Под одну гребенку

Бывали времена в России, когда стремление к унификации всех сфер жизни общества было безгранично. Например, в царствование Николая I. До какой степени это явление определяло дух и букву эпохи, дает пример почти единовременного – с промежутком меньше чем в три месяца – появления в конце 1840 года двух созвучных друг другу документов.

Художник Франц Крюгер, 1835 г.Из собрания Государственного исторического музея

Первый из них – «Распоряжение о форме прически» – вышел из недр Министерства государственных имуществ, точнее, его 3-го департамента, в подчинении которого находились гражданские топографы и учебные заведения этого ведомства. Директором департамента был потомок обрусевших шведов, поступивших на русскую службу еще во времена Петра Великого, отставной полковник Егор Федорович фон Брадке (между прочим, основатель и первый попечитель Киевского университета имени Св. благоверного кн. Владимира).

Однажды, проезжая с инспекцией по городам и весям ряда губерний, он заметил, что «чиновники корпуса гражданских топографов и лисинского учебного лесничества не соблюдают должного приличия к ношению волос». А посему издал циркуляр о форме причесок по оному корпусу от 30 сентября 1840 года под # 29.

Документ стоит того, чтобы привести его почти полностью: «В приказе по военному ведомству от 15 ноября 1837 года за # 115 объявлено было, что государь император, находя неприличным допускать в войсках замеченные его величеством подражания странным, нередко из границ нам достигающим, обычаям – носить длинные волосы с разными неприличными прическами – высочайше повелеть соизволил: вменить в непременную обязанность всем гг. военным начальникам строго наблюдать, дабы ни у кого из подчиненных их не было прихотливости в прическе волос, чтобы вообще волосы были стрижены единообразно, и непременно так, чтобы спереди, на лбу и на висках были не длиннее вершка (примерно 4,5 см. – Л. С.), а вокруг ушей и на затылке гладко выстрижены, не закрывая ушей, ни воротника и приглажены с право налево».

Согласно тому же приказу, не допускалось «вольнодумство» и на лице. А именно: нельзя, читаем ниже, допускать «никаких странностей в усах и бакенбардах, наблюдая, чтобы первые были не ниже рта, а последние, ежели сведены с усами, то также не ниже рта, выбривая их на щеках против оного».

Резюме фон Брадке почти дословно повторяло предписания «верховного главнокомандующего» (а под конец даже усиливало их): «вменяю в непременную обязанность всем ближайшим начальствам, как корпуса гражданских топографов, так и учебных заведений, подведомственных вверенному мне департаменту, строжайше наблюдать, дабы все чины носили волосы приличной величины, установленной по военному ведомству; а неклассные гражданские топографы еще несколько короче».

И что же? Старания чиновника по исполнению высочайших установлений, похоже, не остались незамеченными в коридорах верховной власти. Случайно ли так совпало, но в самый канун предстоящих дворцовых торжеств (о чем ниже) «в воздаяние отличного усердия и трудов» по управлению вверенного ему департамента, как записано в Высочайшей грамоте от 2 декабря 1840 года, действительный статский советник фон Брадке был награжден орденом св. Анны первой степени, короной украшенным...

Второй документ имеет отношение как раз к упомянутому выше дворцовому торжеству. Досталось тут женскому полу! Причем на самом высоком уровне дворцовой иерархии.

6 декабря 1840 года, в день тезоименитства царя (Николин день по церковному календарю), в Зимнем дворце состоялось обручение наследника цесаревича великого князя Александра Николаевича с принцессой баварской Марией Гессен-Дармштадтской – будущих императора Александра II и его супруги императрицы Марии Александровны.

Казалось бы, семейное торжество, завтрак со здравицами и пушечной пальбой, поздравлениями и подношениями, а вечером еще и придворный бал! Есть ли дело императору до отделки платьев присутствующих при всем этом особ женского пола? Ан, нет! Царево око – не с подачи ли благоверной монаршей супруги?! – все видит, все замечает... И император спускает по инстанциям указание привести парадную форму женского состава свиты в должное соответствие, согласно утвержденному регламенту.

Ответом на монаршее указание стало «Распоряжение о головных уборах дам и девиц, имеющих приезд ко двору» от 20 декабря 1840 года за подписью петербургского обер-полицмейстера с «говорящей» фамилией (применительно к содержанию документа) Кокошкин: «Их императорские величества в последнее собрание, бывшее при дворе 6 декабря, заметить изволили: что многие из дам и девиц, вопреки разосланным высочайше утвержденным описаниям и рисункам русской одежды для приезда ко двору в торжественные дни, позволяют себе изменять оные по своему произволу, особенно головные уборы, кои делают прозрачные или из цветов, что совершенно противно высочайше утвержденным рисункам. Вследствие сего наистрожайше воспрещается отступать от утвержденной формы национального костюма, который не должен подлежать перемене иностранных мод, не стесняя, впрочем, в выборе рисунков для украшения кокошников и повязок, коим дана ныне от ея императорского величества государыни императрицы, новая форма, которая и находится в придворной конторе».

Причем Кокошкин повелел передать это распоряжение для ознакомления заинтересованным особам не иначе как под собственноручную подпись. Можно не сомневаться: впредь и на этом участке соответствия внешнего вида установленным нормам вольнодумства больше не замечалось.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 063 (5436) от 10.04.2015.