Товарищи ученые 15 лет спустя
Российская наука сейчас похожа на человека, которому предстоит ампутация нескольких органов. Причем этот человек сам должен решить — каких именно. И сам же ампутировать
Возвращение
Внешне спокойное, но, по сути, душераздирающее событие состоялось в Физико-техническом институте им. Иоффе. На ученый совет института приехал человек, чьи отношения с ученым сообществом, мягко говоря, не безоблачны, — министр образования и науки Андрей Фурсенко.
Физтех для него — родной: начинал здесь младшим научным сотрудником и дорос до зам. директора по научной работе. 20 лет проработал в стенах Физтеха и 15 лет в этих стенах не появлялся.
Ждали, что министр Андрей Александрович Фурсенко зачитает свой подготовленный для правительства доклад «Научно- технический сектор России. Состояние и перспективы». Ждали, что директор Физтеха Андрей Георгиевич Забродский на примере своего учреждения обрисует общие сложности научных институтов в стране. Но больше всего ждали «вопросов из зала»: на весеннем пленарном заседании РАН академики эмоционально высказали министру, что думают про реформы в науке; казалось, что и в Физтехе без возмущений не обойдется.
В институте собрался полный зал. И непосвященный понял бы одну из главнейших проблем современной российской науки, если б посмотрел на зал сверху: головы собравшихся венчали благородные седины и благородные лысины — молодежи в зале почти не было.
Остальные проблемы назвал первый докладчик, министр. Самой частой фразой в его выступлении была — «это крайне больной вопрос».
Сколько в пакете технологий
— За последние 15 лет состояние технологического сектора России существенно ухудшилась, — начал Андрей Фурсенко. — Есть два сектора, в которых по уровню применяемых технологий ситуация улучшается: пищевая промышленность и информационно-коммуникационные технологии. Но в прочих областях — ядерной энергетике, спецметаллургии и других, где мы еще в 1990 году были на уровне, — отставание увеличивается.
В стране, по словам министра, отсутствует должная координация работ по науке. Правда, недавно на Совбезе было принято решение создать правительственную комиссию «для координации», но когда еще эта комиссия дорастет до уровня советского Госкомитета по науке и технике...
При этом финансирование науки вовсе не падает. Даже растет. Но не в тех масштабах, которые требуются, — учитывая, что такое удовольствие, как наука, все больше дорожает. В процентах к ВВП доля средств, выделяемых в России на научные разработки, — гораздо меньше, чем в Германии, США, Франции. Правда, как говорит министр, «есть очень достойные страны, которые тратят на науку меньше нас», — но это вряд ли утешение. Более всего неприемлемо, по словам Фурсенко, то, что по привлечению в науку негосударственных источников финансирования Россия в аутсайдерах.
...Сегодня технологическое развитие в мире определяют 50 — 55 так называемых макротехнологий. Если страна лидирует в 20 процентах ключевых для мира технологий — ее можно назвать страной инновационного технологического развития. По оценке министерства, наша страна сейчас абсолютно конкурентоспособна в пяти технологиях. Еще в семи восьми мы несколько отстаем, но можем вернуть солидерство с другими странами. Проблема в том, что времени мало: от того, какие решения принимаются сейчас, через несколько лет у России будет «пакет» либо из 10—15 технологий, либо всего из двух-трех.
— Никакая страна сегодня не способна поддерживать все направления, — заявляет Андрей Фурсенко. — И одна из главных бед в России — неготовность и в некоторых случаях нежелание выделить приоритетные технологии, которые нужно развивать.
Сам себе хирург
«Выделить приоритетные технологии» — читай «урезать прочие направления».
В России — 454 института, подведомственных Академии наук. Только 50 из них вполне успешны. Еще 50 в зависимости от обстоятельств либо скоро присоединятся к полусотне ведущих институтов, либо будут все больше отставать. Так сказал министр, ссылаясь на оценку самих же «очень уважаемых людей из Академии наук». Имена этих людей министр не назвал: академики не отказываются выстроить рейтинг институтов, определив, какие действительно сильны, а какие, скорее, напоминают «музеи», — однако, что называется, «без протокола». Без подписей.
— Все прекрасно знают, кто чего стоит. Но как только начинается публичное оформление этого знания, вступают в действие совсем другие факторы. Одного жалко, у второго — большие заслуги в прошлом, а третьего лучше не трогать, потому что себе дороже, — сетует Фурсенко. — Единственное, чего можно таким образом добиться, — конфронтации между государством и наукой.
Государство упорно пытается избежать конфронтации, предоставив право «выделять приоритеты» самому академическому сообществу. То есть сам организм должен решить: вот эти мои органы оттягивают слишком много крови и их надобно удалить, дабы прочие органы функционировали хорошо. При этом почти все органы организм считает жизненно важными.
Но вопрос «резать или не резать» уже, кажется, не стоит. Вопрос в том, кто именно будет резать. С ответом на него тоже долго не потянешь, потому что академикам поставлено условие: не возьметесь за скальпель вы — возьмутся чиновники. Чем это чревато, Фурсенко (ученый и чиновник) образно объяснил на примере анекдота, когда директор фирмы наугад вынимает из пачки личные дела нескольких сотрудников и приказывает их уволить, поясняя: «Не люблю неудачников».
Пока попытки привлечь ученых к выделению приоритетных направлений были безуспешны. Ученые, правда, «выделили», но результатом оказался том в 500 с лишним страниц. С основательным подробнейшим изложением, разбираться в котором не станет ни один чиновник. Так что выход все тот же: академики должны сами стать немного чиновниками, раз уж причастны к распределению финансов.
— Это другая мера ответственности, — отметил министр.
— Человек должен зажать, к сожалению, свои личные научные интересы и пытаться работать по правилам, действующим в бюрократической системе.
На всех не хватит
«Давание денег», то бишь ответственность государства перед наукой, министр разделил на две «категории».
Первая: некоторые суммы выделяются просто на сохранение и поддержку ведущих научных школ и академических институтов. Деньги эти (вряд ли большие) даются «просто на то, чтобы люди спокойно работали». И никто не будет трясти: «Подайте нам конкретные результаты!». Можно сказать, здесь государство — меценат.
Но во второй «категории» государство выступает как инвестор, который готов вложить большие деньги, но в очень ограниченное число проектов. И непременно потребует экономической отдачи.
Мало того, что это крайне неприятно для любого человека
— сказать коллеге: «Друг! То, на что ты жизнь положил, сейчас стране не очень-то нужно, поэтому денег не жди». Сказать другому коллеге: «Друг! То, чем ты занимаешься, стране необходимо, и деньги ты получишь», — не менее рискованно. Вдруг ошибешься? Вдруг деньги выделят, а результата не будет?
Тем более что государство- «инвестор» намерено давать не скромные средства на маленькие программы, а основательные финансы под основательные проекты. И если будут ошибки, то они будут соответствующего масштаба.
Вот пример из параллельной сферы — высшей школы. Месяца три назад в рамках национального проекта «Образование» завершился конкурс университетских инновационных программ развития. Было выделено 10 миллиардов рублей. Причем та или иная вузовская программа должна была требовать на себя сумму, «не меньшую, чем...». Здесь нет ошибки: именно «не меньшую». Вузам предлагалось взять на себя ответственность за крупные инновационные проекты, которые по определению не могут стоить копейки.
В России 3000 вузов плюс филиалы. На конкурс было подано 200 программ. Отобрано — 17 вузов разной ведомственной принадлежности, они и закупят оборудование на миллионы рублей.
— Если бы нам удалось и в науке выделить 20 — 30 институтов и им выделить аналогичные средства, то это был бы определенный шаг, — считает министр Фурсенко. — Но только на 20 — 30. При дележе той же суммы на 200 — 300 институтов нельзя будет купить ни-че-го.
Кроме того, министр полагает, что не помешал бы общий конкурс, в котором институты АН соревновались с университетами, с государственными научными центрами. Потому что «был бы реальный шанс начать выстраивать рейтинг реальных программ развития и реальных возможностей создания конкуренции».
А пока недостаточную соревновательность министр называет в числе основных проблем в российской науке.
— Давать всем сестрам по серьгам — это, конечно, проще для всех. И в первую очередь для тех, кто имеет отношение к распределению средств. Но это дорога в никуда, — охарактеризовал Андрей Фурсенко.
Вуз и НИИ
За границей у ведущих университетов — мощные научные лаборатории. В России, мягко говоря, не так: у нас наука аккумулировалась в основном в академических институтах, так уж исторически сложилось. Но сейчас государство это уже не устраивает.
— Если взять все научные исследования, то в университетах проводится лишь 4%, а в НИИ — 90%. Вряд ли такой перекос годится для эффективного развития научных исследований.
Министр, разумеется, отвергает предположения, что теперь все финансы будут искусственно перебрасываться из Академии наук в высшую школу. И ему одинаково неприятно слышать со стороны представителей высшей школы: «Что толку давать деньги Академии наук, там все старше 60 лет, а у нас здесь молодежь!», и со стороны академиков: «Что толку давать деньги неопытной молодежи!».
— Я сторонник интеграционных процессов между АН и высшей школой, но я за конкуренцию — лишь бы она не была политической.
...Один из показателей хорошей работы в фундаментальной науке — публикации в ведущих международных научных изданиях и то, как часто представители мировой науки цитируют работы наших ученых. По статистике последних лет, Россия занимает 9-е место в мире по числу опубликованных статей и 15-е место — по цитируемости. Но по числу цитат в расчете на одну статью (есть такой показатель) у России всего лишь 120-е место. И это, считает министр, «говорит о качестве публикаций».
Так вот, если вспомнить о таком показателе «работоспособности», как индекс цитирования, то первым среди научных структур идет не какой-нибудь из институтов Академии наук, а представитель высшей школы — МГУ. Конечно, в осовном потому, что в МГУ числятся совместителями как раз академики.
— Но возникает вопрос — а почему академик свою статью подписывает как профессор МГУ, а не как сотрудник какого-то академического института? — спрашивает Фурсенко.
Старение и износ
Доклад директора шел под рубрикой «Физтех — лучшее научное учреждение страны». Андрей Г еоргиевич Забродский заявил, что «это сильно сказано, но это правда. Трудно назвать крупный проект национального масштаба, где Физтех не участвовал бы: атомный проект, микроэлектроника, космос». Пройдите по коридору института, посмотрите на портретную галерею ученых, здесь работавших и работающих, — в их числе лауреатов Нобелевской премии увидите.
— Один из моментов, который позволил занять институту лидирующее положение, — то, что у нас лучшая в стране система подготовки кадров, — сказал директор.
Но. Именно по этому «плюсу» болезненно ударяет реформа: сокращение грозит урезанием вакансий на прием молодых сотрудников. Профессор, зав. лабораторией физики кластерных структур Александр Яковлевич Буль добавил, что «у нас в запасе всего примерно пять лет, когда мы, поколение, которое здесь училось, можем передать что-то следующему поколению. Поэтому приток молодых должен быть, их надо учить, но, чтобы их учить, оборудование нужно современное — бессмысленно учить на старом».
Если говорить о проблемах Физтеха как частном случае общих бед, то старение технической базы — одна из тягчайших. Когда-то основная статья расходов института была оборудование. Сейчас — зарплата (а не так давно денег и вовсе хватало только на зарплату). За границей постоянно работают около 100 сотрудников Физтеха, сменяя друг друга. Причем если раньше ехали исключительно за деньгами, то теперь в основном потому, что здесь нет необходимых современных приборов. В институте износ оборудования — 75%.
Физтех не против модернизации, и директор сказал, что в институте разработают систему критериев, по которым будут оценивать деятельность подразделений. Но это потребует не меньше года: например, если брать эти самые показатели результативности — «публикация» и «цитируемость», то некоторые отделения института имеют их меньше «на одну научную душу» вовсе не потому, что хуже работают, — просто специфика их работы такова, что каждая публикация дается большей кровью и требует большего числа сотрудников.
— Главное, чтобы участие в государственных научно-технических программах было обеспечено обновлением материальной базы — больше ничего! — заявляет Андрей Забродский. — Все остальное мы заработаем сами — в рамках контрактов, договоров. Но если мы работаем по государственным программам, то и поддержку должны получать от государства. Хорошо бы иметь статус национальной лаборатории или федерального центра науки и высоких технологий.
Пока самый крупный из намеченных проектов Физтеха — создание технопарка в Шувалове.
Физика.
И никакой лирики
Директор института призывал коллег — начальников отделов — не строить свои доклады по принципу «дайте нам денег», но все равно каждое выступление включало в себя непременное «нужны средства на то-то и на то-то».
Ученые говорили:
— что бессмысленно давать новое дорогущее оборудование тем, кто только будет на нем учиться работать. Нужно давать тем, кто уже может на нем работать;
— что в России нет отдельной программы по поддержке оставшихся отечественных предприятий, выпускающих приборы, — и нечего теперь пенять на то, что ученые все время просят закупать приборы за границей;
— что странно требовать от ученых самим «выбирать нужные направления», если это всегда делало государство. «В советское время власть формулировала задачи — системные. Допустим, ракета должна полететь туда-то и поразить то-то. Ученые решали, можно ли этого добиться и что для этого нужно».
...Был бы министр образования и науки из гуманитариев, то есть лириков, может, и вел бы себя мягче и чаще бы кивал, поскольку «не в теме». Но министр — физик, доктор наук. Кивал редко, чаще по-студенчески грыз ручку. Перед собственным заключительным выступлением глубоко вздохнул и, сказав, что «институт я считал и считаю не просто выдающимся, а может, лучшим в мире, он из меня сделал человека», завершил фразу так:
— Но я считаю, что мы идем в никуда. В большей части наших направлений. То, что я слышал сегодня, — я слышал и 15 — 20 лет назад.
Начавшийся было в зале гул Фурсенко предотвратил приемом, отразить который трудно:
— Или вы меня позвали для того, чтобы я сказал, что думаю, или вы меня пригласили не на ученый совет, а на юбилей (у директора действительно недавно был юбилей. — А. Д.) - Уважаемые коллеги! Давайте подумаем, почему не удается убедить правительство в том, что необходимо выделять средства на какие-то нужды? Может, что- то не так в наших убеждениях, в наших путях развития? Когда ставится вопрос: покажите что-нибудь, что может иметь экономическую отдачу всего через два года, я не прошу предъявить проект, начатый сегодня и с нуля! Я прошу предъявить то, что было начато 10 лет назад и сейчас дошло до того уровня, что через два года из этого можно что-то получить.
Ученые было напомнили, что эти постсоветские 10—15 лет были ужасными для науки, но Фурсенко парировал: в истории отечественной науки были времена и пострашнее, и люди буквально головой рисковали, но ответственность на себя брали. «И сейчас требуется брать на себя ответственность не за процесс, а за результат. А все привыкли отвечать за процесс. Это очень удобно: «Я делаю свое дело, делаю честно и хорошо...»
Министр сказал: сегодня проблема не в деньгах. Проблема в проектах, на которые можно эти деньги правильно использовать. И государство не хочет иметь на выходе ответ: «Не получилось...».
— Я понимаю, что отрицательный результат — тоже результат, но почему у нас только отрицательные результаты?! Где положительные?!
Напоследок министр, которого, по его словам, редко отпускают в Петербург (потому что есть и другие регионы), все же обещал, что найдет возможность вырваться в Физтех и обсудить вопросы более конкретно, тем более что он для себя уже выделил 5 —6 институтских направлений, которые надо бы усилить.
...Бард Тимур Шаов в своей перепевке Высоцкого, песенке «Товарищи ученые. 30 лет спустя» указал то место, где сейчас находится наука. Цитировать не будем. Тем более что не до шуток. Спрашиваю сотрудницу института: «Как ощущение после ученого совета?». Отвечает: «Наверное, министр во многом прав, но это очень жестокая правда и на нее у ученых есть своя правда. Он сказал: «Вы больны». Мы говорим: «Мы-то в чем виноваты?». Он: «Что ж вы раньше не лечились?». Мы: «Что ж вы деньги на лекарства не давали?»... Знаете, в советские времена во врачебной практике было принято не говорить диагноз больному раком. Сейчас говорят. Вот и нам сказали».
Так что резать будут. И, видимо, без наркоза.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости»
№ 144 (3691) от 8 августа 2006 года.
Комментарии