С бедными против богатых?
На съезде Ассоциации политологов в Москве с докладом о проблеме социального неравенства, которое «растет в России, в Америке, во многих странах и влияет на качество управления государствами», выступал профессор политических наук университета Эмори (США) Томас РЕМИНГТОН. Господин Ремингтон более 30 лет изучает политику нашего государства — Советского Союза, а теперь Российской Федерации. До поездки на съезд известный политолог провел несколько дней в Петербурге, где когда-то работал над докторской диссертацией о становлении коммунизма в России. На прекрасном русском языке, демонстрируя отличное знание наших реалий, профессор общался со студентами и журналистами и высказывал по разным вопросам свое мнение — которое, как стоит отметить, порой существенно отличалось от официальной позиции госдепартамента США. Вместе с коллегами ответы гостя выслушала и наш обозреватель.
Об имперских стремлениях
— Вопросы петербургских студентов были интересные, вежливые. Был, правда, такой: «Как американцы могут читать кому-нибудь лекции о демократии, если в Америке на протяжении двадцати лет правят представители двух семей — Бушей и Клинтонов?». Это немного упрощенный взгляд, если мягко сказать. С Бушами — просто совпадение: сын отрицает очень многое из того, что представлял отец. Что касается Клинтонов, то Хиллари — сенатор. Эти две семьи далеко не владеют полнотой власти.
Но, действительно, американцам трудно читать кому-то лекции о демократии — при том что у нас такие злоупотребления за последние годы.
...Студенты спрашивали о системе сегодняшних международных отношений: она однополюсная или многополюсная? Мой ответ был, может быть, не очень категоричным: система находится в переходном периоде. Мы стоим перед фактом огромного преимущества Америки перед другими странами именно в военной силе. И было бы полезно найти такую форму, при которой Америка выступала бы партнером в международных организациях. В 1990-е годы такое уже было: мировое сообщество тогда не сумело реагировать на проблемы в Африке, в Югославии, и без американской инициативы не было бы ответа на эти кризисы.
Так что задача — как сочетать лидерство Америки (которое, как мне кажется, будет нужно, поскольку как действовать в отсутствие лидера?) с потребностью мирового сообщества в многосторонних организациях — ООН, группе «большой восьмерки», Всемирной торговой организации.
...Выступая в петербургском Университете, я проводил параллели между Америкой и Россией. После эпохи, когда в наших странах был демократический переход, сейчас и у нас и у вас мы видим имперские стремления: у Америки — в Ираке, у России — в отношениях с бывшими союзными республиками.
Очень сожалею, что Россия принимает в отношении Грузии такие меры — я имею в виду депортацию грузин. Поскольку меры сосредоточены именно на грузинах — это, считаю, дискриминация. В то же время я довольно скептически отношусь к политике Саакашвили, к его провокационному поведению.
Мировые лидеры отреагировали на конфликт российского и грузинского руководства довольно сдержанно. Почему? Помните 1956 год? Когда началось восстание в Будапеште, многие считали, что Америка поможет Венгрии, но не помогла. Думаю, американское правительство сейчас не хочет повторить ситуацию, когда люди поступают тем или иным образом, рассчитывая, что Америка их всячески поддержит.
Мне хотелось бы думать, что парад суверенитетов прошел. Потому что мы не можем разделить мир на частицы — иначе где конец этому процессу? И что станет со страной, которая пойдет по пути бесконечного деления? Мы видим, к чему это приводит: политические лидеры, амбициозные люди, очень легко греющие руки на этих эмоциях. И может начаться бойня.
О «президентской Конституции» России
— Российская Конституция 1993 года во многом, как мне кажется, воплощает концепцию, которой придерживался когда-то президент Франции де Голль, желавший установить конституцией президентскую власть.
Но с течением времени французская политическая система претерпела огромные изменения не из-за каких-то конституционных поправок (хотя они были), а в ходе политической жизни. Во Франции борьба партий в конце концов сама сделала парламент решающим органом государственной политики. Французы сумели найти новую форму сожительства между президентом и парламентом. Они это так и называли — «сожительство».
И я не исключаю, что, если в России будет настоящая конкуренция между партиями, парламент станет более влиятельным органом, чем сейчас. И президент признает верховенство парламента — даже при нынешней Конституции. Хотя это произойдет не завтра или послезавтра — это дело нескольких лет или даже десятилетий.
О «проблеме - 2008»
— По-видимому, президент Путин имеет твердое намерение уйти. Но, наверное, он хочет поспособствовать тому, чтобы оставить власть наследнику.
В Мексике десятилетия доминировала одна партия, а другие, хотя и существовали, не имели реального шанса взять власть: президент назначал наследника и мог защищать свои интересы.
Если в Кремле имеют в виду такую систему, тогда надо создать мощную и эффективную партию власти. Причем президент, премьер и все главные политические лица должны будут связать свои политические карьеры с судьбой этой партии. Сейчас в Кремле, наоборот, стараются создать вторую партию, полуоппозиционную, — это довольно необычная конструкция. Так что для меня не совсем понятно, что будет.
Конечно, сам институт наследников недемократичен, потому что избиратель лишается реального выбора. Но что интересно: в той же Мексике с течением времени система сама созрела до того, что средний класс потребовал возможности быть представленным в выборной власти. При этом хотя правящая партия проиграла последние выборы, но она живет. И проводить время в оппозиции совсем не означает конец партии — наоборот, это может оздоровить ее.
О социальном неравенстве
— Если разбить население в России и в Америке на равные пять частей и посмотреть, сколько получает самая богатая пятая часть и самая бедная, то увидим, что структура одинаковая. Индекс Джини (показывает концентрацию доходов разных слоев населения. Чем равномернее распределение доходов, тем индекс ближе к нулю; чем больше разница между низкими и высокими доходами, тем индекс ближе к единице. — Ред.) — около 0,42. В Германии индекс — где-то 0,25, в Бразилии — под 0,60. В целом в мире (если рассматривать мировое хозяйство как единое целое) социальное неравенство страшное — индекс примерно 0,64.
В России неравенство росло очень быстро с начала 1990-х годов. В Америке расслоение растет постепенно, но устойчиво: не за счет обнищания бедных, а за счет увеличения доходов тех, кто и так богат.
Наши политологи находят, что именно рост неравенства во всех обществах ослабляет качество управления. Потому что между богатыми и бедными все меньше общего, и этот разрыв подрывает качество публичных услуг — образования, здравоохранения, безопасности. Граждане стараются приватизировать публичные услуги — создать частные школы, частные системы здравоохранения. У нас люди часто живут в таких микрорайонах, где стоит караул и туда не попасть — они стараются отгородиться.
И вопрос и для вас и для нас: что делать правительствам, чтобы стимулировать развитие среднего класса? Потому что именно на основе среднего класса развиваются публичные услуги и, в конце концов, демократия.
Важно, чтобы средний класс вошел в коалицию с менее обеспеченными и потребовал от правительства улучшения качества образования, здравоохранения, безопасности. Очень упрощенно вопрос звучит так: с кем будет средний класс — с богатыми против бедных или с бедными против богатых?
Есть ли средний класс в Росии? Если понимать, что средний класс — это люди, которые ездят за границу, живут в комфорте и которые, наконец, считают себя частью этого класса, — в этом смысле средний класс, конечно, есть. Если понимать под средним классом тех, кто уверен в будущем, — таких людей, на мой взгляд, в России недостаточно.Создавать средний класс — значит дать людям шанс подняться. Например, в Америке одна из самых важных форм правительственной политики — налоговые льготы для тех, кто берет деньги на ипотеку. Если я беру ссуду в банке, чтобы купить дом, то проценты, которые идут на этот заем, вычитываются из моего подоходного налога. Очень много американцев владеют собственными домами — а это социальная политика.
О ксенофобии
— Мне кажется, это общая проблема — и в России, и в Америке, и в Европе. Главным образом из-за массовой эмиграции, часто нелегальной.В Европе, как вы знаете, очень серьезный вопрос стоит: если европейская цивилизация христианская, то есть ли в ней место мусульманам как такому «большому меньшинству»? В России есть проблема отождествления политической системы с национальным элементом.
У нас в Штатах несколько иначе. Например: что значит быть американцем? Это значит быть белым христианином? Есть люди, которые так считают, но они в меньшинстве. Зато гораздо больше людей обеспокоены тем, что размываются культурные устои американской политической системы. Мы в Штатах стараемся признавать возможность быть так называемым гибридом. Принято говорить: «у меня итальянские корни», «у меня русские корни», «у меня ирландские корни». Также в Европе; иногда приходится слышать в Каталонии: «Я — каталонец, поэтому я также испанец, но я горжусь и тем, что я европеец». Одно не исключает другого, это очень важно. Это первый элемент.
Второй: в Америке проблему ксенофобии отчасти решает то, что, будучи американцем, человек идентифицирует себя с системой ценностей: я верю в конституцию, я верю в человеческие права и так дал ее. Это идеология, это не национальный идентитет.
Традиционно в Америке облегчало проблему национальной розни то, что люди могли стать частью среднего класса. Мобильность в обществе — социальная и географическая — была довольно высокая, и если человек не мог выбраться из бедноты, то знал, что это смогут сделать его дети или внуки.
В Голландии, например, было по-другому. Там, на родине толерантности, вообще не обращали внимания на интеграцию приезжих, а те создавали свои общины и уже не становились частями голландского общества. И это, наверное, опасно. Сейчас в Голландии не только «правые», но и «левые» говорят: нужно давать гражданское образование всем, кто приезжает. Надо объяснять им, что быть голландцем — значит разделять определенные ценности: ценность свободы, равенства мужчин и женщин и так далее.
О том, почему в Америке только две партии
— Самый простой ответ, который дают политологи: таково наше избирательное законодательство. Две большие партии, во многом конкуренты — едины в том, чтобы сохранять одномандатные выборы в конгресс.
То же самое в Великобритании: Тони Блэр, когда состоял в оппозиции, обещал, что будет изменено избирательное законодательство, с тем чтобы помочь третьим партиям. Но как только он стал премьер-министром, сразу забыл об обещаниях.
В США республиканцы защищают интересы более состоятельных слоев общества. Но это меньшинство избирателей, так что для республиканцев всегда стоит задача: как привлечь большинство голосов, как создать союз между богатыми и средним классом. Для демократов, наоборот, вопрос в том, как сделать, чтобы малоимущие находили общий язык со средним классом. И сейчас в Америке у демократов и республиканцев почти равные рейтинги, то есть следующие выборы будут чрезвычайно интересными.
Вообще, если судить по университету, в котором я работаю, обществоведы более склонны к либеральному складу, а технари более консервативны. Сам я демократ. У нас в университете около 30 профессоров политологии, большинство демократы. Но есть и республиканцы. Я не знаю, сколько точно, это не принято спрашивать, хотя вопрос: «Какая партия вам ближе?» — считается приемлемым. Но есть коллеги, которые про себя говорят: «я демократ», «я республиканец», «я независимый». Ну и слава богу, это делает жизнь интереснее.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости»
№ 200 (3747) от 25 октября 2006 года.
Комментарии