Ресурс обреченных

Моя соседка, врач Мария Николаевна Тарханова, рассказала мне однажды трогательную историю из своей жизни. Когда началась блокада, ей было десять лет. Чтобы ребенок не погиб от голода, мать забрала ее к себе на работу. Она была хирургом в окружном военном госпитале на Суворовском проспекте. Раненых поступало очень много. Из-за бесконечных операций мать почти все время находилась у хирургического стола. А чтобы ее дочка просто так не слонялась по госпиталю, она попросила старшую медсестру поручить девочке какие-нибудь обязанности.

Иллюстрация mariakraynova/shutterstock.com

Немцы уже подошли к Пулковским высотам. И с дистанции шесть километров методично утюжили артиллерией окруженный город.

В один из таких драматических дней в госпиталь доставили двух летчиков-балтийцев. Одному было лет тридцать, второй – совсем юноша. Оба из одного экипажа. Штурман и пилот. Как позже узнала девочка, фашисты подбили их самолет, когда они возвращались после выполнения боевого задания. Машина слушалась рулей, и пилоты вели ее в надежде пересечь линию фронта. Им удалось дотянуть до Комендантского аэродрома и чудом посадить горящий самолет на запасную полосу. Подоспевшая пожарная команда быстро ликвидировала огонь. Но пилоты самостоятельно выбраться из самолета не могли. Слишком обширны оказались ожоги. Подключили техников и фронтового врача, армейскую «скорую помощь».

После сложной операции в окружном госпитале с головы до ног упакованных в марлевые «саркофаги» летчиков поместили в реанимационную палату. «Там, как правило, умирали, – рассказывала мне Мария Николаевна, – не случайно медперсонал называл ее между собой обителью безнадежных». В ту самую «обитель» и привела старшая медсестра докторскую дочь Машу. Показала на забинтованных пилотов, сказала: слушай, мол, дочка, что от тебя требуется...

На минуту представьте себе современного сытого десятилетнего ребенка. Задумайтесь, каков ресурс его возможностей кроме учебы? А та десятилетняя голодная девочка самостоятельно снимала бинты, накладывала новые. Смазывала ожоги. Промывала раны. Кормила, поила из ложечки. Убирала.

Через неделю, после утреннего обхода, Маша услышала, как мать устало сказала старшей медсестре про тех двух летчиков: «У обоих степень ожогов, несовместимая с жизнью...». Девочка не сразу поняла слова матери. Но когда через два дня тихо умер один из пилотов, что был моложе, она догадалась, в чем смысл материнской фразы.

Второй пилот прожил на три дня дольше. Маша неотлучно была при нем. Ухаживала как могла. Трогательное детское внимание может растопить даже каменное сердце. Умирающий летчик это чувствовал. Он часто был в бессознательном состоянии, но когда приходил в себя, узнавал юного «доктора». Просил что-нибудь спеть или рассказать стишок. Где-то под Смоленском у него остались жена и дочь – ровесница Маши. Этот мужественный человек понимал, что никогда их уже не увидит.

За минуту до смерти в глазах летчика Маша заметила две крупные слезы. И услышала едва различимые слова: «Дочка, если бы ты только знала, какое это счастье – умереть за любимую Родину...».

Для меня Мария Николаевна была образцом ленинградской интеллигентности. Я запомнил, как она мне однажды сказала: «Многое, как ни прискорбно, забывается. Но помните, ленинградцы выстояли только благодаря единству и духовному ресурсу обреченных...».

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 104 (5721) от 14.06.2016.