легко русифициру­ет иностранные слова без ущер­ба для системы языка. Досадно, когда иностранные слова приме­няются без достаточной мотива­ции. В то же время английская терминология, например, в судо­строении и судоходстве исполь­зуется во всем мире и традиционна для русского флота. В Крымскую войну русские офице­ры, участники обороны Севасто­поля, писали корреспонденцию в Петербург на английском язы­ке; и не только рапорты, но и письма домашним — настолько английский был традиционен на русском флоте.

— Вы говорите: на переводчиков не учат. А откуда взялись те, что пере­водили на «индийском» фрегате? И как стали переводчиком вы?

— В той группе на фрегате два переводчика — члены Союза переводчиков России. Руково­дитель группы Геннадий Викто­рович Дикарев — выпускник Высшего военно-морского учи­лища им. Фрунзе (ныне Военно-морской институт — Морской корпус Петра Великого), воен­ный инженер-штурман по пер­вой специальности, а теперь специалист с большим опытом в письменном и устном перево­дах, участник переговоров, вы­ставок, конференций. Влади­мир Владимирович Сысоев — выпускник филологического фа­культета СПбГУ, сам себя сде­лавший переводчиком в судо­строении, машиностроении, ин­формационных системах. Так и формируются переводческие коллективы — из специалистов в различных областях знаний и из филологов. И тем и другим требуется затратить много тру­да: одним — на изучение ино­странного языка, другим — на освоение техники, и в общей ра­боте они дополняют друг друга. Что касается меня, и по дипло­му и по диссертации я «военмеховец», и основной трудовой стаж — за кульманом в ОКБ, а переводить начал еще в аспи­рантуре.

— Павел Семенович, я, когда иска­ла адрес петербургского Союза переводчиков, обнаружила только «а/я».

— И этот почтовый ящик даже не союза, а мой, я за него пла­чу. У одних творческих союзов — дворцы, у Союза переводчиков нет даже комнаты. Попытки об­завестись офисом, наши обра­щения в администрацию города результатов не дали. А на ком­мерческую аренду у Союза переводчиков нет денег — наш бюджет состоит только из член­ских взносов. Впрочем, союз очень энергично посещают — через наш петербургский сайт в Интернете. Он полезен и пере­водчикам, и тем, кто хочет най­ти переводчиков.

И если уж мы коснулись темы творческих союзов — скажу о довольно болезненной пробле­ме в законодательстве. Множе­ство творческих людей — худож­ников, писателей, переводчиков — работают дома, «не служат». А то, что их трудовая книжка ни­где не лежит, автоматически означает, что человек поражен в конституционных правах. Как быть с исчислением трудового стажа, с начислением пенсии, с оплатой отпуска, с другими тру­довыми правами и гарантиями?

В конце 1990-х в Москве со­брались руководители всех 11 творческих союзов — кинема­тографистов, театральных дея­телей, писателей, композито­ров, художников, архитекторов, переводчиков... Выработали концепцию закона; рабочую группу для составления текста закона возглавил, кстати, прези­дент Союза переводчиков.

Восемь лет назад проект зако­на о творческих работниках и их творческих союзах был принят Госдумой в трех чтениях, причем это был единственный случай на моей памяти, когда все фракции проголосовали за при, кажется, одном воздержавшемся. Всем было очевидно, что закон необ­ходим, потому что в конце 1990- х люди оказались совсем безза­щитны.

Президент Б. Н. Ельцин закон не подписал. После многих со­гласований и процедур закон был представлен на подпись уже президенту В. В. Путину — и вновь не был подписан.

— Как думаете, почему?

— Возможно, есть опасения, связанные с дополнительной на­грузкой на бюджет. Может быть, за образец берутся европейские страны — там творческие союзы, если и есть, то они, скорее, по­хожи на клубы по интересам. Од­нако в России, например, оста­ется Высшая аттестационная ко­миссия, которая присваивает звания профессора, доктора и т. д., хотя нигде в мире ВАКов нет...

Не исключено, что когда-ни­будь российские творческие со­юзы действительно будут просто клубами, но сейчас нужен закон, защищающий тех, кто «не слу­жит», но работает, формирует культуру страны. Без такого за­кона отношения творческого ра­ботника и государства негармо­ничны. Представьте себе, что вы работаете дома, ваши произве­дения покупают... У вас будет внутреннее осознание необхо­димости платить налоги? У чело­века, осознающего, что даже его общегражданские конституцион­ные права не обеспечены, что го­сударство от него отвернулось, нет стимула быть законопослуш­ным.

В XX веке Россия создала свою особую цивилизацию. Сейчас продолжается переход­ный период, идут фундамен­тальные преобразования во всех сферах экономики, в жиз­ни общества. Как и любому про­цессу, преобразованиям в ду­ховной жизни общества свойст­вен свой темп, свой «биоритм». С этим нужно считаться, из­держки приводят и уже привели к распространению негативных тенденций. Полагаю, нужно по­стоянно помнить о двух извест­ных принципах и следовать им. Во-первых, пространство куль­туры неделимо, и не должно быть так, что творческие союзы «равны, но кто-то равнее». Во- вторых, если культура становит­ся самоокупаемой, она переста­ет быть культурой, и это мы на­блюдаем на всем пространстве культуры ежедневно.

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости»
№ 53 (4091) от 25 марта 2008 года.