Погружение в историю

В свои двадцать шесть Сергей ФОКИН – водолаз с немалым опытом погружений, в том числе и на глубоководных аппаратах. И должность его, прямо скажем, серьезна не по годам: исполнительный директор созданного в прошлом году Центра подводных исследований Русского географического общества (ЦПИ РГО). Недавно эта организация нежданно-негаданно попала в центр внимания российских и зарубежных СМИ, а сам директор, соответственно, – в прицел десятков камер и перекрестье микрофонов. Это случилось 18 августа, когда президент России Владимир Путин на принадлежащем РГО подводном аппарате совершил погружение на дно Балаклавской бухты у побережья Крыма к затонувшему византийскому кораблю. Управлял трехместным батискафом с первым лицом на борту пилот Сергей Фокин.  Об этом нерядовом погружении, а также о повседневной деятельности центра, специализирующегося на рассекречивании тайн морских глубин, пилот и директор Фокин рассказал корреспонденту «Санкт-Петербургских ведомостей» Инессе ЮШКОВСКОЙ.

ФОТО Алексея НИКОЛЬСКОГО

– Сергей Георгиевич, для начала вопрос общего плана: что собой представляет ваш центр, какие у него задачи?

– Сейчас подводные исследования проводятся очень многими компаниями, организациями, клубами, зачастую – просто энтузиастами. Но кому-то не хватает материально-технической базы, кому-то финансирования или специалистов... Для консолидации усилий, для более эффективного распределения ресурсов и создан наш центр. Решение об этом принято учредителями (это РГО и Национальный центр подводных исследований) в 2014 году, формально он заработал в 2015-м.

Подводные исследования Русским географическим обществом ведутся очень давно, просто сейчас создана специальная структура – что-то вроде управляющей компании, которой предстоит координировать усилия множества организаций, задействуя при этом огромные ресурсы РГО. В основу нашей работы заложена логика партнерства.

– Какой материально-технической базой располагаете?

– Недавно нам был передан в безвозмездное пользование подводный аппарат C-Explorer – тот самый, на котором 18 августа совершил погружение президент России и председатель попечительского совета РГО Владимир Путин. Еще один подобный аппарат находился в консервации, мы его потихоньку реанимируем.

Сейчас мы активно формируем свою базу. Готовимся на долгий срок зафрахтовать специализированное судно. Со спасательной службой Росморречфлота ведем переговоры о выделении нам складских помещений и причальной стенки на территории петербургского порта.

– Где основная сфера интересов центра?

– Пока наиболее проработанный регион, безусловно, Балтика. Ведем активные исследования на «Портсмуте» – одном из первых линейных кораблей русского флота, построенном по чертежам Петра I. Он лежит относительно недалеко в Маркизовой луже на глубине 24 метра. Уже подняты несколько кусков обшивки борта корабля. Планируем поднять все возможные фрагменты и, по возможности, собрать часть корпуса для экспозиции.

Кроме того, обследуем три бухты: место Выборгского сражения на нашей территории и две – в Финляндии, у городов Хамина и Котка, где в Русско-шведскую войну также проходили решающие морские битвы. Это планы, которые уже определены. Но, безусловно, они не отменяют поиска новых объектов. Ведь у нас направленность научная, историческая.

– На мелководной Балтике искать проще, чем в других морях?

– Главные ее особенности – крайне плохая видимость (порой не разглядишь собственной вытянутой руки) и очень холодная вода. Зато из-за низкой температуры в воде практически нет микроорганизмов. К тому же здесь мало течений, вода малосоленая и очень темная, практически не пропускающая солнечный свет. В результате всех этих факторов Балтийское море веками великолепно сохраняет любую «добычу» – дерево, ткани, металлы, кожу (в отличие от средиземноморской воды, которая может «съесть» объект буквально за десятилетия). Если задаться целю искусственным путем создать некий консервант для затонувших объектов, то получишь нечто очень близкое по составу к балтийской воде. Недавно наши специалисты подняли с затонувшего в петровское время «Архангела Рафаила» кафтан, у которого были на месте все пуговицы, петли и даже вышивка видна! Находили также вполне сохранные башмаки, штаны, столовые приборы, инструменты, фрагменты грузов...

А на корме фрегата «Олег», к которому Владимир Владимирович Путин в июле 2013 года впервые совершил погружение на 60-метровую глубину у острова Гогланд в Финском заливе, прекрасно видны буквы названия, отлично сохранился корабельный алтарь, да и весь корпус практически целый. А ведь затонул он в 1869 году! Кстати, это самое большое деревянное судно из сохранившихся на дне Балтики – его длина 90 метров, ширина 16,5.

– Почему же в наших музейных экспозициях до сих пор не так уж много сокровищ с затонувших кораблей?

– Как только подобный объект поднимается из воды, он начинает стремительно разрушаться. Чтобы сохранить артефакты, нужны огромные усилия по консервации – например, покрытие специальным составом, воздействие низкими температурой и давлением. Способов множество, но все они затратны. На мой взгляд, удобнее и красивее было бы оставлять предметы в привычной среде – в той же балтийской воде. Построить своего рода «океанариум истории», где бы люди могли видеть затонувшее прошлое в «декорациях», в которых оно столетия пролежало на дне.

– Историей в воде и на суше интересуются не только археологи – периодически в разных странах развивается настоящая «золотая лихорадка». Как относитесь к «конкурентам»-кладоискателям?

– Я бы назвал их жестче – мародерами. И хотя пока мы с ними напрямую не пересекались, всегда помним об угрозе историческим объектам, которая исходит от подобных компаний и людей, стремящихся обогатиться на истории. Места, где обнаружены затопленные суда, государству приходится охранять. Кстати, каждая из античных амфор, обнаруженных в Балаклавской бухте, может быть продана частным коллекционерам за несколько тысяч долларов. А их там сотни...

– Кто обнаружил этот клад?

– Дайверы из организации «Ростов-дайв». После чего они обратились за помощью в Русское географическое общество. РГО поручило нашему центру оказать энтузиастам всемерную помощь, обеспечив продолжение исследований. Помог и Черноморский флот, предоставив килекторное судно (корабль для подводных грузовых работ) и обеспечив охрану места. На одном полигоне 30 на 10 метров, обозначенном шнуром, видны два скопления амфор, между ними из дна торчат конструкции корабля – что, собственно, и составляет главную научную ценность находки. Амфор разного возраста находили в Черном море немало. Но вот фрагменты корабельного корпуса тысячелетней давности – большая редкость.

Кстати, до сих пор не ясно – это большой корабль, развалившийся во время шторма надвое, или два маленьких, столкнувшихся и затонувших.

– Место огорожено, съемки произведены... Тем не менее даже с возрастом груза ученые до сих пор не определились – речь о X или XI веке...

– Выводы о возрасте сделаны без подъема амфор, по их внешнему виду. Ученые полагают, что такой тип посуды использовался в X – XI веках. Сейчас начинается второй этап – по подъему нескольких сосудов. Кстати, там очень много целых амфор – в них, если судить по форме, либо масло, либо вино.

Амфоры водолазы могут поднять своими силами, с сохранностью керамики особых проблем нет. Но вот дерево... К сожалению, фрагменты корабля поднять для изучения пока невозможно.

– Почему?

– Черное море по своим свойствам очень сходно с Балтийским: темная холодная вода, в которой мало живности и кислорода, то есть тоже отличный консервант. К тому же за тысячу лет на этих фрагментах нарос так называемый саркофаг – минеральная корка, защищающая от внешних воздействий. Как только ее целостность будет нарушена, дерево начнет стремительно разрушаться. Рассыплется и превратится в прах буквально за считанные дни. Поэтому их стараются не трогать до той поры, пока не появится четкое понимание, как поднимать, консервировать и где хранить.

– На 80-метровой глубине могут работать водолазы или нужен батискаф?

– Это, по сути, пограничный уровень. На больших глубинах водолазы работают неэффективно: донное время – порядка 25 минут, выход на поверхность – 2 – 2,5 часа. Если подняться быстрее, возможны баротравмы или декомпрессионная (кессонная) болезнь. В подводном же аппарате – постоянное атмосферное давление, в нем можно находиться на глубине столько, сколько позволяют его ресурсы. Рассчитывать запасы на долгий путь наверх тоже не требуется. Если батискаф оснащен манипулятором, он может очень облегчить работу людей. Но главное – он позволяет доставить на место специалиста – не водолаза: например, историка, способного компетентно оценить объект на дне и характер его повреждений.

Спускавшийся на дно Балаклавской бухты C-Explorer 3 имеет практически полностью прозрачную прочную акриловую сферу с обзором 360 градусов. Предельная глубина погружения – 300 м, максимальное время нахождения под водой 16 часов (в случае аварии выживаемость людей обеспечивается на 96 часов). Он очень маневренный. Аппарат оснащен самым современным оборудованием, но главное – он позволяет видеть, что под водой всегда является большой проблемой. Акрил дает совсем небольшое искажение, поэтому картинка очень четкая. Единственное – он зрительно приближает объекты. И когда мы ныряли с исследователями, оказавшимися в аппарате в первый раз, они меня все время пытались тормозить: «Стой, стой, сейчас врежемся!». А я-то к картинке привык, да и по приборам вижу, что до объекта еще метров семь, не меньше...

– На этапе подготовки к августовскому погружению в Балаклаве возникали специфические сложности, связанные с тем, что пассажир – первое лицо государства? Особые требования от Федеральной службы охраны, например?

– Непосредственно до выхода на точку подготовка для нас ничем не отличалась от обычной. Мы совершили ряд тестовых погружений в новороссийской гавани. Несколько раз техническую готовность аппарата и средств спасения проверяла специальная инспекция. Но в целом это был примерно тот же набор действий, какой мы совершаем перед каждым погружением, только выполненный на этот раз несколько расширенным составом. Всегда, вне зависимости от того с кем ты ныряешь, хочется быть уверенным в машине... С 3 августа, когда аппарат был поставлен на борт килекторного судна, мы уже начали контактировать с представителями Минобороны и ФСО.

– Какую для вас сформулировали задачу на это погружение?

– Осмотр участка с выявленным объектом и показ его первому лицу.

Вообще погружаться на дно Черного моря гораздо комфортнее, чем на Балтике: видимость на глубине хорошая – до 7 – 10 метров. Но вот у поверхности оно более капризное. Для подводного аппарата, как и для самолета, самое сложное – «взлет» и «посадка», то есть погрузка-выгрузка пассажиров, спуск и подъем. 18 августа в момент, когда экипаж загружался, был ветер и на море приличное волнение. Но мы были закрыты от волн корпусом корабля-килектора, так что все прошло без приключений.

Погружение с президентом заняло около 50 минут. Владимир Владимирович очень живо интересовался тем, что происходило за бортом, спрашивал о том, что видел (с непривычки бывает трудно понять, где часть обшивки, а где, к примеру, кусок амфоры). Кроме того, он лично осуществлял сеансы связи с поверхностью, сообщая необходимые сведения.

– Кому?

– Требования информировать о ходе погружения оговорены в протоколах, составляемых командиром спуска. Мы работали по протоколам Министерства обороны, и командиром спуска был представитель Минобороны. Мы обязаны докладывать ему все изменения своего состояния и деятельности, окружающей действительности, а также с определенной периодичностью – о работе всех систем аппарата.

– Существуют ли на глубине для батискафа серьезные риски?

– Главная и самая серьезная опасность для подводного аппарата – запутаться в чем-либо на дне. В сетях, веревках, тросах... Остальные проблемы вполне решаемы. В устройстве C-Explorer предусмотрено множество дублирующих друг друга систем, которые позволят экипажу спастись в той или иной нештатной ситуации.

– Какие планы на будущее у Центра подводных исследований РГО?

– Сокровища истории и культуры, таящиеся под толщей воды во всем мире, не то что оценить – представить себе невозможно. Балтика и Черное море хранят их хорошо и доступно, на небольшой глубине. Средиземное хуже и глубже – на тысяче метров и более. Но это не значит, что они недоступны. Вместе с партнерами мы реализуем совместный проект «Госпитальные суда Первой мировой», в рамках которого планируем исследовать три судна. Первый – «Британик», брат-близнец знаменитого «Титаника», затонувший в греческих водах в результате подрыва на немецкой мине. Он лежит на 107-метровой глубине. Хотим набрать материал на создание экспозиции и медиапроекта к 2016 году – столетию со дни гибели «Британика». Два других госпитальных корабля – «Португаль» и «Вперед» – были потоплены немецкими подлодками в Черном море, невзирая на наличие красного креста. Впрочем, в их гибели все еще много неясного... Также вместе с партнерами планируем обследовать Чесменскую бухту: в 2020 году исполнится 250 лет знаменитой одноименной битве.

Главным результатом подобной работы становятся не столько артефакты, сколько восстановленный ход событий. Истина о нашем общем прошлом.

– Кстати, об артефактах. Поднятые со дна предметы куда определяете?

– Работаем с различными музейными фондами. Сотрудничаем с Эрмитажем – в плане консервации и экспозиции. Музей истории Кронштадта с радостью принимает то, что мы поднимаем со дна. Сейчас там организуется отдельная выставка, посвященная подводной археологии. Думаю, она вызовет немалый интерес у петербуржцев и гостей нашего города.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 163 (5536) от 03.09.2015.