Откровенный разговор

Пожалуй, самым известным писателем во время Великой Отечественной войны был Константин Симонов, родившийся в нашем городе. По его произведениям я, можно сказать, учился читать. Особенно мне нравилась его поэма «Сын артиллериста». В ней был описан подвиг молодого командира из 104-го пушечного полка, в котором служил и мой отец.

ФОТО forum-history.ru

В конце 1941 года Константин Симонов был направлен от газеты «Красная Звезда» на Крайний Север, где и побывал в 104-м полку. В мирное время я часто встречался с ветеранами полка. И они мне рассказывали о Симонове – например, как он хотел вместе с разведчиками сходить в рейд по тылам противника и командиры с трудом уговорили его не делать этого, потому что отвечали за жизнь писателя.

И еще рассказывали, как Симонов детально опрашивал и записывал, что говорили солдаты и офицеры, побывавшие в боях. Особенно интересовали его разведчики. Он просил командиров, чтобы они разведчиков, которые возвращались из вражеского тыла, сразу же направляли к нему. Писатель говорил: «После официального доклада разведчик уже не скажет всей правды, вот поэтому мне и нужен «свеженький».

Во время войны крайне популярно было стихотворение Симонова «Жди меня». В 1943 году отец прислал моей маме этот стих, вырезанный из какой-то фронтовой газеты. И я его храню до сих пор. С интересом я читал во время войны и повесть Симонова «Дни и ночи» о боях в Сталинграде, и его очерк о борьбе партизан под Керчью в Аджимушкайских каменоломнях.

В начале 1942 года Керчь и Феодосия были освобождены советскими десантниками. Планировалось наступать дальше и освободить весь Крым с осажденным Севастополем. В ожидании больших успехов Симонов был послан в Крым. Но события здесь стали складываться неудачно. Немцы снова заняли Феодосию, но нашим войскам удалось закрепиться на Акмонайских позициях северо-восточнее этого города. Однако вырваться на просторы Крыма не получилось.

Причин было много, но главная – порочное руководство войсками, которое сложилось в штабе фронта. Из Москвы представителем Ставки был прислан начальник Главного политического управления Красной армии Л. З. Мехлис. Имея большие полномочия, громадную волю, работоспособность, он буквально подмял под себя командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Д. Т. Козлова. Вмешивался в оперативные вопросы, из-за неудач снял всех старых и опытных командиров дивизий, как и начальника штаба фронта генерала, позже маршала СССР Ф. И. Толбухина. Всех их он считал «бездельниками» и «неспособными руководить».

Константин Симонов все это видел, хотя в своем дневнике отражал только боевые действия. Вот что можно прочитать в его записях: «Здесь на Крымском фронте существует истерический лозунг: «Всех вперед, вперед, вперед!». Может показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы толпиться как можно ближе к передовой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не окажется вне артиллерийского обстрела. Непонятная и страшная мания! И как только мы выехали на 10-м км в тыл, уже ничего не видели – ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций. От фронта до Керчи было пустое пространство».

Симонов заранее предвидел здесь военную катастрофу, но она случилась, когда писатель был уже в Москве.

В 1974 году Симонов во время одного из своих выступлений сказал, что поездка в Керчь весной 1942 года ему ничего не дала в творческом плане как журналисту, но вот как для писателя она стала определяющей. К этому времени я много поработал в архивах и собрал материал для диссертации по Крымскому фронту и обороне Аджимушкайских каменоломен с мая по октябрь 1942 г. Написал письмо Симонову и скоро от него получил письмо-телеграмму (в то время была такая форма связи) с просьбой встретиться.

В августе я приехал в Москву и позвонил писателю. Он мне назначил встречу в 7 утра, сообщил адрес и извинился за столь ранний час. Я пришел минут за 15. Комната, где писатель принимал посетителей, оказалась закрытой. Но вот в конце двора показалась фигура – это был Константин Симонов. Я представлял его высоким, но он оказался ниже среднего роста. Поздоровался и неторопливо открыл дверь. В маленькой прихожей висел плакат о выставке грузинского художника Пиросмани. Я обратил на него внимание. Константин Михайлович с гордостью сказал: «У меня есть его картина».

Мы проговорили около часа. Тогда я еще не знал, что писатель собирал материал для книги о И. В. Сталине и его окружении во время войны, поэтому речь в основном шла о Л. 3. Мехлисе и командовании фронтом. Об этом я много читал документов в архиве, которые тогда были еще закрыты. По наивности сказал: «Константин Михайлович, вы добейтесь допуска к этим документам. Вам-то их дадут». Он усмехнулся и ответил: «Вот как раз их мне и не дадут».

Я рассказал К. Симонову, что в архиве Министерства обороны хранится много личных записок Мехлиса. У него был странный почерк. Казалось, что писал неграмотный человек, ибо все буквы были какие-то корявые. Мне было известно, что Мехлис учился в еврейской религиозной школе, знал иврит. Манеру написания букв он перенес и на русскую письменность. Не в религиозном ли воспитании был заложен характер Л. 3. Мехлиса – его крайняя самоуверенность, удивительная работоспособность, жестокость, недоверие и подозрительность к людям, фанатическая преданность идее? К этому следует добавить личную преданность Сталину, бесстрашие на войне, скромность и ограничение в быту.

Выслушав все это, Симонов сказал: «Мехлис – талмудист, фанатик, ему повезло, что во время Гражданской войны он стал красным комиссаром, осуществил дальнейшую карьеру. А если бы он эмигрировал в Израиль, то там бы стал вторым Бен-Гурионом».

Я процитировал телеграмму Мехлиса Сталину после крушения Крымского фронта и переправы через Керченский пролив 14 мая 1942 года: «Бои идут на окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать противника... Мы опозорили страну и должны быть прокляты». После этого представитель Ставки снова переправился через пролив и принял меры для эвакуации остатков войск. Говорят, что в этих боях он «не кланялся пулям» и искал смерти.

Симонов в одной из публикаций раньше писал, что при отчете о керченской катастрофе в Москве Сталин не стал слушать Мехлиса, произнес одну фразу: «Будьте вы прокляты», – и вышел из кабинета. Вспомнив этот эпизод, Константин Михайлович пояснил: «Все правильно и все сходится, это мне рассказывал один из свидетелей. У Сталина была привычка повторять слова и формулировки настоящих авторов, как бы отдавать их назад. После этого он отдалил Мехлиса от себя, хотя по телефону с ним разговаривал». Книгу о Сталине К. Симонов так и не закончил, она, недописанная, была издана после его смерти под названием «Глазами человека моего времени».

Беседа подошла к концу. Симонову надо было ехать в архив кинодокументов: он работал над циклом телепередач «Шел солдат...» о полных кавалерах ордена Славы. Прощаясь, Константин Михайлович сказал: «Мне интересно было с вами разговаривать». Для меня это было лестно, поскольку произнес такие слова человек, который на своем веку встречался с людьми куда интереснее моей скромной личности...

Всеволод АБРАМОВ, кандидат исторических наук

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 002 (5375) от 13.01.2015.