Тайный архив русской печати. Что хранили в секретном отделении Императорской библиотеки?
В 1920 году увидел свет каталог «Вольная русская печать в Российской публичной библиотеке», составленный ее сотрудником и одновременно — «правительственным комиссаром» Владимиром Андерсоном. Так информация о крупнейшем в стране собрании запрещенной литературы стала достоянием общественности. Сформировалась эта коллекция весьма «диалектичным» путем: Императорская публичная библиотека, стремясь обеспечить максимальную полноту собрания, принимала на хранение запрещенную литературу. Но при этом, как отмечает наш собеседник, доктор педагогических наук, главный научный сотрудник Российской национальной библиотеки Галина МИХЕЕВА, издания вольной русской печати долгое время лежали под спудом, в секретном отделении, недоступные для большей части читателей. И только благодаря этому они и могли сохраниться.
Военный историк генерал-майор Дмитрий Петрович Бутурлин — директор Императорской публичной библиотеки в 1843 – 1849 гг./Из коллекции РНБ. РЕПРОДУКЦИЯ АВТОРА
— Иными словами, это была осмысленная политика — сохранять «на будущее» — в том числе и то, что не соответствует действовавшим на тот момент законам?
— Можно сказать и так. Еще со времен Екатерины II была заложена особая миссия Императорской публичной библиотеки: она была призвана осуществлять, как указывала императрица, «общественное просвещение россиян», служить «для пользы всех и каждого», «для общего обозрения и употребления», «просвещать нацию, которой должен управлять». Уже в 1796 году статс-секретарь императрицы Василий Степанович Попов в своем докладе определил статус создававшейся библиотеки как «государственной публичной».
Обращаю внимание именно на слово «государственной»! И во главе нее априори должны были стоять руководители, которые выполняли требования, предъявляемые к ней как к государственному учреждению, существующему на казенные средства.
В первом библиотечном законе страны 1810 года — «Положении о управлении Императорскою публичною библиотекою» — указывалось, что руководитель библиотеки утверждается императором и, как правило, должен быть хорошо ему известен по своей предыдущей деятельности. Подобные требования соблюдались при назначении всех директоров Публичной библиотеки.
Так, граф Александр Строганов, знаменитый меценат, страстный поклонник наук и искусств, возглавлявший учреждение с 1800-го по 1811 год, был одним из сподвижников императрицы Екатерины II «на поприще мысли и вкуса». А император Александр I, говоря словами литератора Петра Плетнева, «делил с ним высокие свои планы, когда предпринимал преобразование администрации».
Истинным слугой престола и Отечества был директор библиотеки Алексей Оленин, занимавший этот пост на протяжении тридцати двух лет, с 1811 года по 1843‑й. Он вошел в историю как исследователь русского летописания, первый археолог, знаток многих новых и древних языков, меценат.
— При этом он был искушенным царедворцем, сумевшим заслужить благоволение четырех императоров: от Екатерины II до Николая I…
— Совершенно верно. А в руководстве Публичной библиотекой, как не без оснований утверждают ее историки, Оленин как «государственный муж» часто брал верх над покровителем поэтов, художников, музыкантов.
Так вот, именно Алексей Оленин стоял у истоков секретного отделения. В 1813 году, готовя библиотеку к открытию для публики, он указывал: «Поелику Публичная библиотека есть хранилище всякого рода книг, следственно в состав оной необходимо входят и запрещенные сочинения, которые иногда нужны бывают для справок и самому правительству… намерен я устроить особое хранилище для всех тех книг и рукописей, которые от большей части публики должны быть скрыты по силе законов, для цензуры книг изданных». Как отмечал Оленин, содержащиеся в нем книги, «если они по содержанию своему очень важны, не только никому не сообщаются для чтения, но еще для большей осторожности хранятся за печатию начальства…».
Советник императоров: Михаил Сперанский стал связующим звеном между двумя царствованиямиВ это «особое хранилище» следовало помещать литературу, в которой можно было бы усмотреть антиправительственные взгляды, а также все то, что касалось деятельности тайных обществ.
В отчете библиотеки за 1814 год было отмечено, что по распоряжению Оленина «неукоснительно приняты были меры к удалению… книг и всех вообще изданий, могущих более разгорячать воображение, чем питать ум и сердце», и выдавать их могут только по специальному разрешению директора.
В частности, в документе за подписью Оленина указывалось: «Священная обязанность как начальства Императорской публичной библиотеки, так и сотрудников оного, должна состоять в том, чтоб всеми силами и способами направлять Юношество на истинный сей путь. А потому долг наш будет удалять от оного все, что служит к развращению нравов, к чему способствовать могут многие романы… Несовершеннолетним оных отнюдь не давать».
Следующий директор, Дмитрий Петрович Бутурлин, в первый же год своего директорства подверг ревизии списки иностранных периодических изданий. Он полагал: «Нет, без сомнения, никакой пользы и надобности, чтобы эти многочисленные читатели… знали, например, что в Париже трон выброшен из окна и всенародно сожжен, или читали те коммунистические выходки, те опасные лжеумствования, которыми теперь так изобилуют заграничные журналы».
Революционные события, происходившие в Европе в 1848 году, привели к тому, что Бутурлин распорядился не выдавать читателям сочинения, в заглавия которых входят слова «софисты» и «якобинцы». Более того: по его распоряжению текущие газеты и журналы давали читателям лишь по истечении года и только в переплетенном виде, а выдача беллетристики была вообще запрещена. Доступ в читальный зал учащимся средних учебных заведений и нижним военным чинам был и вовсе ограничен…
Но в секретном отделении библиотеки все эти не выдававшиеся читателям издания сохранялись.
Свою немалую роль в пополнении этого отделения, кстати, сыграли особые отношения, которые еще со времен Алексея Оленина существовали у библиотеки с цензурным ведомством.
Историк, археолог, библиограф Алексей Николаевич Оленин — директор Императорской публичной библиотеки в 1811 – 1843 гг./Из коллекции РНБ. РЕПРОДУКЦИЯ АВТОРА
— В чем они выражались?
— После того как было учреждено Главное управление цензуры, Оленин в сентябре 1828 года был назначен его членом. Как президент Академии художеств, он входил в состав его совета и оставался в этом управлении до конца своих дней. С того же года в качестве президента Академии наук также вошел в состав членов Главного управления цензуры многолетний помощник директора библиотеки, автор будущей знаменитой триады «православие — самодержавие — народность» Сергей Семенович Уваров.
Когда в октябре 1835 года по распоряжению Оленина была проведена генеральная проверка «благонадежности» фондов Императорской публичной библиотеки, их состав был сверен со списками, поступавшими из цензурного комитета, и запрещенные издания были переданы в секретное отделение.
При императоре Николае I был создан Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений — своего рода надцензурный орган, обладавший большими полномочиями, но при этом негласный. Его главой не случайно был назначен директор библиотеки Дмитрий Петрович Бутурлин. И заседал этот комитет в здании библиотеки, и книги на просмотр ему поступали именно сюда.
Не менее жесткой позицией в отношении недозволенных книг отличался директор библиотеки Модест Корф, однокашник Александра Сергеевича Пушкина по Царскосельскому лицею. Корф был составителем важнейших государственных актов, в том числе манифеста 14 марта 1848 года по поводу «смут, грозящих ниспровержением законных властей». В бытность директором Публичной библиотеки Корф издал книгу «Восшествие на престол императора Николая I», в которой декабристы были представлены как «безрассудные возмутители».
Историк Модест Андреевич Корф — директор Императорской публичной библиотеки в 1849 – 1861 гг./Из коллекции РНБ. РЕПРОДУКЦИЯ АВТОРА
В письме к библиографу Полторацкому в 1854 году Корф указывал: «Часть мерзостей Герцена, из русской его типографии, дошла уже до нас и хранится в Библиотеке за моей печатью. Должно надеяться, что, по принятым вследствие моих указаний от Правительства мерам, немного экземпляров проскочит в Россию».
Кстати, подобного рода издания (в частности, все издания Герцена) не попадали даже в секретное отделение и хранились особо в шкафу у директора, и никто, даже сотрудники библиотеки, не имели к ним доступа. Известно, что Герцен впоследствии обратился с полным негодования письмом к Александру II, обвинив Корфа в «жалком, ложном, рабском воззрении на события». На что император ответил Корфу: «На бранные слова Герцена советую Вам плевать, он большего не заслуживает»…
В 1867 году по инициативе тогдашнего директора Ивана Делянова было издано особое распоряжение об обязательной доставке в библиотеку по одному экземпляру всех тех сочинений, которые были судом и цензурой «приговорены к уничтожению». Очень важное распоряжение, способствовавшее полноте коллекции вольной русской печати. В число этих изданий попали, в частности, первое издание перевода романа Виктора Гюго «Отверженные», роман Герцена «Кто виноват» и его работа «О причинах упадка Франции». А также книги, посвященные женскому движению, раскольникам…
— То есть чем теснее была связь библиотеки с органами цензуры, тем полнее становились ее фонды…
— Да, именно так, и это в конечном итоге работало на ее пользу. Ограничивая выдачу читателям «крамольной литературы», руководители библиотеки тем не менее считали, что необходимо собирать запрещенные цензурой книги. Чтобы иметь полный репертуар печати, критически изучать эти издания и знать, как противодействовать «заведомо ложным» и нигилистическим взглядам… Поскольку, как отмечал еще Оленин, такие книги «служат материалом к составлению истории ума человеческого и письмен, в которой представляется не только польза, но и сами злоупотребления».
В результате, по свидетельству историков библиотеки, секретное отделение, существовавшее в первую очередь для нужд «высших правительственных учреждений и лиц», стало своего рода государственным тайным архивом русской печати.
Библиотека регулярно через своих иностранных комиссионеров скупала эмигрантскую литературу. Ее также направляли в секретное отделение. Кроме того, туда поступали издания на русском языке, задержанные при таможенных досмотрах, отобранные при арестах революционеров. В свою очередь библиотека подтверждала, что подобные издания не могут быть выданы читателям.
Именно в целях наиболее полного собрания отечественной печати помогал в пополнении фондов подобной литературой и Владимир Васильевич Стасов, который долгое время был одним из ключевых сотрудников Публички. В литературе советского периода бытовало представление о нем чуть ли не как о выразителе симпатий и устремлений революционно мыслящей интеллигенции.
— На самом деле это не совсем так?
— Как отмечают современные исследователи, Стасов не был ни разночинцем по сословному статусу, ни оппозиционером по убеждениям, а его проповедь «русскости» в искусстве звучала в 1870 – 1890‑х годах в унисон с официальной риторикой. Он был убежденным монархистом. Так что приобретенное библиотекой при деятельном участии Стасова собрание изданий, относящихся к Парижской коммуне, отнюдь не свидетельствовало о его симпатии к коммунарам. Оно диктовалось именно стремлением пополнить фонды уникальными свидетельствами того времени…
Любопытная деталь: пополнять фонды Императорской публичной библиотеки «тиснениями вольного русского печатного станка» считали своим долгом и участники революционных организаций — народовольцы, а затем и марксисты.
По воспоминаниям народовольца Николая Буха (кличка Иван Васильевич), его соратники пользовались тем, что у входа в библиотеку был установлен специальный «дверной ящик», куда можно было опустить любое печатное издание. И революционеры опускали туда подпольные издания «Народной воли».
Такие нелегальные издания сразу же попадали оттуда в секретное отделение. Конкретно в случае с «Народной волей» о поступивших изданиях были уведомлены правоохранительные органы, и это понятно: участники этой подпольной организации занимались террористической деятельностью и представляли собой прямую угрозу общественной безопасности. Вскоре за «дверным ящиком» был установлен надзор, который закончился арестом одного из народовольцев…
Как бы то ни было, большинство нелегальных изданий надежно сохранялось в фондах библиотеки и составило в конечном итоге уникальную коллекцию вольной русской печати, содержание которой и было введено в научный оборот в 1920 году. Что же касается секретного отделения, то оно, меняя заглавие и наполнение фондов, просуществовало весь дореволюционный период деятельности библиотеки. А после Октябрьской революции трансформировалось в спецхран, выполнявший примерно те же функции.
Читайте также:
Бездомный у «Гелиоса»: история одной фотографии с Лиговки
Забытый труд Фёдора Туманского: первое этнографическое описание Петербургской губернии
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 226 (8048) от 03.12.2025 под заголовком «Тайный архив русской печати».
Комментарии