Отец оставил мне часы «Победа». История ленинградской стойкости и благородства
В день, когда моему отцу Гавриилу Израилевичу Сегалю исполнилось семьдесят лет, коллектив завода «Прогресс», входящего в состав ЛОМО, отметил это событие в жизни своего старейшего работника, вручив ему особый подарок - копию заметки, которая была опубликована в «Ленинградской правде» 23 декабря 1941 года. С газетной страницы смотрел молодой мужчина в очках. Одна рука у него была забинтована, в другой он держал бинокль. На груди воина - орден Отечественной войны.
В газете напечатали, за что получил награду старший лейтенант Г. Сегаль. Заметим, одним из первых такого достоинства - за номером 97. Случилось так, что во время боя его полк попал в окружение. Погибли все командиры и угроза плена казалась неизбежной. Но отец, будучи раненым, принял на себя командование и, грамотно руководя боем, вывел из окружения личный состав полка вместе с оружием, сохранив знамя части. Было ему тогда 25 лет.
Немногословный и очень скромный, отец не любил рассказывать о своей фронтовой жизни, хотя, судя по изрядному количеству боевых наград, ему было о чем поведать. Кое-что я узнал от его друзей и однополчан. И совсем немного, в редчайшие минуты откровенности, от самого отца, как, например, в день его семидесятилетия.
Когда началась война, отец по здоровью был освобожден от военной службы, а как ценный специалист подлежал эвакуации на восток вместе с оборонным заводом, на котором работал мастером по оптическим прицелам. Тогда шла запись добровольцев в народное ополчение, а отвечал за эту работу мой папа - секретарь комсомольской организации цеха. Последнее, что он сделал на этом поприще, - самовольно записал себя в ополчение и ушел на фронт.
Воевал сначала вторым номером станкового пулемета, а когда первый номер был убит, занял его место. В начале сентября Ленинградский фронт оказался в тяжелом положении. Отец был очевидцем отчаянной атаки, возглавленной лично главкомом фронта Ворошиловым. На глазах ополченцев, залегших в наспех вырытых окопах, сотни моряков-балтийцев в черных бушлатах и бескозырках, со штыками наперевес во весь рост бежали вслед за Ворошиловым навстречу прорвавшим нашу оборону танкам и мотопехоте противника...
К декабрю сорок первого в кровопролитных боях был выбит весь младший и средний комсостав, и отца, несмотря на отсутствие у него специальной и даже начальной военной подготовки, назначили политруком.
Бывают в жизни поразительные совпадения: мое нынешнее место работы находится рядом с Пулковскими высотами, где на линии обороны воевал мой отец... Когда фронт стабилизировался, в редкие увольнительные он навещал своих родителей, оставшихся в блокадном городе, неся им сэкономленные из своего пайка армейские сухари. Но спасти родных от голодной смерти не сумел.
Помню, как папа вспоминал: «Я пришел в отделение милиции к опухшему от голода участковому и попросил похоронить мать. Но участковый еле слышно прошептал, что это невозможно из-за отсутствия людей и машины. Но когда я протянул ему буханку хлеба, что я принес для мамы, он сразу ожил и отдал необходимые распоряжения о немедленном погребении».
Как-то я спросил у отца, что было самым страшным для ленинградцев во время блокады: обстрелы, бомбежки, холод или голод? Ответ был жестким: «Мы уже ничего не боялись. Никто не надеялся выжить. Но мы делали то, что от нас требовала обстановка...».
В январе 1942 года на Волховском фронте начались тяжелые бои по прорыву блокады Ленинграда. В самом начале наступления отец получил обширное осколочное ранение в ногу с неизбежной при таких повреждениях газовой гангреной. Его привезли в военный госпиталь, развернутый в здании бывшей больницы Фореля. Старенький профессор-хирург озадачил выбором: или ампутировать ногу, или попытаться лечить гангрену с ничтожным шансом на выживание. Отец рискнул и выиграл. А вместе с ним и я, так как иначе мне бы просто не довелось появиться на свет...
После излечения отец был направлен в Москву на учебу в Академию Генштаба, а с начала 1944 года в звании капитана уже успешно воевал в составе Гвардейской дивизии танковой армии маршала П. Рыбалко.
7 мая 1945 года после тяжелейших боев под Берлином армия Рыбалко была брошена на штурм Праги. Немецкий гарнизон, защищавший город, состоял из отборных эсэсовских частей, пытавшихся вырваться из окружения в направлении Моравских гор. Попытка нашей армии с ходу взять Прагу провалилась из-за мощных укреплений и шквального огня противника. Завязались ожесточенные бои.
11 мая пехотный батальон, которым командовал мой отец, окопался на подступах к высотке - с нее противник контролировал подходы к городу. Отец принял решение дождаться прибытия артиллерии, застрявшей на марше. Его сосед справа, тоже командир батальона, предложил совместными силами начать штурм немедленно, не дожидаясь артподдержки: «Немцы деморализованы и сразу сдадутся». Услышав отказ рисковать жизнями солдат до подхода артиллерии, обозвал Сегаля трусом и повел своих людей в атаку. Батальон добежал до середины высоты и напоролся на шквальный огонь пулеметов. Погибли все! А через полчаса подоспела артиллерия, и после первого же залпа немцы выбросили белый флаг. Отец вспоминал: усачи-гвардейцы, побывавшие во время войны у самого черта в пасти, плакали как дети, когда в мае сорок пятого командиры поднимали их в атаку. Не хотелось умирать, когда война закончилась...
После Великой Победы отца направили служить замполитом во Франкфурт-на-Одере советской зоны оккупации Германии, где мои родители и поженились в 1947 году. Они были знакомы со студенческой скамьи и сумели пронести свое чувство через годы испытаний.
Как-то мать рассказала мне об одном эпизоде из жизни отца, случившемся незадолго до моего рождения в расположении воинской части. Произошло чрезвычайное происшествие: обезумевший от постоянных придирок со стороны командира отделения солдат-срочник, находясь на дежурстве в охране гарнизона, подстерег своего мучителя и открыл в его сторону беспорядочный огонь из автомата. Свидетели, оказавшиеся поблизости, спрятались за укрытия или попадали на землю. И только мой отец, заметивший происходящее из окна штаба, выбежал на плац и безоружный медленно подошел к солдату и сумел убедить его прекратить стрельбу...
Я с детства добивался внимания отца, но свободного времени у него было мало. После хрущевского сокращения политсостава армии он вернулся на свой завод, где даже сохранилась его трудовая книжка. В это время у меня появилась сестренка, и отец переключился на нее. Я ревновал и лишь много позже узнал от мамы о той трагедии, что пришлось пережить папе. У него была любимая младшая сестра, которая в августе 1941 года вместе с родственницей эвакуировалась из Ленинграда на Кавказ. Они попали под немецкую оккупацию и погибли в газовой камере в лагере смерти...
Я хорошо помню встречу папиных однополчан в День Победы в 1965 году. Тогда большой зал Выборгского дворца культуры был заполнен людьми до отказа. Помню и встречу двадцать лет спустя, когда все ветераны разместились уже в небольшом кафе: старые раны, болезни - безжалостная война продолжала убивать своих солдат.
После выхода на пенсию отец страдал от сильной боли в ногах, лекарства и процедуры уже не помогали, но ни разу я не слышал от него ни слова жалобы. А на восьмом десятке начались проблемы с сердцем. Отец перенес три инфаркта, четвертый оказался роковым...
От отца мне достались старенькие часы «Победа», которые последние пятнадцать лет своей жизни он не снимал с руки. Два раза в год - на день рождения отца 27 января, совпадающий с днем освобождения Ленинграда от фашистской блокады, и на 9 Мая я завожу эти часы и пытаюсь в их мерном тиканье разгадать тайну стойкости и благородства, унесенную отцом туда, откуда не возвращаются.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 027 (6380) от 14.02.2019 под заголовком «Отец оставил мне часы «Победа»».
Комментарии