Менее страшно, чем ожидали
В петербургском ТАСС делились впечатлениями присутствовавшие на совете, хоть и не академики, профессор СПбГУ Татьяна Черниговская и первый зам. начальника центрального НИИ «Прометей» Виктор Орлов. А также не присутствовавший на совете, хоть и академик, Генрих Софронов – возглавляемый им Институт экспериментальной медицины подвергся реформе, можно сказать, вдвойне: учреждение состояло при другой академии, медицинских наук, которая, напомним, вместе с Академией сельхознаук в ходе реформы вошла в РАН.
Фото bioraven/shutterstock.com
Неправильно информировали
– Многие волновались, опасались, – описывает профессор Татьяна Черниговская ощущения «до совета». – Это некоторый итог реформы, к которой изначально было очень неоднозначное отношение: было страшно, что начнут по живому резать, что позакрывают 90% институтов, всех разгонят, навяжут стиль, в котором никто работать не будет или не сможет.
Представление о новом «стиле» складывалось и благодаря мифам, вброшенным в народ и прижившимся. В частности: науку, мол, надо выстраивать, как в мире принято, а в мире вся наука при университетах. «Это дезинформация», – заявила университетский профессор Черниговская. В мире наука не только в университетах: во Франции есть подобие нашей АН; в тех же Соединенных Штатах – огромные научные центры типа национального института здоровья.
К тому же, отмечает профессор, и в университетах наука на Западе устроена иначе. У нас преподаватель, выиграв грант, получит прибавку к зарплате, но «упашется», совмещая научную работу и лекции. За границей профессор, выиграв крупный научный грант, на время проекта оставляет свое университетское место (наука требует полной отдачи), а на высвободившиеся деньги университет нанимает другого преподавателя.
Опасались ученые и того, продолжает профессор Черниговская, что Федеральное агентство научных организаций, «поскольку владеет всем материальным» (закон # 253-ФЗ от 27.09.2013 передал имущественные вопросы академии в ведение ФАНО), будет решать, какое оборудование нужно, а какое нет. Хотя ученый всяко лучше в этом разбирается.
– Но, как говорят мне коллеги по академии, все оказалось менее страшно, чем ожидали, – передает Татьяна Черниговская, которая большую часть жизни работала все же в структуре РАН.
Виктор Орлов, первый зам. начальника ЦНИИ конструкционных материалов «Прометей» (это крупнейший материаловедческий центр страны), комментирует:
– Хорошо, что вопросы решаются поэтапно, и никто не пытается сейчас реформировать научную составляющую.
«Сейчас» – ключевое слово. Президент Путин, как известно, решил еще на год продлить действие моратория на распоряжение академическим имуществом. Глава ФАНО Михаил Котюков сам и дал понять, что агентство не до конца разобралось с имущественным вопросом. Надо сказать, Котюков на многих ученых произвел впечатление «человека, с которым можно договариваться». Возможно, потому, что теперь сам Михаил Михайлович отмечает то, на что прежде указывали только академические сотрудники, говоря о своей эффективности: из более чем 800 млрд рублей, выделенных на российскую науку, академии досталось только 10%, а отдача (открытия, научные публикации и т. д.) была – 60% от всего российского научного продукта.
Поживут – увидим
Директор Института экспериментальной медицины Генрих Софронов полагает, что результаты реформы проявятся «лет через 10 – 20».
– Сам факт слияния академий – явление правильное, – считает академик. – Потому что методология научных исследований едина. Получались иногда забавные ситуации: вот есть «физиология» в РАМН и есть «физиология» в системе РАН. Но фактически ни одной совместной научной программы у нас не было.
В ноябре бывший «РАМНовский» институт представил совместную программу с Институтом физиологии РАН (им. Павлова) «по трем важнейшим направлениям» – микробиота человека, молекулярные и интегративные функции головного мозга (касается в числе прочего рассеянного склероза, болезней Альцгеймера, Паркинсона), молекулярные биотехнологии и молекулярная биофармация.
Генрих Софронов согласен с прозвучавшим на совете: главное – разобраться, за что четко отвечает РАН, за что ФАНО и за что – вместе:
– Сейчас написан закон крупными мазками, а подзаконные акты – пока нет. Скажем, академии вменена в обязанность экспертиза всех научных разработок в стране. Всех! А какие структуры этим займутся?
Татьяна Черниговская отметила прозвучавший на совете пункт о междисциплинарности: об этом часто говорит убежденный сторонник реформы директор Курчатовского института Михаил Ковальчук, критикуя «разобщенность» различных научных отделений РАН.
– Мы сейчас в другом типе цивилизации, и междисциплинарность не модное слово, а реальность, – поясняет профессор Черниговская. – К примеру, ядерная медицина – в такой же степени медицина, в какой и физика. Помимо узких специалистов нужно готовить и людей, которые получали бы конвергентное, междисциплинарное, а лучше сказать – мультидисциплинарное образование.
Впрочем, Татьяна Владимировна осознает риски: не скатиться бы в подготовку дилетантов, знающих обо всем, но понемногу.
Вот о чем на совете не говорили, сетует профессор Черниговская, – так это о гуманитарных науках. Технарь, у которого сформировано культурное поле (сформировано театрами, музеями, книгами и интересными людьми), и технарь без всего этого багажа – «очень разные люди». Татьяна Владимировна ссылается на знаменитого этнографа и культуролога Леви Стросса, сказавшего: XXI век будет веком гуманитарного знания или его не будет вообще.
Репутация важнее индекса
Хотя впечатление у ученых (по крайней мере тех, кто общался с прессой) – «готовились к худшему, но оказалось терпимо», они все же назвали критичные моменты дальнейшего хода реформы.
Например, именно в этом году будет происходить реструктуризация академических институтов и кластеризация их по направлениям. И важно, чтобы за этими «-циями» не разрушились научные школы – ключевое преимущество российской науки. На Западе – специалисты, у которых есть ученики; у нас – научные школы, то есть целые поколения, и «это позволяет давать не частные решения, а глобальные». Коллектив, собранный по-западному, под грант, – это хорошо для мобильности ученых; но по завершении проекта группа рассыпается, «никаких научных школ тут в принципе быть не может».
– Разрушить научные школы можно в два года, – говорит Татьяна Черниговская. – Чтобы восстановить их, понадобятся десятилетия.
Валерий Орлов надеется, что реформаторы стараются наладить как раз межотраслевые связи, которые после 1990-х ослабели:
– Сейчас создаются условия для здоровой конкуренции и в науке, но самое главное, чтобы возобновилась поэтапная взаимосвязь между фундаментальной наукой, прикладной и внедрением. И тут роль РАН исключительна.
Некоторые высказывания ученых были прямо-таки посланиями к ФАНО. О том, что «в фундаментальной науке мы не можем прогнозировать прикладной выход». Что Майкл Фарадей (между прочим, иностранный почетный член нашей Академии наук, тогда Петербургской) и вообразить не мог, во что выльются его опыты с электричеством. Что для ученого работа – это не с девяти утра до шести вечера, а все время бодрствования, и надо ученому доверять: у него пять лет может ничего не получаться, и с него будут трясти индексы цитирования его научных трудов зарубежными коллегами, а он на шестой год такое выдаст, что изменит ход цивилизации. К слову, к этим индексам у многих отношение без придыхания.
– Если ученый публикуется в российских научных журналах, вероятность высокого индекса цитирования очень мала, – объясняет Татьяна Черниговская. – Вас толкают на то, чтобы вы публиковались только в западных журналах. Из этого будет следовать потеря российского научного языка.
Можно ориентироваться не на индексы, а на репутацию, важнее чего в научном мире нет. Компетентные коллеги знают, что вот этот ученый – хороший, а вот тот – так себе, хотя набил руку писать «публикабельные» статьи. К тому же учтем: гениальные работы плохо дружат с научными журналами – ученому сообществу тоже нужно время, чтобы «дошло».
– Мораторий не значит тишина, – подытожил академик Софронов.
И правда, предстоящий год будет еще какой насыщенный.
Должен завершиться анализ имущественных отношений и проработана та самая реструктуризация-кластеризация.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 240 (5366) от 22.12.2014.
Комментарии