Я прятала хлеб от себя. Блокадный декабрь в Ленинграде – от первого лица

Вспоминаю страшный декабрь 1941 года. Слез нет, как не было их и тогда, в первую блокадную зиму. Только на долгие годы осталась в сердце печаль по родным и друзьям, ушедшим из жизни в ту лютую пору.

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Тогда я не боялась бомб, бесконечных налетов и обстрелов. Чтобы переждать их, вместе с годовалым сынишкой и другими жильцами дома спускалась на первый этаж, где был длинный коридор со сводчатым потолком. Потом перестала уходить из комнаты - не хотела постоянно будить спящего ребенка. Садилась около его кроватки и думала - если разбомбят, то обоих сразу. Это чистая правда, что не боялась обстрелов, потому что презирала фашистов. И не хотела в панике бежать от их бомб, как это делали мои соседи.

Однажды я возвращалась из магазина, и бомбежка застала меня на мосту через Фонтанку. Немец летел низко - его даже было видно. Находящиеся рядом люди распластались там, где шли, с ужасом следя за самолетом. А я с малышом в одной руке и бидоном с дрожжевым супом в другой гордо, не упав и не склонив головы, продолжала переходить мост. Я не хотела, чтобы этот зверь, прилетевший разрушать наш прекрасный город, убивать его жителей, видел наше унижение и страх. Голодный ребенок и бесконечная ненависть к врагу каждый день поднимали меня с постели и давали силу идти за кусочком хлеба, в котором почти не было муки.

От голода началась бессонница. Я стала прятать хлеб... от себя - так безумно хотелось есть. Убирала его в чемодан, а чемодан в шкаф. Дверцу запирала на ключ и придвигала к ней детскую кроватку...

В комнате холод - замерзает вода в стакане. Освещение - коптилка, похожая на лампадку. Я хожу по комнате, поглядывая на шкаф, где лежит малюсенький кусочек хлеба. Он притягивает меня к себе как магнит. Но открыть шкаф, съесть хлеб - значит потерять самое дорогое - сына. И все же я отодвигаю кроватку, берусь за дверцу... и тут же отдергиваю руку. Что я делаю, превращаюсь в животное? Вот это и нужно тем, кто пытается сейчас завоевать нашу страну, поставить Ленинград на колени. Шкаф закрыт. Обессиленная ложусь в постель.

Вскоре пришла другая беда: не стало воды. Собираю снег на развалинах Знаменской церкви - до Фонтанки далеко, с ребенком не дойти. Пока было чем топить печурку, воду кипятила. Но что это была за вода? Серого цвета с зелено-желтыми разводами. Как мы ничем не заболели - непонятно. Но вот соседи принесли весть: в полуподвальном помещении одного из находящихся рядом домов появилась вода. Беру большую кастрюли и, оставив заснувшего малыша в комнате, бегу за водой.

В абсолютной темноте стоит большая молчаливая очередь. Воду несут в чем попало, боясь пролить даже каплю. Подошла и моя очередь. В кастрюлю потекла вода, но в этот момент стоящий рядом со мной мужчина зажег спичку, намереваясь закурить. Очередь увидела меня, и что тут началось! Одни кричали: «Она здесь не живет - не давайте ей воды!». «Отнимите кастрюлю и гоните прочь!» - вторили им другие. Кто-то быстро закрыл кран. Кто-то ударил меня в спину... И вдруг раздался мужской голос: «Товарищи, что мы делаем? Мы не даем воды матери, у которой муж на фронте, а дома маленький ребенок. В кого мы превращаемся - в зверей?». Мужчина взял у меня кастрюлю и подставил под струю воды. Я выходила из помещения при полном молчании.

В январе 1942-го умерли родители моего мужа, жившие на ул. Красной Конницы. Я с трудом дошла до их квартиры, взяла паспорта и на следующий день отправилась на Старо-невский в Смольнинский райисполком. Шла одна, потому что носить сына на руках уже не могла. На полдороге мне попался мужчина с большими санками, что-то везущий в бумажных пакетах. Когда он поравнялся со мной, один пакет упал на землю и из него высыпалось несколько сухарей из черного хлеба. Все, кто был рядом, бросились за сухарями. Я ухватила четыре и пошла быстро, насколько могла, боясь, что у меня их отнимут. Сухари были большие, из настоящей муки. Я размочила их в воде и с грустью смотрела, с какой жадностью ест сухари мой сынишка.

В феврале 1942 года по Ладожскому озеру нас на открытой грузовой машине вывезли из Ленинграда. Была метель, шофер сбился с дороги, и мы вместо двух часов ехали четырнадцать. Мой сын был завернут в одеяло и привязан к санкам. Он уже не только ходить - сидеть не мог. Я расстегнула пальто и легла на ребенка, чтобы закрыть его от ветра. В Жихарево приехали утром. Всем дали по большой кастрюле жидкого гороха. Мы с сыном съели немного, чтобы не заболеть.

Потом всех посадили в теплушки и повезли в глубь страны. Но мы с сынишкой были настолько слабы, что нас не рискнули отправить дальше и оставили в Вологде. Но все же мы добрались до места эвакуации в башкирский город Белебей. Там был богатый продуктовый рынок, где еду можно было обменять на вещи, но у нас ничего не было. По аттестату мужа я получала 300 рублей, а ведро картошки стоило 270.

Двухлетний сын, похожий на маленького старичка, понимал все. Когда я уходила за хлебом, он терпеливо ждал меня, сидя в кровати. Когда возвращалась, он внимательно следил, положу ли я сверток с хлебом на стол. Тогда он подходил к столу, брался ручонками за его край и молча не сводил глаз со свертка. Уж лучше бы просил - так тяжело было смотреть на него. Мы съедали нехитрый наш обед, садились рядышком и я начинала рассказывать сыну сказки.

В 1945 году мы приехали домой в Ленинград. Вернулся из армии муж. Мы снова были счастливы. Но вскоре пришлось расстаться с Ленинградом. Мужа перевели на работу в Москву. И здесь блокада напомнила нам о себе.

У сына обнаружили ревмокардит. После шести лет лечения предупредили - в сорок лет может наступить рецидив. Наш Виктор окончил школу с медалью, потом был университет, кандидатская диссертация, работа в институте археологии, поездки в экспедиции, научные публикации, подготовленная докторская... и за несколько часов до отъезда в очередную экспедицию смерть от инфаркта в 45 лет. И сколько таких безвременно ушедших, переживших в детском возрасте немыслимые тяготы блокады и войны...

К сожалению, фашизм и в наши дни еще жив, не дайте ему шансов.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 227 (6336) от 05.12.2018 под заголовком «Я прятала хлеб от... себя».