Магеллановы корки
Цепь подводных Магеллановых гор в Тихом океане растянулась на 1200 км. Сравнимо с Альпами, но далеко до, скажем, цепи Кордильер в 9 тысяч км. Эти горы так важны, что Россия добивалась и получила в Международном органе по морскому дну (International Seabed Authority) лицензию на 15 лет, чтобы заниматься там разведкой. С доктором географических наук Владимиром АНОХИНЫМ, многолетним сотрудником Всероссийского НИИ геологии и минеральных ресурсов Мирового океана им. И. С. Грамберга, мы беседовали после его возвращения из очередной экспедиции к Магеллановым горам.
ФОТО из архива Владимира Анохина Говорят, прижиться на таких долгих тихоокеанских научных рейсах, встроиться в команду — сложно. Это и есть научная полевая морская элита.
Лет через 20 понадобится
– Владимир Михайлович, долго туда добираться?
– Отправиться можно либо из южнокорейского Пусана, как мы и сделали, либо из филиппинской Манилы. Примерно 12 суток крейсерского хода – не самого быстрого, примерно 15 км в час, но самого экономичного. Рейс был организован государственным научным центром «Южморгеология», это в Геленджике – и судно называется «Геленджик».
– Что нам так интересно в Магеллановых горах?
– Дно океана почти повсеместно усеяно железомарганцевыми конкрециями – шарообразными или дисковидными, на вид вроде булыжников. А на склонах подводных гор железо и марганец нарастали миллионами лет в виде рудных корок. Вот эти огромные площади полиметаллической руды нам очень интересны. И не столько из-за железа или марганца, и даже не из-за платины, которая там тоже есть. В корках содержится в среднем 0,5% кобальта. Это очень высокая концентрация. В России кобальта немного, а он нужен, в частности, для высококачественных сталей.
– В Конго 50% земных запасов кобальта – не проще там добывать?
– Как раз запасов там уже мало. А тех, что мы разведываем на морском дне, – гораздо больше. Это может понадобиться лет через 20 – 30, к тому времени нужно разработать технологии добычи: для конкреций уже какие-то варианты выбраны, а с корками все гораздо сложнее, они очень прочно срастаются с субстратом, и отделять руду надо еще научиться.
– Много ли мы вообще знаем, что есть на дне Мирового океана?
– В детстве я читал, что океанское дно изучено хуже, чем обратная сторона Луны. Это давно уже не так. Гидрографы десятилетиями эхолотировали дно по всему Мировому океану, на основании их промеров построены современные батиметрические карты. В последние годы строение рельефа дна уточняется с помощью спутниковой альтиметрии, интенсивно изучается геология дна.
Я был ответственным исполнителем по составлению комплекта государственной геологической карты Японского моря миллионного масштаба (в 1 см карты – 1 млн см, или 10 км. – Ред.). Это уже третье поколение таких карт, цифровое. Мой хороший приятель из Всероссийского геологического института работает в международной программе OneGeology: вместе с коллегами со всего мира собирает все карты миллионного масштаба, 200-тысячного, 50-тысячного. Их надо оцифровать, объединить в единой среде – и любой человек при наличии хорошего компьютера и быстрого Интернета сможет бесплатно получить информацию по геологии в любой части света.
Но сейчас рельеф глубоководного дна известен лишь в общих чертах. На картах, в картографических программах (например, Google Maps) объекты размерами до 10 км видны недостаточно четко, а формы рельефа, которые указывают на подводные месторождения, обычно занимают площадь всего в несколько квадратных километров.
Так что нужно более детальное исследование. Для этого на судно ставят мультибим, или, по-русски, многолучевой эхолот. Капитану, чтобы не наткнуться на мель, достаточно эхолота с одним лучом, а геоморфологу надо видеть весь рельеф, эхолот испускает множество лучей, принимает их отражения и может «видеть» на дне объекты размером в сотню метров. Вот на основании таких карт уже можно проводить более подробные поиски. И при этом очень важны поисковые признаки – так называют факторы, которые способствуют накоплению руды в том или ином месте.
– На кобальтоносные корки какие признаки указывают?
– На крутом склоне рудные слои вряд ли накопятся в достаточном количестве – им трудно удержаться. А на обширной плоской поверхности коркам мешает нарастать осадок – скорость его накопления значительно выше. Значит, кобальтоносные корки надо искать на тех участках, где склоны подводной горы (эти горы называются гайотами) имеют небольшие уклоны, или горизонтальные ступени, где осадок смывается течениями.
Другой поисковый признак – глубина дна. Самые продуктивные места на склонах Магеллановых гор – на глубинах от 1,5 тыс. до 3,5 тыс. м.
Сидел себе товарищ Папанин...
– «Полезные ископаемые» – это первое, что всплывает в Интернете на запрос «морская геология». Будто ничто другое человека не интересует.
– В первую очередь человек изучает все с двух позиций: полезно ли это и опасно ли это.
Геология, в том числе морская, занимается или полезными явлениями (полезными ископаемыми), или опасными, от которых необходима защита. Те же подводные землетрясения: их прогноз – вопрос пока не решенный, надо изучать тектонику (геологическая дисциплина, изучающая строение крупных блоков земной коры. – Ред.), ставить сейсмические датчики в тектонически активных зонах – например, в районе Марианского желоба, или на стыках литосферных плит. Успешное изучение тектонических явлений в итоге сохранит от землетрясений, цунами, вулканических извержений многие человеческие жизни.
– Вы давно в морской геологии, наверное, и взлеты, и провалы застали.
– Я в морской геологии с 1981 года, с окончания нашего Горного института. С двумя короткими перерывами на сухопутные работы.
Наивысшего взлета геологии я не застал: золотой период для отечественной науки об океане был в 1960-е, в 1970-е – нефтедолларов у страны было много, денег на науку не жалели и именно тогда был создан крупнейший академический флот. Слышал от знакомых такие байки: сидел себе в отделе флота Институт океанологии Академии наук незабвенный товарищ Папанин, к нему приходил какой-нибудь кандидатик: «Иван Дмитриевич, у меня интересная мысль насчет Кораллового моря...». Иван Дмитриевич: «А почему бы и нет? Давай!». Конечно, на деле все было сложнее; темы, связанные с дальними рейсами, надо было пробивать, но организовать океанский рейс под научную идею было вполне реально. Может, с точки зрения экономики это было расточительно...
– ...но мы до сих пор плодами тех работ живем.
– Вот именно. Это академический флот открыл и кобальтоносные корки в Магеллановых горах, и конкреции в других районах. Люди занимались чистой наукой, удовлетворяя свое любопытство за государственный счет, и открывали очень полезные вещи.
Тяжелые времена в науке и, в частности, в морской геологии связаны с недостатком финансирования, и я на своей шкуре это почувствовал. Первый провал был в 1990-е годы: если я был не в море, то сидел сторожем в киоске. Второй – начало 2000-х: резко сокращали кадры в геологии, просто не выплачивая зарплату, хотя денежная масса в стране уже подкопилась. В те времена я «бомбил» по ночам.
– Оставшихся сейчас морских геологов – достаточно?
– В советские времена страна противостояла всему миру, нужно было оружие, много оружия, а для этого требуются природные ресурсы. Поэтому с 1920-х годов усиленно развивали геологию, и она стала самой массовой в мире и – я убежден – самой качественной. Везде были территориальные управления, экспедиции.
Но в 1990-е мы на какое-то время перестали ругаться с остальным миром – и столь массовая геология оказалась не нужна.
– За границей как эта наука развивается?
– Там она вполне развита, но очень компактна. Я, к примеру, знаю всех морских геологов Филиппин. Их 14 человек. Примерно столько же, кстати, представляют всю морскую геологию Финляндии. То есть по потребности. Но эти специалисты получают достойную зарплату, занимаются только нужными государству вещами.
Можно было подать SOS, но...
– Мне рассказывали, как одна из ваших экспедиций весьма драматично застряла в Чукотском море...
– Это единственный такой случай в моей 30-летней морской практике. Шел 2006 год, нам надо было делать геологическое картирование Чукотского моря, а для этого нужно, выйдя из Владивостока, пройти Японское, Охотское моря, кусок Тихого океана, Берингово море, и только за Беринговым проливом попадаешь в Чукотское море. Три недели ходу.
На уровне институтов – увы – стараются сэкономить на полевых работах, а в нашем случае вообще переэкономили. Денег у нас хватало только на определенное судно, – само по себе неплохое, но... Компания, у которой мы его арендовали, в свою очередь очень сэкономила на его подготовке. И в Чукотском море во время бурения остановился главный двигатель судна. И нам сообщили, что больше он не заработает. Моряки знают, что это значит.
– А рядом никаких берегов?
– Пожалуйста, остров Геральда. Необитаемый. Был конец сентября, приближалось время штормов. Связь с цивилизацией не прерывалась – переписка, панические телеграммы, а толку? Можно было подать SOS: на мысе Шмидта в двух сутках от нас стоял ледокол, мог нас оттащить куда надо. Но это означало провал экспедиции.
Капитан вызвал из Владивостока у своей компании такое же судно, чтобы оно взяло нас на буксир для завершения работ. Но тому судну до нас надо было идти те же три недели...
Урезали пищевые рационы, пресная вода – считанными дозами. Помыться – забортная соленая вода. Без конфликтов с командой не обошлось. А главное – первый же шторм мог нас потопить. Но чудо: все три недели стоял мертвый штиль. Море заволновалось, только когда нас взяли на буксир. Работу мы сделали.
– Рейсы обычно сколько длятся?
– Примерно 2 – 2,5 месяца. Если рейс дальний – работаем вахтами, круглосуточно, потому что «судо-часы» очень дорогие.
Приходим на место, опускаем на дно пробоотборник – это может быть драга, или ковш, или грунтовая трубка для взятия донных проб. Геологи, биологи, химики расхватывают поднятый грунт, изучают какие-то его характеристики, а детальные исследования проводятся уже в лабораториях на берегу.
Трудно ли переносить такие рейсы? Я привык. Тяжелее на берегу с плановым отделом общаться. Лет в 28 был опыт 12-месячного рейса – тоже не было тяжело, я взял с собой научную библиотечку, еще были акварель, фортепиано... И все окупается океаном. Но я видел, как трудно другим. Да, сейчас у каждого компьютер с фильмами, судно большое, 100 м длиной, не очень качает – а все-таки замкнутое пространство, кругом железо, магнитные поля, оторванность от семей.
Главное в таких рейсах – дружеское расположение ко всем. Нас на судне почти 60 человек, и надо прощать друг другу даже прямые проступки, насколько это возможно. Мой принцип – если кто-то со мной в одной лодке, то он тем самым уже хорош. Прямо по коту Леопольду, «давайте жить дружно».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 007 (5380) от 20.01.2015.
Комментарии