Жареная вода, спасшая жизнь. Детство Нонны Яковлевы прошло в блокадном Ленинграде
Нонна Александровна ЯКОВЛЕВА — жительница блокадного Ленинграда, историк искусства, автор книг по русскому искусству, книг для семейного чтения по истории Петербурга. В ее биографии — работа учителем в Братске, журналистом на Дальнем Востоке, преподавателем в Университете им. Герцена и Академии художеств. Нонна Александровна подготовила воспоминания о блокаде — для внуков и правнуков, не для печати. Но для «Санкт-Петербургских ведомостей» согласилась рассказать некоторые фрагменты.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
— Вы помните первый день Великой Отечественной войны?
— 21 июня 1941 года мне исполнилось пять лет. Мы с мамой и моим братом Виталиком, которому было всего два месяца, жили на даче в Саблине. Папа был военным, оставался на казарменном положении, мы ждали его в субботу, 21 июня, вечером.
Утром мама отпустила меня со старшими подружками купаться на речку. Когда около полудня я вернулась домой, мама на керосинке жарила картошку. Она сказала, что началась война и папа срочно уезжает в часть. Мы простились и увиделись с ним только… в 1947 году.
На том мое детство и закончилось. Помню, на тот день рождения тетя Ира подарила мне детские кубики, из которых надо было сложить картинку. На коробке была одна из картинок: мальчишка хулиганского вида со злым лицом подбирается к гнезду с птичьими яйцами. Этот подарок связался с войной и запомнился на всю жизнь.
— Потом началась блокада?
— Какое‑то время мы еще оставались в Саблине, потом вернулись в Ленинград. Жили мы тогда в одной из пятиэтажек недалеко от Кировской площади. Незадолго до блокады маме предлагали отправить меня в эвакуацию. Она отказалась.
Эшелон, в котором я должна была ехать, разбомбили. Уже после войны я встретилась с человеком, который тогда уговаривал матерей отправить детей в эвакуацию. Он вспоминал, что должен был матерям рассказать о случившемся. Думал — растерзают…
Начало блокады Ленинграда запомнилось невероятно долгой бомбежкой Бадаевских складов. Позже землю из этих сгоревших складов я видела, кто‑то ее принес. Эту землю продавали слоями: верхний слой ценился всего дороже, в нем было больше жженого сахара.
Одна неделя сорок пятого. Какие события были отмечены в «Ленинградской правде» 20-25 январяОбычно после объявления тревоги мы ходили в бомбоубежище, которое располагалось в подвале соседнего дома. У мамы был всегда наготове чемоданчик с самым необходимым. Но в тот день 8 сентября 1941 года мы не пошли. Мама пришла с работы и сказала, что ей выдали в пайке кофе и пока она его не выпьет, никуда не пойдет. И поставила чайник на керосинку.
— Так и не пошли?
— Да нет, побежали. Через много часов… Бомбежка все не кончалась и скоро дошла до нас. Мы встали между двойными входными дверьми — уже знали, что это место может спасти. В нашем дворе строили дот. Немцы целили в него, а попали в деревянный флигель. В нашей комнате вылетели из окон все стекла, посекли кровати и стенку.
После этого удара мы спустились вниз, где стояли тоже не пошедшие в бомбоубежище соседи, плотно сгрудившись в тесном пространстве. Неожиданно раздался еще один удар, и дом качнуло. Это тяжелая бомба — фугас — упала в соседний дом, как раз в тот, где было наше бомбоубежище. До сей поры помню, как закричали люди — звали Христа, Аллаха, Деву Марию… Наш дом выстоял. А из развалин две недели таскали трупы. Бабушка говорила: «Бог спас, значит, не судьба была нам погибнуть!». А много лет спустя, 8 сентября 1957 года, у меня родилась дочь. Такой получился памятный день.
В начале блокады мы по‑прежнему жили в той же квартире, первое время еще были какие‑то запасы, соседский мальчик Борька, который был на три года старше меня, помогал добывать дрова для нашей печки. Вообще в блокаду люди помогали друг другу, как могли. Мою бабушку дважды спасали, сунув ей в рот густо посоленный сухарик. Помню, как пришел к нам полузамерзший сосед по прежней квартире — старенький дядя Зяма. Они с женой в блокаду перебрались к родственникам на Васильевский, и он пешком пришел на Стачек за какой‑то справкой. Его отогрели, напоили «чаем» не знаю уж с чем. Надеюсь, дошел до дома.
А 22 января 1942 года наш дом сгорел.
— Снова бомбежка?
— Нет. Мальчишка-ремесленник из другой квартиры зачем‑то полез с лучиной под кровать. Возник пожар, а его родственники не открывали дверь, боялись, что их обворуют. Помню, сидим на кухонной плите, остывающей, но еще теплой, вдруг прибегает мама с криком: «Вы чего сидите, дом горит!».
…Сижу на узлах, вынесенных из дома, с братом — он легонький, уже дистрофик… а мародеры прямо из‑под меня узелки таскают…
Уже по дороге в эвакуацию мама нашла в кармане шубы ключи от шкафа, где были заперты какие‑то маленькие припасы. Всю оставшуюся жизнь она вспоминала те сгоревшие продукты…
В опустевшей квартире, куда нас поселили как погорельцев, мама с бабушкой обыскали все в поисках съестного. Нашли только льняные семечки и сухую горчицу, которые оказались совершенно несъедобны. Зато там сохранилась роскошная большая кукла… И семь слоников на счастье…
Мама ходила за хлебом, бабушка — за дровами, в этой квартире была буржуйка. Оставляли нас с братом в незапертой квартире. Так продолжалось до одного случая, который я очень хорошо помню.
— Какого случая?
— …Открываю глаза, а рядом с кроватью стоит мужчина в пальто, подпоясанном веревкой, за которую заткнут топор. Постоял-постоял над нами, а потом вышел. Когда мама с бабушкой вернулись, я им все рассказала. С тех пор они всегда запирали двери, и кто-то из них оставался дома.
Это было черное время. Понимаете — у нас не было ничего, кроме пайка — минимального. Думаю, мы выжили только потому, что мама с бабушкой, принося блокадный хлеб, правильно его делили. Серединку вынимали для Виталика, и он его сосал. А корочки сушили на буржуйке и варили из них суп. Они называли его «жареная вода». Считали, что, горячий, он питательнее для слабого организма.
— Сколько вы оставались в блокадном городе?
— Маме еще до блокады предлагали эвакуироваться. Она отказалась. 22 января началась эвакуация по Дороге жизни, и 7 февраля (у меня сохранился эвакуационный листок) нас с братиком на тачке повезли через весь город на Финляндский вокзал. Помню, как, попав на улицу после долгого пребывания в темноте (окна и днем были плотно закрыты маскировочными плотными шторами), я на какое‑то время ослепла от пронзительного белого света — Ленинград был занесен снегом белым-белым. Заледеневший город…
Когда нас погрузили в поезд, мама пошла за пайком с тем самым «эваколистом». Когда она вернулась, Виталик уже умер. Мама потеряла голос и несколько месяцев разговаривала шепотом. Брата мы оставили в Борисовой Гриве…
— Вас перевозили по льду Дороги жизни?
— Да, но почему‑то на льду кое‑где проступала вода. Нас посадили в знаменитую полуторку. Водитель взял меня в кабину, а взрослых посадил в кузов, бросил им кусок брезента и сказал: «Держитесь крепко. Если кто выпадет, останавливаться не буду».
И правда — я видела людей, которые успели спастись из провалившейся под лед машины и стояли около полыньи. Ждали, когда их подберут спецбригады, дежурившие на трассе.
На другой берег Ладожского озера приехали уже затемно. Нас остановил первый пост для проверки документов. Боец, увидев меня, протянул краюшку ржаного хлеба. Настоящего. Я запомнила его запах и вкус на всю жизнь. И, как все блокадники, больше всего на свете люблю хлеб. Особенно свежий.
В Кобоне мы не без труда попали в переполненные теплушки, а когда приехали на место назначения в Махачкалу, там уже созревала черешня. Ехали больше двух месяцев, дважды останавливались — всем эшелоном — на отдых. В эвакуации мама научила меня читать и писать.
— Как вы встретили 27 января 1944‑го?
— Помню, читала бабушке газету о полном снятии блокады Ленинграда. Там были фотографии разрушенного Петергофа. Не знаю, почему‑то утрата статуи Самсона особенно расстроила меня — до слез.
Вскоре мы вернулись в Ленинград по вызову для мамы от треста «Ленсвет», где она работала до войны. В марте 1944 года мы только посадили огород, как пришел вызов. Первое время жили в Лесном, в общежитии треста «Ленсвет». Там я и встретила 9 мая 1945‑го.
Читайте также:
Обратный отсчёт: для нацистской Германии он начался с первых дней 1945 года
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 7 (7829) от 20.01.2025 под заголовком «Жареная вода, спасшая жизнь».
Комментарии