Заговор стихии. Наводнение, случившееся в сентябре 1924 года, стало для города знаковым
«О том, что в Неве поднимается вода, я узнал… когда, набегавшись, забежал домой съесть кусок хлеба. Бабушка сказала, что ветер сегодня дует из «гнилого угла» Маркизовой лужи, и если он не «завернет» к вечеру, то добра не жди…» — вспоминал поэт Вадим Шефнер, чьи детство и юность прошли на Васильевском острове.
…Утро 23 сентября 1924 года началось с небольшого моросящего дождика. В полдень, по обыкновению, прогремела пушка Петропавловской крепости. Город жил обычной жизнью, тем более что Главная геофизическая обсерватория накануне заверила: «опасение за наводнение отпадает».
Разбитые баржи, затонувший дебаркадер и смытые наводнением дрова на Малой Неве у Тучкова моста./ФОТО мастерской Буллы. Из коллекции ЦГАКФФД СПб
Впрочем, горожане к подобным буйствам стихии были привычными. Самое запоминающееся наводнение случилось до этого в 1903 году — тогда вода поднялась на 269 см выше ординара. Помнили жители и наводнение 24 ноября 1922 года, когда уровень составил 228 см.
Но тогда все более-менее обошлось, поэтому никто не предполагал, что случится беда. Первыми угрозу затопления почувствовали жители прибрежных районов. Центр города еще оставался невозмутимым: на Невском торговали цветами и сладостями, работали кафе и кондитерские, беззаботно прогуливались горожане…
С двух часов дня пушечные выстрелы из Петропавловской крепости, возвещавшие о повышении воды в Финском заливе, стали раздаваться каждые пятнадцать минут. К этому времени вода уже начала затапливать дома и склады в Гавани, на Васильевском и на Островах, в районе Нарвской заставы.
Удар стихии первыми приняли на себя обитатели городских подвалов. В надежде спастись от нахлынувшей воды люди взбирались на крыши домов, а на улицах появились «спасательные» лодки под управлением моряков.
К трем часам дня Нева разбушевалась и стала захлестывать мосты. Попасть на Васильевский остров из центра было уже невозможно. Стали вздуваться городские реки и каналы. А вскоре вода уже окружила Зимний дворец, Адмиралтейство и Исаакий…
«Посреди Дворцовой площади одиноко остается извозчик. Из воды видна лишь голова его лошади, а сам он лезет на поднятый зонт фаэтона и душераздирающим голосом просит об оказании ему помощи. Но налетевший шквал ветра опрокидывает его фаэтон, лошадь… падает в воду и погружается в ней», — описывал драматичные события военный летчик Николай Степанов.
Поэт Корней Чуковский в своем дневнике сравнил события этих часов с революцией: «очереди у керосиновых и хлебных лавок, трамваи, переполненные бесплатными пассажирами, окончательно сбитые с маршрута; отчаянные, веселые, точно пьяные толпы и разговоры об отдельных частях города: «а в Косом переулке — вода», «всю Фурштатскую залило», «на Казанскую не пройти».
Вскоре улицы и проспекты погрузились во тьму — погасло электричество. «В темноте люди натыкались друг на друга… Где‑то раздавался истерический крик женщин, мешавшийся с отчаянной бранью мужских голосов… было черт знает что такое…» — писал Николай Степанов.
Вода не пощадила и городские кладбища, особенно пострадало Смоленское: могилы были подтоплены, что грозило распространением эпидемий. Примерно то же творилось и в Кронштадте. Солдат санитарного батальона Гавриил Круглов делился в письме к родным: «на берегу… костей человеческих набило как щепок и даже трупы человеческие плавают в море в белых саванах… Положение очень плохое, воду пить и умываться нельзя…».
В Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга хранятся письма ленинградцев, вскрытые в те дни органами ОГПУ. В них горожане описывали ужасы стихии, делились слухами, оценивали размеры убытков и действия городских властей по наведению порядка. Многие отмечали хаос и неразбериху первых часов.
«Некоторые заводы были подожжены и взорваны, а магазины грабили, электричество повредили, телефоны оборвали, был шум и гам, кто кричит «спасите — тону», а кто кричит «меня грабят», — писал один из красноармейцев. «Извозчики брали по червонцу — чтобы только перевезти на ту сторону, лодки — то же самое, даром не спасали никого», — отмечал другой ленинградец…
Напор воды был такой силы, что возле Дома ученых (бывшего дворца великого князя Владимира Александровича) на Дворцовую набережную даже вынесло огромную барку./ФОТО мастерской Буллы. Из коллекции ЦГАКФФД СПб
Ураганный ветер срывал крыши, вырывал с корнями деревья, валил телеграфные столбы, выбрасывал на берег баржи… Наводнение, случившееся в Ленинграде 23 сентября 1924 года, стало вторым по масштабу в истории города после того, которое произошло столетием раньше. Уровень воды поднялся на 369 – 380 сантиметров выше ординара, оказались залиты почти две трети территории Ленинграда. Экономический ущерб был велик, однако для нашего города, как утверждает кандидат исторических наук Вячеслав САМОХОДКИН, это событие имело еще и весьма серьезные политические последствия.
— Вячеслав Николаевич, и каковы же они были?
— Чтобы понять происходившее, надо вернуться на несколько лет назад. Напомним, в марте 1918 года правительство переехало из Петрограда в Москву и наш город перестал быть столицей. Кроме того, в результате распада Российской империи Петроград оказался в непосредственной близости от двух новых государств — Финляндии и Эстонии. Надежды на установление в них советской власти не оправдались, и после окончания Гражданской войны стало очевидно, что эти молодые буржуазные государства, мягко говоря, не питают к Советской России особенных симпатий.
Но даже не это самое главное. В дореволюционной России Петербург, а затем Петроград был, как известно, крупнейшим промышленным центром, в частности, тяжелого машиностроения. В ходе революционных событий он начал стремительно терять этот статус. Еще при Временном правительстве, в начале осени 1917 года, из города в связи с угрозой германского наступления (3 сентября пала Рига) начали эвакуацию военных предприятий.
Затем, во время Гражданской войны, население Петрограда из‑за эмиграции, угрозы голода постепенно уменьшалось, сократившись к началу 1921 года до своего исторического минимума — 720 тысяч человек. И если до революции крестьяне-отходники шли из провинции в Петербург и устраивались на заводы, то теперь происходил обратный процесс: рабочие возвращались из голодного города в свои деревни.
Заводы пустели, производство прекращалось, в том числе в немалой степени по причине сильнейшего топливного кризиса. По большому счету к концу Гражданской войны Петроград практически перестал быть промышленным центром. Произошла его деиндустриализация.
— Но с объявлением нэпа экономическая ситуация стала улучшаться?
— Совершенно верно, правда, не так быстро, как хотелось бы. Город пытался вернуться к прежнему индустриальному состоянию в том числе и за счет инструментов, которые предоставлял нэп. Речь о государственных инвестициях, нацеленных, главным образом, на оборонные предприятия.
И за всем этими усилиями стоял в первую очередь руководитель Петрограда Григорий Зиновьев. Амбициозному политику было принципиально важно показать «пролетарскость» Петрограда, и он, как мог, это делал. По крайней мере с точки зрения идеологических посылов. Зиновьев постоянно подчеркивал, что ленинградская организация большевиков — самая рабочая в партии, 70 % в ней — пролетарии, нигде больше у пролетариата нет такого удельного веса.
К осени 1924 года численность пролетариата в нашем городе увеличилась с 10 до 16 %. Именно за счет того, что предприятия стали возрождаться, на них появились рабочие места. В том же году удалось побороть инфляцию, рубль стал твердым и зарплата из смешанной (деньги плюс продовольственный паек) стала выплачиваться только деньгами. А это уже служило явным признаком оздоровления экономики.
Большевикам было жизненно важно расширить свою социальную, пролетарскую базу, превратить по преимуществу крестьянскую Россию в индустриальную страну. И теперь, с началом нэпа, значение Петрограда стало усиливаться: торговый порт на Гутуевском острове стал одним из главных «каналов» индустриализации страны.
3 июля 1924 года в Политбюро ЦК партии состоялся доклад созданной по инициативе Госплана Комиссии о ленинградской промышленности. Позволю себе процитировать итоговое постановление: «Ленинград — крупнейший производственно-экономический центр, играющий серьезную роль в решении важнейших задач социалистического строительства. Усиленное развитие ленинградской промышленности вообще, а металлообрабатывающей в особенности превратит Ленинград в еще более могучий фактор хозяйственного возрождения Республики, а также обороны морских и сухопутных границ на севере, резко поднимет влияние пролетарской революции и советской власти за рубежом».
Но еще более интересен протокол Политбюро от 11 сентября 1924 года. Он назывался «О загрузке Ленинграда и разгрузке Москвы». Доклад делал Феликс Эдмундович Дзержинский, в ту пору председатель Высшего совета народного хозяйства. Было решено создать комиссию «для выяснения возможности выселения из Москвы в Ленинград в первую очередь Наркомпроса, Наркомздрава и Наркомсобеса».
— То есть речь шла о возвращении нашему городу части столичных функций? Звучит весьма современно…
— Совершенно точно. И за этим тоже стоял Зиновьев. Как раз те годы, 1923‑й и 1924‑й, были пиком его влияния в Политбюро.
Практически сразу же после того, как столица переехала из Петрограда в Москву, Зиновьев мечтал вернуть ее обратно. Да, он укрепил свое влияние в партии, возглавив Коминтерн, и пытался сделать Петроград столицей мировой революции. Однако идея не увенчалась успехом: перспективы мировой революции, как стало отчетливо ясно в начале 1920‑х годов, откладывались на неопределенный срок…
Тогда в попытках усилить роль Ленинграда была сделана ставка не только на возрождение промышленности, но и на возвращение хотя бы части правительственных учреждений.
Внимание на даты: возможность переезда трех наркоматов комиссия должна была определить к 25 сентября. А наводнение случилось двумя днями ранее, 23 сентября. То есть оно едва ли не в буквальном смысле смыло в море амбициозные прожекты, которые вынашивал Зиновьев.
Если количество жертв стихии было достаточно невелико (по официальным данным — 18 погибших), то экономический урон, нанесенный городу, оказался громадным. Смыло дрова, а ими отапливались тогда почти все жилые дома Ленинграда. Пришлось заново заниматься заготовкой. Сильно пострадала канализация. Оперативно, со всей страны, в город доставили сотни насосов, чтобы откачивать воду из подвалов. В плачевном состоянии были гранитные невские набережные, которые давно уже не ремонтировали.
На многих улицах всплыли деревянные торцовые мостовые, движение оказалось крайне затруднено, и властям пришлось призывать население к ликвидации последствий наводнения в порядке всеобщей трудовой повинности. Отдел коммунального хозяйства заявил, что больше использовать торцовые шашки нет смысла, следует переходить к асфальтированию улиц.
Однако в первую очередь наводнение очень сильно ударило по торговому порту. Там пострадало прибывшее в страну заграничное оборудование. Порт заявил об ущербе на сумму 8 миллионов золотых рублей. (Чтобы понимать порядок цен: средняя зарплата рабочего в Ленинграде осенью 1924 года составляла 82 – 87 рублей.) Кроме того, сильно пострадали дамбы, защищавшие порт.
Под водой оказались Васильевский остров, Петроградская и Выборгская стороны, район Обводного канала, а там везде было немало весьма важных предприятий. Все они понесли колоссальные убытки. Что самое неприятное: машинные отделения находились в подвалах, и их затопило первыми. Это сорвало производственный процесс на многих предприятиях, они остались без сырья. 60 тысяч пудов нефти было испорчено на заводе «Русский дизель». Там же, кстати, подмочило и заказы, выполняемые заводом для Волховстроя — первой советской гидроэлектростанции.
— Такое ощущение, что природная стихия целенаправленно действовала в ущерб пролетарскому городу…
— И не говорите!.. После наводнения в Ленинград приехали Калинин и Зиновьев (его во время бедствия в городе не было), 30 сентября они выступали в Ленсовете. Зиновьев процитировал пушкинский «Медный всадник», подчеркнув: «Я перечитал на днях это совершенно современное произведение».
Политбюро сформировало Комиссию о ленинградском наводнении. На заседании от 2 октября было принято несколько ее предложений. Ленинградскому губисполкому было ассигнованы в течение года 12 миллионов рублей, из которых 1 миллион поступал «на удовлетворение потребности в жилье в пострадавших от наводнения районах города».
Госбанку и Промбанку было предложено увеличить дополнительный кредит ленинградской промышленности на 5 миллионов рублей на срок не менее восьми месяцев. Также было решено выделить в первую декаду октября 4 миллиона рублей для самых срочных и неотложных работ (Ленсовет запрашивал в полтора раза больше).
И далее: «Поставить на следующем пленуме ЦК вопрос о перспективах промышленного развития Ленинграда, поручив разработку этого вопроса плановой комиссии Облэкосо (Областного экономического совещания. — Ред.) и Госплану».
Вроде бы все в порядке вещей. Однако, когда ближайшие последствия наводнения были ликвидированы, стало очевидным, что Ленинград по объективным причинам не сможет выполнить хозяйственный план 1924 года, принятый ранее. Перспективное промышленное развитие было отложено. Но самое главное: вопрос о переезде трех наркоматов, а стало быть, возвращения нашему городу ряда столичных функций, был снят с повестки дня. И больше уже не поднимался.
А дальше, в 1926 году, в ходе политической борьбы Зиновьев оказался в оппозиции к Сталину, после чего был снят с поста председателя Ленсовета. Городская партийная организация подверглась радикальной чистке.
Новый руководитель города Сергей Миронович Киров сделал очень многое, чтобы превратить Ленинград в крупнейший промышленный центр, но даже и намека на перетягивание в наш город административного ресурса уже не было. Между прочим, именно при Кирове в 1934 году Ленинград утратил последний «реликт» своей столичности: в Москву переехала Академия наук. Официальная причина: «Для дальнейшего приближения всей работы Академии наук к научному обслуживанию социалистического строительства».
Кстати, именно после событий сентября 1924 года стали звучать слова о необходимости строительства дамбы. Не раз говорилось, что ее отсутствие — это тяжелое наследие царского режима, который не хотел вкладывать средства в такое важное дело. Эта риторика звучала на страницах печати, в первую очередь «Ленинградской правды» и «Красной газеты», на заседаниях Ленсовета.
Были начаты и проектные работы. Правда, уже тогда многие понимали, что это задача «на перспективу десятилетий», поскольку промышленные мощности страны не позволяют возвести столь серьезное сооружение. Забегая вперед: практические шаги по возведению дамбы начались только в конце 1970‑х годов.
Читайте также:
В двух шагах от Сенной площади. Воспоминания о Вяземской лавре
Ямщики и фабриканты. Названия улиц напоминают нам о «пригородной слободке Смоленской»
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 175 (7751) от 18.09.2024 под заголовком «Заговор стихии».
Комментарии