Хлебная карточка, наш  календарь...

Память избирательна. С годами она гасит то, что нам очень хочется забыть. Но те, кто в детстве пережил блокаду, с воспоминаниями о ней остаются на всю жизнь. Детское восприятие тяжких испытаний не тускнеет, только с годами становится осмысленнее.
Так случилось с Денисом Артемьевичем ВЛАДИМИРОВЫМ, отрывок из воспоминаний которого мы сегодня публикуем.

Смерть и блокада — не для детских глаз. ФОТО из семейного архива

Утренний колокольчик

Кажется, это было в начале сентября. Утром меня разбудил звон колокольчика за окном. Не в школу звал тот звонок. По газону Большого проспекта бродила корова. Вот и к нам, в Ленинград, докатилась война. Беженцы из пригородов и с южных окраин города пришли, спасаясь, на Васильевский остров. Больше бежать им некуда. Некуда будет отступать и нам.

Вечером в домоуправление пришел старик Щукин, бывший домовладелец. Он уже успел съездить на Глазову улицу, где недавно разорвался снаряд. Подходят новые слушатели, и он с видимым удовольствием рассказывает об этом. В ответ - молчание. Его нарушает пенсионерка Блюменфельд:

- А все-таки, я думаю, что им здесь покажут!

Тишина. Иронически улыбается дворник дядя Павел. Он только что вернулся из-под Павловска, где под огнем добывал картошку. Не выживет дядя Павел. Пенсионерку убьют в ее комнате из-за хлебной карточки, и труп будет долго лежать в подъезде. Сгинет куда-то Щукин, не дождавшись немцев. А их - разобьют.

Суперфосфат

Это было удобрение для полей. А сейчас на чердаке нашего дома лежат мешки с серым порошком. В ведре воды мы разводим его, размешиваем. Пузыри, противный запах. В едкий раствор окунается большая кисть, и медленно, мазок за мазком, мы покрываем этим раствором стропила, рамы и все деревянное на чердаке. Два раза. А лучше три. Тогда чердак не загорится при бомбежке и наш дом будет спасен.

Бомбежек еще не было. Повсюду висят плакаты: «Как погасить зажигательную бомбу». Стоят бочки с водой, ящики с песком. А сейчас еще - суперфосфат. Время от времени начинает тонко выть сирена.

- Внимание, внимание! Передается чрезвычайное сообщение штаба местной противовоздушной обороны! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Но вскоре фанфары возвещают отбой, и мы, даже с некоторым разочарованием, покидаем свои посты на чердаках и в подъездах. Немец не долетел.

Фотографы спешат снять известного профессора, пока он еще не спустился с чердака. Он позирует с брандспойтом и пожарными щипцами. Для потомства.

Вовсю идет эвакуация, народ толпится у райсоветов, где составляют списки для эшелонов. А первые дивизии ополченцев уже выступили - фронт под Лугой и Гдовом. По-настоящему это еще до нас не дошло, не встряхнуло...

Бомбоубежище

Сентябрь, ясный прохладный день. С утра тихо, можно поездить по городу.

Нет, не судьба! Завыли сирены, трамвай встал, не доезжая Казанского. Кондукторша выгоняет из вагона, милиция гонит в подворотню.

Сад у Строгановского дворца. Открыта дверь в подвал - убежище. Стараюсь спуститься последним, чтобы встать ближе к дверям. Из глубины подвала тянет сыростью, тускло горит электричество. На нарах сидят люди. Стихли зенитки. Отбой! Наш трамвай ждет нас, но лучше пройтись пешком. На Невском чисто и... многолюдно. Повсюду очереди, одна длиннее другой. За всем, что еще продают. Раскупают все: квас, горчицу... Гигантский хвост вытянулся вдоль улицы Марата. Стоят молча, с каменными лицами. Не уходили и во время тревоги.

- За чем стоим?

Молчат. Лишь один высоченный старик в зимней шапке проскрипел: «За курагой...».

Голова старика возвышается метрах в ста от входа в магазин. Не достанется ему кураги. И очередей этих через неделю не станет, все будет по карточкам.

А в бомбоубежище мы сегодня были в первый и в последний раз.

Трава

Пять трамвайных маршрутов из сорока трех. Через Васильевский в город идет двенадцатый номер. Первая линия, набережная, Республиканский мост, вдоль Невского, мимо греческой церкви. Все меньше и меньше людей в вагоне. Те, кто остались, едут уже давно. Среди них вижу своего довоенного приятеля из соседнего дома. Жив, значит! Он, как и я, едет с матерью. Все молчат, у всех мешки и сумки. В трамвае полутемно, часть окон заделана фанерой. Заворачиваем на Охтинский мост. Нева, Смольный, затянутый сетями. Кольцо! Большая Охта.

Много зелени, особенно по берегам Охты у Комаровского моста. Трава! За ней-то мы и приехали.

У нас на Васильевском, на Петроградской съедобной травы уже нет. Ни подорожника, ни одуванчика, ни лебеды, никакой другой из тех трав, о которых пишут в газете и говорят по радио. Десятки людей расползлись по зеленым берегам речки. Непривычно и неуютно: нет спасительных стен с подъездами. Слышится эхо далекого разрыва. Ко многим вернулось чувство страха... Да, здесь травы богато! Люди не наврали.

Книги

Книг у нас много, это единственное наше достояние. «Литературный современник» - любимый журнал матери. «Красная новь». Огромные тетради «Роман-газеты». «Весь Петербург» за тринадцатый год. Этого огромного тома хватит надолго. Рвать надо по одному листку, иначе книги не горят.

Чугунная печка-буржуйка сделана на Путиловском еще в девятнадцатом году. Сейчас она снова служит нашей семье. Самоварная труба от печки вставлена в камин. В «Безбожнике» на отличной бумаге яркие изображения богов. Если вырезать и склеить - получаются антирелигиозные кегли. В огонь их... Бравый солдат Швейк в «Роман-газете». Перечитываю напоследок страницу за страницей. Зачем сохранять, ведь я знаю это наизусть. Вот Швейк направляется в Будвейс. Попал в лапы путимскому жандарму. Сейчас он скажет: «Здесь тепло и печка не дымит». А мне уже дым выел глаза, а вода все не думает закипать.

Третье ноября

Никогда так не хотелось учиться, как в 1941 году. Но ни первого сентября, ни первого октября занятия не начались. Без конца составлялись списки, по многу раз мы обходили линии и переулки Васильевского острова в поисках оставшихся в городе одноклассников, менялись номера предполагаемых школ. Но школы эти не открывались. И вот - 3 ноября. Сегодня наконец начнем учиться. Все, начиная с седьмого класса. Я - тоже. Несмотря на малолетство, успел до войны кончить шесть классов и буду, наверное, самым младшим из школьников. Остальные будут учиться в своих домах, в подвалах.

Школа № 25 на 8-й линии, между Средним и Большим. Длинное двухэтажное здание. Кажется, оно не вместит всех пришедших, здесь бывшие ученики из нескольких школ. В этой огромной толпе есть и знакомые лица старых друзей-одноклассников, но их мало.

Директор - мужчина - произносит речь. Сообщает, что при школе есть столовая. По талонам, как всюду. Наконец, мы в классе. Очень тесно. Сейчас войдет учитель и начнется первый урок - литература. Учителя мы знаем хорошо: Анна Карловна Клячко была когда-то первым директором нашей довоенной школы, ее знает весь Васильевский остров. Она вошла, мы встали.

О чем будет первый урок в эту трудную осень? О Лермонтове. Сто лет со дня его убийства исполнилось летом. Война многое заслонила, но не до конца.

Анна Карловна читает «На смерть поэта». Через неделю школу разбомбят. Анна Карловна не доживет до весны...

Хлеб

Плохо, когда он свежий: мало выходит. В чем другом, а в хлебе мы разбираемся. Хлеб у нас бывает трех сортов: по рубль десять, по рубль двадцать пять, по рубль семьдесят. Последний - самый легкий, сухой и светлый: в нем, говорят, много целлюлозы. В буханке примерно кило семьсот. Движением большого ножа она разрезается вдоль, затем каждая половинка режется поперек на куски. Впрочем, если нужно отпустить большой вес, например, полкило, то буханка режется сразу поперек. За этим следят десятки глаз.

Продавщица дорожит местом и дело свое знает. Если не спешит - может отрезать без единого довеска. Кроме ножа в руках у нее ножницы - второе главное орудие продавца. Хлебная карточка - наш календарь, на нем всегда завтрашнее число, потому что хлеб можно брать на день вперед. Булочные открываются в шесть, и к семи мы уже успеваем выкупить свой завтрашний хлеб. Именно «выкупаем». «Купить» хлеб - это совсем другое, это значит заплатить рыночную цену.

Цена эта растет - тридцать, сорок, пятьдесят рублей за сто граммов. Купить хлеб трудно, даже если есть деньги. Первый вопрос при выходе из булочной: «Продажный хлеб есть?».

Не бывает у нас продажного хлеба, мало кому нужны дешевеющие деньги. А хлеб - это хлеб. Не зря наклеенное на углу объявление гласит: «Сапожник за хлеб».

Многие тысячи людей ждут в темноте открытия булочных. Они не слышат разрывов снарядов, забыли про комендантский час. Темное утро двадцать пятого декабря. Скрипит дверь, на пороге взволнованный завмаг.

- Телефонограмма, товарищи! Прибавка! С сегодняшнего дня!

Коротко об авторе:

Д. А. Владимиров в подростковом возрасте вместе с мамой прожил в Ленинграде все 900 блокадных дней. В 1955 году окончил математико-механический факультет ЛГУ и стал его преподавателем. Кандидат физико-математических наук, автор большого числа научных трудов, в том числе изданных за рубежом, он, как вспоминают его товарищи и коллеги, был незаурядным человеком, поражавшим знавших его широтой интересов, эрудицией и остроумием. И еще Владимиров очень любил свой город, с трудом расставаясь с ним даже на короткое время. Собрал интересную коллекцию старых и новых карт Петербурга, путеводителей, справочников.