Опознанные летающие объекты
Заказ был из области фантастики. Ученые должны были разработать оптико-электронный комплекс аппаратуры и специальную астрономическую обсерваторию, чтобы обнаруживать высокоорбитальные космические объекты и измерять параметры их движения.
В чем фантастика? В том, что телекамеры в то время могли бы увидеть объект (читай – баллистическую ракету) на расстоянии десятков километров, а «задано» – десятки тысяч! Головным исполнителем был назначен Красногорский механический завод, а телевизионную аппаратуру поручили создать расположенному в Ленинграде Всесоюзному НИИ телевидения.
Сейчас оптико-электронный комплекс контроля космического пространства «Окно» дежурит на Памире, на горе Санглох в Таджикистане. В 2005 году главный конструктор «телевизионной начинки» комплекса Аркадий ВЕРЕШКИН был удостоен Госпремии вместе с главным конструктором комплекса «Окно». Вот и думаешь: запоздало наградили за разработку – или, может, за то, что в постсоветское время смогли ее сохранить и ввести в эксплуатацию? Об этом и беседуем с ученым.
ФОТО предоставлено НИИ телевидения
– Аркадий Евтихьевич, вам 80 лет недавно исполнилось – и вы на рабочем месте...
– Да я всю жизнь в НИИ телевидения работаю. Притом что не «телевизионщик» по образованию: пришел сюда в 1960-м после окончания Ленинградского политехнического института с квалификацией по диплому «инженер-электрик»
НИИ – головной институт по телефикации страны. Наши специалисты создавали телецентры по всему Советскому Союзу и в странах Восточной Европы, разрабатывали космическое телевидение: обмен видеоинформацией с космическими кораблями и аппаратами, фотосъемку обратной стороны Луны и многое другое.
Сначала я занимался телевизионными следящими системами, а в 1975-м на основании постановления правительства вышел приказ министра о
создании оптико-электронного комплекса контроля космического пространства. Комплекс потом получил название «Окно». И меня буквально вбросили в новую тему, назначив в начале 1977 года главным конструктором ТВ-аппаратуры.
– Семидесятые, разгар холодной войны...
– Необходимость контроля космического пространства появилась давно. Как только космос начали «заселять». И у нас, и у американцев есть карта неба – с информацией о том, когда, где и какой космический объект появился, где находится сейчас. Я не о тех объектах, которые с космонавтами на борту: они на очень низких высотах, сотни полторы километров. Комплекс создавался для контроля за объектами на высоте от 2 тысяч до 40 тысяч км от Земли!
– «Окно» – это ведь изначально аббревиатура?
– Вообще суть комплекса в названии, которое раскрывается как «оптический контроль небесной области». Мощные телескопы наблюдают за космосом, оптическую информацию нужно преобразовать в электрическую, чтобы с помощью вычислительной техники по определенным алгоритмам автоматически определять параметры объекта. Координаты, вектор скорости, яркость. И делать это с высочайшей точностью.
Когда в наш институт пришло ТЗ, техническое задание на опытно-конструкторскую разработку ТВ-аппаратуры, все стояли на ушах. Говорили, что это задание выполнить невозможно.
– Почему?
– Мне довелось услышать от заказчика опытно-конструкторской разработки: «Какое счастье, что вы не телевизионщик!». Дело в том, что телевизионные стандарты для наших задач были неприменимы. Обычное телевидение должно передать качественное изображение для зрительного восприятия. А здесь другое: наши объекты – точечные и бесконечно удаленные. Звезда, к примеру.
Телескопу в фокальной плоскости точечный объект «видится» таким размытым кружком. Есть понятие «глубина резкости»: в пределах какого-то расстояния по оптической оси изображение сфокусировано, а дальше – нет. У телескопов (они метровые, полуметровые) глубина резкости, скажем, 100 микрон, а в ТЗ прописана точность установки фотокатода ТВ-камеры до 40 микрон! Без каких-либо регулировок.
Еще не было высокочувствительной передающей ТВ-трубки, ее надо было создать. Проблемной виделась обработка видеосигнала: нужно было убрать постоянно меняющуюся фоновую составляющую (утро, вечер, Луна светит) и оставить только видеоимпульсы от точечных объектов. Они должны были с минимальными искажениями передаваться в цифровую аппаратуру обнаружения и измерения координат объектов. Причем в реальном времени. И результаты измерения надо было отсылать в Подмосковье в Центр контроля космического пространства...
Причем мы могли использовать только советскую элементную базу. А ее быстродействие было... ну неидеальным.
Всю аппаратуру принимали военные, и тут «ля-ля-ля» не пройдет: если мы согласовали техническое задание, значит, должны все выполнить. Я ведь, кстати, его не подписывал, поскольку еще не был тогда главным конструктором.
– А подписали бы?
– Наверное, подписал бы. Потому что... надо.
Наш институт работал с ленинградским ЦНИИ «Электрон», новгородским особым конструкторско-техническим бюро – ОКТБ «Омега», Московским НИИ прикладной физики, с ЛЭИСом, ЛИАПом, Томским институтом автоматизированных систем управления...
С огромными трудностями мы решали наши «невозможные» задачи. Например, постепенно почти в два раза повысили чувствительность аппаратуры – и все равно параметры были ниже, чем предписывало ТЗ. Начальство «било» меня на совещаниях. Однажды в институте организовали комиссию: проверить Верешкина, почему не удается выполнить ТЗ. Председателем назначили Петра Федоровича Брацлавца, лауреата Ленинской премии. Его в свое время и хотели сделать главным конструктором по этому проекту, но он воспротивился – даже заявлением об увольнении грозил. Но на комиссии он сказал: все, что делает Верешкин в этих условиях, он делает правильно. У меня, честно говоря, тогда слезы на глаза навернулись.
Трудно все продвигалось. Например, ЦНИИ «Электрон» начал разработку высокочувствительной передающей телевизионной трубки в 1978 году, а смог сделать ее только в 1983-м. И еще десятилетие шли работы по ее совершенствованию.
Вообще штатный образец аппаратуры, по первому постановлению правительства СССР, должен был стоять на объекте еще в 1980 году. А объект тогда и строить не начинали. Сроки отодвигали – только в 1992 году почти вся телеаппаратура была поставлена на объект в Таджикистан....
– Уже после распада Советского Союза.
– Да. А в 1992 году в Таджикистане началась гражданская война. Работы были остановлены. Только в 1995-м их возобновили. Два года мы работали, оживились – и вдруг в 1997-м прекратилось государственное финансирование.
Тогдашний директор нашего НИИ уже не мог обеспечить сотрудников зарплатой и перевел некоторые отделы, в том числе наш, «на самообеспечение»: их начальники должны сами обеспечивать себя работой и платить зарплату. А как платить, если, к примеру, заказчик нашей аппаратуры Красногорский завод сам без денег сидит?!
Один пример приведу – того, как мы выживали. Красногорский завод помимо всего прочего выпускал фотоаппараты «Зенит». И нам предложили: давайте мы заплатим фотоаппаратами. По оптовым ценам. И мы ездили в Красногорск – все бедные, машин нет ни у кого, выкупали в поезде два купе, забивали их фотоаппаратами... Кому-то спать сидя приходилось... Квартиру одного из сотрудников просто в склад превратили. И снабжали «Зенитами» весь Ленинград.
Но и деньги не главная проблема. Представьте себе: ЦНИИ «Электрон» делает для нас трубки в кооперации с заводом в Орджоникидзе. И вдруг с 1993 года выпуск трубок прекращается. Навсегда! Я подготовил проект «решения о возобновлении производства трубок», согласовал со всеми заинтересованными предприятиями, составил текст обращения к Вадиму Бакатину, заместителю председателя правительства РФ, курировавшему оборонную промышленность... Передаю все в Министерство обороны – его представители должны были окончательно согласовать вопрос в правительстве. А они просто не пришли к Бакатину на прием! Как мне позже объяснили, им было проще потерять объект, чем выбивать финансирование. Пришлось другие пути искать – организовывать капремонт выходящих из строя блоков передающих трубок.
Мне говорило одно высокопоставленное должностное лицо: «Ну кому это надо – ты не знаешь, что «наверху» творится?». Даже святым называли. А я нормальный человек: я хотел довести до конца то дело, на которое положил свою творческую жизнь.
– Уму непостижимо: объект государственной важности сохранился просто на энтузиазме отдельных людей?
– У нас в НИИ есть музей телевидения, а в нем – стенд, посвященный комплексу «Окно». И все причастные люди указаны. И те, кто ушел (в коммерцию или в другую страну уехал), и те, кто оставался до конца. Были сотрудники, которые воровали микросхемы, чтобы продавать их на драгметаллы. А были и те, кто себе витаминные инъекции делал, чтобы сил хватило работать.
Все определяют люди, человеки. С 1988-го по 1997 год командиром воинской части РФ в Таджикистане, обслуживавшей объект комплекса «Окно», был майор Валерий Тарадай. Он сохранил объект! Ему памятник надо поставить. И когда министр обороны Иванов этот комплекс увидел, приказал: немедленно возобновить работы.
Простой завершился только в 1999 году. Провели государственные испытания, наша аппаратура обеспечила выполнение всех требований тактико-технического задания... Потом работа уже не останавливалась. На боевое дежурство комплекс был окончательно принят космическими войсками РФ в январе 2004 года. Вот какая история. С 1970-х годов!
– В общей сложности было потеряно лет пять? Не так и много...
– Это формально «не так и много». Люди-то уходили. К примеру, Госпремию получили мы с Валерием Ивановичем Колинько, он заступил на должность главного конструктора комплекса «Окно» в 1997 году. А вот главный конструктор всего комплекса с 1974-го по 1996 год Владимир Семенович Чернов, возглавлявший разработку, не получил. Потому что уволился, а, по положению о премиях, уволившиеся лишены возможности выдвижения. Правда, он был награжден высоким орденом...
А техническое отставание! Американцы взялись за разработку такой же системы контроля одновременно с нами, но, пока у нас царила неразбериха, на Западе шло бешеное развитие техники.
У них несколько иначе все решено: не один большой комплекс, а станции в нескольких точках земного шара... Модернизировали комплекс «Окно» уже с помощью импортной комплектации.
– Когда было тяжелее: когда нужно было решать трудновыполнимую научную задачу или когда вы видели, что разработку почти похоронили?
– Это я сейчас понимаю, как выдержал. Если стресс, я не впадаю в истерику, а ищу решение. Правда, половину своей правой почки я на этих переживаниях все же потерял.
Я счастлив. Эту работу отметили Государственной премией. Но этого могло и не быть. Я знаю главных конструкторов, чьи разработки были уничтожены. В результате – инфаркт. Быстро умирали.
Мы – те, кто до последнего оставался в этом научном проекте, – люди старого воспитания. У нас общественное сознание. Ну и желание результаты своего труда увидеть.
– Такая стойкость у вас, наверное, из военного детства.
– Мне шести лет не было, когда война началась. Уехали из Смоленска на родину отца в деревню, там еле выживали, пока нам полоску земли не дали.
Я сейчас книжку пишу: «Наша жизнь – наши дела». Вот в ней все и расскажу.
— Мне говорило одно высокопоставленное
должностное лицо: «Ну кому это надо — ты не знаешь,
что «наверху» творится?». Даже святым называли.
А я нормальный человек: я хотел довести до конца
то дело, на которое положил свою творческую жизнь.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 181 (5554) от 29.09.2015.
Комментарии