Высший суд и высшая мера. В лавре и Большом зале Филармонии появились новые мемориальные доски
Нынешним летом в Александро-Невской лавре и в Большом зале Филармонии появились новые мемориальные доски. На первой изображен митрополит Петроградский Вениамин и выбиты его слова: «Я… живу только интересами Церкви и народа и во всем исполняю веления Господа». Надпись на второй доске напоминает, что именно в этом зале был вынесен смертный приговор митрополиту Вениамину, архимандриту Сергию Шеину, мирянам Юрию Новицкому и Иоанну Ковшарову. Таков был финал «Петроградского процесса» 1922 года. «Для Русской православной церкви тот год вообще стал роковым», — уверен наш собеседник доктор исторических наук Сергей ФИРСОВ, профессор РГПУ имени Герцена.
Выступая на суде, митрополит Вениамин заявил: «Каков бы ни был ваш приговор, я буду знать, что он вынесен не вами, а идет от Господа Бога, и что бы со мной ни случилось, я скажу: слава Богу»./ФОТО из коллекции ЦГАКФФД СПб
— Сергей Львович, утверждение в православной стране государственной власти, официально провозгласившей атеизм, рано или поздно должно было привести к столкновению…
— Безусловно, все к тому шло. К 1922 году окончательно завершилась Гражданская война, уже год как существовал нэп, новая экономическая политика, однако власть не была уверена в том, что полностью контролирует ситуацию внутри страны. Ведь большинство русского населения, несмотря на все старания большевиков, продолжали называть себя православными. Поэтому власть совершенно не случайно воспринимала церковь как идеологического соперника во влиянии на умы и души людей. А значит — как врага.
Конечно, отправной точкой стал декрет от 20 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», который редактировал лично Ленин. Но до 1922 года твердой и единообразной политики по отношению к церкви не было. Ликвидировать ее «физически» власть не только не решалась, но и не могла, поэтому расчет был на то, чтобы максимально ее контролировать и сделать полностью лояльной. Для решительных действий в этом направлении нужен был повод, и он был найден.
Им стал голод, охвативший в то время Россию. В августе 1921 года патриарх Тихон (Беллавин) предложил широкую программу помощи бедствующим, которую должен был координировать Центральный комитет из представителей духовенства и мирян. Власти ответили отказом. И… развернули кампанию по принудительному изъятию церковных ценностей, официально — в пользу голодающих Поволжья.
Необходимость принятия подобного декрета продиктовал ВЦИКу Лев Троцкий. 16 февраля 1922 года декрет был принят, а 23 февраля опубликован. Государству должны были быть переданы все драгоценные предметы, включая богослужебные. Церкви не было дано права заменять их на равнозначные золотые и серебряные слитки, а также на предметы, не имевшие богослужебного назначения.
Так сознательно был спровоцирован конфликт.
25 февраля 1922 года патриарх обратился к председателю ВЦИК Михаилу Калинину, призывая власти отказаться от принятого решения. Ответа не последовало, и спустя три дня Тихон обнародовал послание, в котором назвал предполагавшуюся акцию «актом святотатства». С этого все и началось.
Насилие власти породило ответную реакцию верующих. Массовое столкновение в Шуе, когда в сопротивлении изъятию церковных ценностей из местного кафедрального собора приняли участие около трех тысяч человек, дало повод Ленину написать знаменитое секретное письмо членам Политбюро.
В нем были такие слова: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». В конце письма он добавляет: «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
Ныне этот документ широко известен историкам, но от этого его содержание не становится менее значимым… Он свидетельствовал о том, что советская власть откровенно признала в патриаршей церкви врага и начала «боевые действия».
— А какого‑то материального интереса у нее не было?
— Еще с дореволюционных времен в обществе были распространены совершенно ложные представления о «неведомо где» скрытых «богатствах церкви». Поэтому большевики, начиная политику изъятия церковных ценностей, рассчитывали получить миллиарды золотых рублей.
Однако, забегая вперед, скажу, что, разорив церковь, они получили сумму, немногим превышающую четыре с половиной миллиона золотых рублей. Примерно столько же было потрачено на проведение самой кампании. Иными словами, с финансовой точки зрения результат оказался нулевым. Но это стало понятно не сразу…
Должен подчеркнуть, что, усилив давление на церковь, большевики попытались разрушить ее еще и изнутри, спровоцировав и поддержав так называемый обновленческий раскол. Ничего нового, собственно говоря, не было изобретено: власть воспользовалась давним принципом «разделяй и властвуй». У нее это получилось.
— Какова же была программа «обновленчества»?
— Не будем путать «обновленчество» с церковным обновлением, попытки которого имели место в начале ХХ века… Главное, на чем стояло «обновленчество», — это политический конформизм, то есть не просто безусловное признание советской власти, но и ее поддержка. По существу, это была попытка подстроиться под советскую систему. Все остальное — разрешение епископам жениться, негативное отношение к монашеской жизни, переход на новый календарь, реформа языка и богослужения и еще многое что было вторичным. Кстати, в дальнейшем «обновленцы» от большинства собственных «реформ» отказались…
История эта достаточно известна. В мае 1922 года возникла инициативная группа в лице петроградских клириков Александра Введенского, Евгения Белкова, Владимира Красницкого и псаломщика Сергея Стадникова, а также московского клирика Сергея Калиновского, вскоре, кстати, сложившего с себя сан и ставшего антирелигиозным лектором. Вот этот самый Калиновский и придумал для нового движения еще одно название — «Живая церковь».
Действуя при поддержке 6‑го отделения секретного отдела ГПУ, специально занимавшегося церковными вопросами, эта группа священников объявила о создании в их лице нового Высшего церковного управления, которое возглавил епископ Антонин Грановский — яркая личность, выдающийся библеист, экстравагантный архиерей. Первоначально он был знаменем «обновленцев», помнивших о его дореволюционном «либерализме».
В мае 1922 года «обновленцы» приняли программу церковных реформ, предполагавшую догматические, этические, канонические и приходские изменения. В августе в Москве состоялся первый съезд «Живой церкви», постановивший немедленно распустить приходские советы, не поддерживающие обновленческое движение, и собрать новые.
С этого началось то, что можно назвать «революцией в церкви». Активисты движения ставили вопрос об устранении от руководства епископов-монахов, о ликвидации монастырей, реорганизации церковного управления… Но самое главное: благодаря поддержке власти «обновленцы» имели возможность давить на церковных иерархов, многие из которых не выдержали искушения. Среди тех, кто заявил о подчинении Высшему церковному управлению, оказался митрополит Сергий (Старгородский), будущий патриарх. Правда, он пробыл в «Живой церкви» всего одиннадцать месяцев, а затем покинул ее, покаявшись перед патриархом Тихоном…
На «реакционных церковников» давили со всех сторон. Историки не всегда обращают внимание на то, что в мае 1922 года IX съезд Советов принял новый Уголовный кодекс РСФСР, в котором была специальная 3‑я глава, содержавшая характеристики разного рода наказаний за нарушения Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви.
В частности, указывалось: «Использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти или для возбуждения к сопротивлению ее законам и постановлениям, карается — наказаниями, предусмотренными ст. 69 Уголовного кодекса». А эта статья карала за пропаганду и агитацию, выражавшуюся в призывах к свержению советской власти. Причем предусматривалось лишение свободы на срок от трех лет («строгой изоляции»), а при военной обстановке и народных волнениях — вплоть до высшей меры наказания. Таким образом, религиозным деятелям могло грозить наказание вплоть до расстрела…
Уже тогда, весной 1922 года, Политбюро планировало арестовать патриарха и членов Священного Синода, но все‑таки сделать это не рискнуло. Очевидно, опасаясь как эскалации противостояния верующих и представителей власти, так и негативного международного резонанса.
— РСФСР тогда только начинала выходить из внешней изоляции…
— Вот именно. Тем не менее ситуация была крайне напряженная. В первом полугодии 1922 года произошло более 1400 кровавых столкновений между верующими и представителями советской власти, изымавшими церковные ценности. Против «реакционного духовенства» был проведен 231 судебный процесс, 732 человека оказались на скамье подсудимых. Именно тогда стало окончательно понятно, что цель большевиков не договоренность с РПЦ о ее участии в сборе средств для голодающих, а ее дискредитация.
В начале марта 1922 года в Москве были арестованы известные церковные иерархи — архиепископ Никандр, митрополит Серафимов, епископ Илларион, почти все члены Московского епархиального совета, наиболее влиятельные руководители органов приходского управления. 7 мая Московский ревтрибунал осудил 49 человек, из которых 11 были приговорены к расстрелу. Высшая мера была осуществлена в отношении пятерых из них, в том числе трех священников…
А дальше было «Петроградское дело». Ему предшествовал визит протоиерея Александра Введенского в Петроград к своему бывшему покровителю митрополиту Вениамину (Казанскому). Введенский предъявил ему свое удостоверение члена Высшего церковного управления. Не увидев на нем подписи патриарха, митрополит отказался признать полномочия визитера и вскоре за учиненный раскол отлучил его, а также других членов управления, от церкви, — до покаяния. Так началось противостояние.
Власти решили использовать этот случай в своей игре. Вскоре после случившегося митрополита арестовали, а вместе с ним еще 86 человек. Все они были обвинены в том, что препятствовали изъятию церковных ценностей.
Управляющим епархией после ареста митрополита Вениамина стал первый викарий Петрограда епископ Ямбургский Алексий (Симанский) — будущий митрополит Московский и всея Руси. Вскоре после назначения его вызвали в «соответствующее» учреждение, где предъявили ультиматум: владыка должен был восстановить Введенского и других в правах, то есть снять наложенное на них церковное наказание. В ином случае митрополиту грозил расстрел.
Епископ Алексий провел несколько совещаний в Епархиальном совете, где в конце концов возобладала точка зрения, согласно которой для спасения жизни митрополита Вениамина следовало идти на все. Ультиматум был выполнен. Кстати, несколько забегая вперед, скажу: узнав о смертном приговоре митрополиту, Алексий, как рассказывали очевидцы, разрыдался.
— Он понял, что его просто обманули?
— Да, его использовали… «Петроградский процесс» начался 10 июня 1922 года. Митрополита и привлеченных с ним лиц обвиняли в организации «преступной контрреволюционной группы, поставившей себе целью борьбу с советской властью».
Газета «Правда», как правило, на второй странице сообщала о ходе процесса под лаконичным заголовком: «Суд над церковниками». Язык публикаций был характерен: собрания верующих именовались не иначе как «публичные скопища с погромными целями, руководимые черносотенными дирижерами». А про протесты говорилось, что в них участвовали преимущественно хулиганы, торговцы и «частично лица интеллигентных профессий». Особенно подчеркивалось, что рабочие и крестьяне в этих действиях не были замечены.
Вениамина обвиняли в том, что он не только не хотел урегулировать конфликт, но и стремился затянуть его, накалить обстановку. Следуя логике властей, можно понять и еще одно обвинение: «нанесение ущерба диктатуре рабочего класса, пролетарской революции, содействие той части мировой буржуазии, которая стремится к свержению всего рабоче-крестьянского правительства»…
Один из заголовков в городской прессе тех дней гласил: «Петроград судит тех, кто осмелился пойти против Советской Республики и трудового народа. Черносотенным попам нет пощады». Кстати, слово «черносотенец» — один из эпитетов, который постоянно использовали для характеристики верующих: и подсудимых, и тех, кто их поддерживал. Хотя к этому течению практически ни один из них не имел ни малейшего отношения.
Газетчики не упускали возможности высмеять публику, приходившую к дверям Филармонии, чтобы поддержать митрополита Вениамина и его соратников: «мещанские платочки», «старческие косынки», «торгашеская упитанность», «малоосмысленные физиономии»… Показательно, что «Правда», достаточно скупо освещавшая процесс, поместила на своих страницах бюллетень о здоровье Введенского. Дело было в том, что уже в первый день суда во Введенского, назвав его «предателем» и «Иудой», бросила булыжник одна из сторонниц митрополита Вениамина…
Однако, как ни странно, освещение «суда над церковниками» в центральной прессе привлекало гораздо меньше внимания, чем происходивший одновременно с ним в Москве процесс над членами Центрального комитета и активистами партии социалистов-революционеров. Он начался двумя днями ранее. На скамье подсудимых оказались 34 человека. Суд, продолжавшийся два месяца, приговорил 12 из них к высшей мере наказания. Но десятерых из них президиум ВЦИК помиловал, а приведение приговора остальным отложил.
В начале 1924 года им всем заменили смертный приговор на пятилетний тюремный срок. Все‑таки «старые большевики» помнили, что еще совсем недавно и эсеры, и меньшевики были их единомышленниками и соратниками по борьбе с царизмом…
— Оба процесса совпали не случайно?
— Конечно, это были звенья одной цепи. 1922 год можно условно назвать первым мирным годом советской власти, когда она приступила к государственному строительству. А оно предполагало укрепление идеологических основ.
Казнь митрополита Вениамина призвана была показать, что власть в борьбе с церковью пойдет до конца, что Рубикон перейден… Однако ее идеологическим противником была не только церковь.
В 1922 году многие представители российской культуры были высланы из страны на так называемом философском пароходе. Это собирательное понятие, всего было пять рейсов пассажирских судов из Петрограда в Штеттин. Из Советской России изгнали более 80 ученых с членами их семей. Среди них были Николай Лосский, Лев Карсавин, Николай Бердяев, Сергий Булгаков, Питирим Сорокин, Иван Ильин… Выдающиеся, яркие личности.
Конечно, этот исход во многом содействовал спасению лучших представителей русской культуры. Однако высылка ученых свидетельствовала о том, что власть окончательно и бесповоротно решила: никакого идеологического и политического плюрализма в стране не будет.
— А чем завершилась эпопея с «обновленчеством»?
— По большому счету — ничем. Сразу после «Петроградского процесса» власть продемонстрировала, что мнение представителей «Живой церкви» для нее мало что значит. Дело в том, что после объявления приговора Введенский обратился к главе Петрограда Григорию Зиновьеву, а затем и к заместителю председателя Совнаркома Алексею Рыкову с просьбой помиловать приговоренных к расстрелу. Он пытался убедить представителей власти, что расстрел превратит казненных в мучеников.
«Если вообще будут расстрелы, мы — «Живая церковь», и прежде всего я лично будем в глазах толпы убийцами этих несчастных. Попытка оздоровления церкви будет сорвана», — откровенно и по‑своему справедливо отмечал Введенский…
Вообще в «обновленчестве» были самые разные люди — как искренние сторонники изменения церковной жизни, так и откровенные циники и негодяи. После 1924 года движение постепенно стало клониться к упадку. Власть перестала его поддерживать, пытаясь играть на противоборстве внутри церкви.
По существу, она разрушала то, что сама же ранее и насаждала. О каком отделении церкви от государства можно говорить, если оно пыталось получить контроль над ее кадровой политикой? Патриарх Тихон в начале 1920‑х годов утверждал: мол, посадите одного епископа — мы поставим другого, посадите другого — поставим третьего… К тому же если церковного иерарха лишала должности светская власть, его имя все равно поминали на богослужениях. Большевикам это совершенно не было нужно. Поэтому от церкви потребовали: те, кто арестован, должны быть затем лишены сана по каноническим правилам. Тихон на это не пошел, а Сергий согласился…
Во второй половине 1930‑х годов под волну репрессий попадали священники, без различия, к какой ветви церкви они принадлежали. В 1938 году лидер ленинградских «обновленцев» Николай Платонов сложил сан и перешел на работу в Музей истории религии и атеизма. А в 1943 году власти приняли решение о полезности «объединения» так называемых староцерковников и «обновленцев». И начался массовый переход оставшихся «обновленцев» в патриаршую церковь. С покаянием, иногда келейным. После того как в 1946 году умер Введенский, «Живая церковь» фактически закончила свое существование.
Кстати, любопытная деталь: еще в 1922 году Лев Троцкий проводил недвусмысленную параллель между деятелями «обновленчества» и представителями «сменовеховства» — эмигрантами, признавшими советскую власть и добровольно вернувшимися из изгнания. И тех и других он считал лишь временными попутчиками, которыми следовало воспользоваться в целях укрепления власти. Так что с этой точки зрения финал «обновленчества» (как, впрочем, и «сменовеховства») был вполне закономерным.
Комментарии