Короткая жизнь изотопа продлевает жизнь человеку

«Новые технологии в ядерной медицине» — конференция с таким названием прошла в Петербурге в Центральном научно-исследовательском рентгенорадиологическом институте. Учитывая то, что ежегодно темой конференции в многопрофильном институте выбирается самое актуальное, ядерная медицина — это то, что так необходимо было обсудить российским специалистам на этот раз. Наш обозреватель Анастасия ДОЛГОШЕВА встретилась с заместителем директора института по научной работе, доктором медицинских наук Леонидом Аврамовичем ТЮТИНЫМ.

— Леонид Аврамович, ядерную ме­дицину обычно связывают с лечени­ем онкологических заболеваний...

— Ядерная медицина — это медицина, которая использует радиоактивные изотопы для диагностики и лечения заболе­ваний, и не только онкологичес­ких. Судите по нашей конферен­ции: участвовали нейрохирурги, неврологи, кардиологи...

— Когда говорят о новых техноло­гиях в ядерной медицине — что имеют в виду?

— Основное направление, которое сегодня развивает наш институт, — позитронно­эмиссионная томография. При этом методе используются не обычные изотопы, не короткоживущие, а ультракороткоживущие. Период их полураспада длится от нескольких минут до двух часов, и это позволяет фиксировать быстро проте­кающие в организме процес­сы: удается исследовать об­менные процессы в тканях на клеточном, молекулярном уровне, одновременно иссле­дуется кровоток в тканях. В первую очередь ПЭТ, конеч­но, помогает в решении широко­го круга онкологических про­блем: ранняя диагностика рака, оценка эффективности прово­димого лечения. Сегодня в свя­зи с развитием химиотерапии и, я бы сказал, некоторого давле­ния химиотерапевтических кон­цернов очень распространено лекарственное лечение онколо­гических заболеваний.

— Вы против химиотерапии?

— Нет, лекарства, несомнен­но, вещь прогрессивная. Они помогают выжить в тех случа­ях, которые раньше были смер­тельными. Но интенсивное проведение химиотерапии часто сопровож­дается тяжелейшими осложне­ниями. По данным мировой на­учной литературы, от осложне­ний человек может страдать не меньше, чем от продолжающе­гося роста опухоли.

Поэтому проводиться химио­терапия должна под контролем. И с помощью ПЭТ мы можем точ­но сказать: отвечает ли опухоль на введенное лекарство или нет; можно приостановить лечение или надо продолжать. Некото­рые врачи, стараясь добиться эффекта, подчас увеличивают дозу лекарства, но, бывает, опу­холь просто «не отвечает»...

— Почему?

— Это зависит от ее биологи­ческих свойств. Разные опухоли отвечают на разные лекарства... Выбор в лечении обширен, и на­до выбирать оптимальный: на­пример, проводить ли лучевую терапию, или она в данном слу­чае неэффективна и больного надо оперировать.

Оценка эффективности прово­димого лечения — это одно из основных направлений исполь­зования ПЭТ. Это не только диа­гностика, но и прогноз: мы мо­жем видеть не просто — злока­чественная опухоль или доброка­чественная; мы можем узнать степень ее злокачественности. Сейчас проводится комплекс ис­следований, который по оценке метаболизма опухоли позволяет прогнозировать исход заболева­ния, что очень важно для разви­тия клинической онкологии.

В этом методе у нашего инсти­тута несомненный приоритет в России, а по некоторым аспек­там, я уверен, мы находимся на высоких позициях и в мире. Мы получили премию правительст­ва России за 2005 год за цикло­тронный комплексе радиохими­ческой лабораторией и блоком для изготовления радиофармпрепаратов — ведь радио­активные изотопы мы вводим в организм человека в большинст­ве случаев не в чистом виде, а в виде веществ, которые облада­ют определенной тропностью, сродством к тому или иному ор­гану или опухоли, к патологически измененным тканям. Они там фиксируются и выделяют излу­чения, затем все это обрабаты­вается с помощью компьютер­ной техники, и создается изо­бражение, которое мы в даль­нейшем анализируем и исполь­зуем для диагностики.

Метод ПЭТ чрезвычайно про­грессивен в диагностическом от­ношении. Подтверждение тому — его бурное развитие: с 1972 года (когда первый ПЭТ появил­ся в США) по 2002 год в мире бы­ло создано всего 150 центров по­зитронно-эмиссионной томогра­фии, а за следующие три года в мире открылось 2,5 тысячи таких центров. И планируется, что к 2010 году их будет больше 5 ты­сяч. То есть, как видите, востре­бованность возросла.

— Востребованность возросла — то есть больных стало больше?

— Я имел в виду другое: при­знание ПЭТ. Потребность в ме­тоде возникает тогда, когда кли­ника начинает его применять. Первое время наш аппарат был недогружен, сейчас уже очередь расписана на недели.

— Очередь из пациентов — это, скорее, плохо...

— Нас еще спасает то, что в институте два позитронно­эмиссионных томографа... Это ведь не просто аппарат, кото­рый включил и выключил, это маленький завод: прежде чем начать исследование, нужно со­здать нужный радиофармпре­парат, а для этого нужен цикло­тронный комплекс, целый ряд дополнительных приспособле­ний — скажем, «мишени», то есть устройства, на которых в результате бомбардировки протонами образуется тот или иной радиоактивный изотоп — им в дальнейшем метят то или иное химическое соединение.

— Вы сказали, что аппаратов в ми­ре становится больше — это зна­чит, что использование ПЭТ поде­шевеет?

— Вряд ли. Во всяком случае себестоимость пока не снижа­ется. Это затратные, элитные технологии: за рубежом каждое исследование стоит не меньше 2 — 2,5 тысячи евро. Вот как раз один из сдерживающих момен­тов для развития метода — то, что он не высокоэкономичный. Развивать его можно только при дополнительной финансо­вой поддержке — мы, напри­мер, вкладываем в ПЭТ доволь­но большие суммы из бюджета института. Но от этого зависит прогресс, в том числе и фунда­ментальной науки.

Дорог не сам томограф (хотя он стоит миллионы долларов). Для того чтобы он работал, не­обходим целый комплекс — прежде всего циклотрон (резо­нансный ускоритель тяжелых заряженных частиц), нужны высококвалифицированные физики, радиохимики. В конце 1990-х годов мы где только этих специа­листов ни искали: многие из них в те времена просто торговали в ларьках, потому что система была фактически разрушена и они небыли востребованы. При­том что это штучные специалис­ты: их в России — всего две-три сотни. В основном циклотрон­ные технологии развиваются в Москве, Петербурге и Томске.

...Вот я был недавно на кон­грессе ядерной медицины в Хельсинки и очень удивился: по­чти на каждом стенде были пред­ставлены небольшие томографы для экспериментальных иссле­дований на животных — такого я раньше не видел. Это значит, что появилась возможность прово­дить некоторые исследования менее затратно, не использовать для них наш большой томограф, как мы это делаем сейчас.

— Вы можете диагностировать рань­ше и точнее, вы можете успешнее лечить — но больных все больше...

— Да... Это в какой-то степе­ни философская проблема: чем прогрессивнее техника, тем больше от нее страдают люди. Вы же сами знаете: гло­бализация, проблема больших городов, промышленность (в том числе атомная), экологи­ческие проблемы...

У нас в стране не очень обра­щают внимание на экологию, на технику безопасности на произ­водствах... Я почти каждый год бываю на радиологическом кон­грессе в Чикаго и вот как-то гулял по городу и забрел в промышленный район, где сплошные за­водские трубы. Возвращаюсь в отель и вижу, что у меня на ботин­ках ни соринки, воротничок как был белоснежным, таки остался. Сами понимаете, в каком виде я вернулся, если бы гулял по рос­сийскому промышленному райо­ну... То есть внешне на Западе — такое же обилие заводских труб, как и у нас, но требования к очистке очень жесткие. Там забо­та об экологии — основа жизни. А какую воду мы пьем...

Видели, сколько возле наше­го института машин припаркова­но? Институт ведь — это не толь­ко разработки, это еще и клини­ка. Так вот это все — автомоби­ли пациентов клиники.

...И верно. Машин много. Стоят рядом отечественные легковушки и навороченные иномарки. В некоторых во­просах все равны.