Оба хотели стать летчиками. История одной дружбы
Их дружба началась еще в школе. Валентин Ерофеев и Владимир Михельсон — оба успешные в учебе и видные собой — были, по их же собственному утверждению, как близнецы-братья. И мечта у ребят была одна на двоих. Оба хотели стать летчиками. В 1940 году, уже в 10-м классе, вместе подали заявления в только что открывшуюся в Ленинграде 2‑ю спецшколу ВВС. И вскоре гордо расхаживали по Кировскому проспекту в новой летной форме. 18 июня 1941 года в газете «Смена» под заголовком «Они будут летчиками» появился групповой снимок ребят, выпущенных из школы с отличием. Гордо смотрели в объектив и Валентин с Владимиром… А через три дня началась война.
Володя и Валя только что стали курсантами 2-й Ленинградской спецшколы ВВС. / ФОТО ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА
На фронт, скорее на фронт и только вместе — решили друзья. Но сначала их направили в летную школу, потом в училище, что находилось в Ишиме. И здесь им пришлось надолго расстаться. Владимир после окончания 2‑й Московской авиатехшколы получил назначение в 997‑й бомбардировочный ночной авиаполк, что базировался на Воронежском фронте. Отличника Валентина решили оставить в училище. Не изменили этого ни его категорический отказ, ни послания в высокие инстанции (он писал даже Сталину), в которых юноша настаивал на своем праве быть летчиком и сражаться с врагом на фронте. К этой цели он шел со всей непримиримостью своего характера, о чем свидетельствуют письма, которые он посылал другу.
«25 февраля 1942 г. Больше всего боюсь остаться в Ишиме курсовым командиром. Хочу летать. Нашу роту перевели на сверхсрочную программу. К маю грозятся выпустить. Хорошо бы попасть во фронтовой истребительный авиаполк…»
«31 мая 1942 г. Комбат объявил, что лучшие курсантские отделения будут после окончания школы отправлены во фронтовые авиачасти. В их числе наше отделение. С великой радостью принял эту новость — там, на фронте, добьюсь своего…»
«14 июня 1942 г. Представь себе, дружище, веселенькую картинку. Ночью в лазарет, где я лежал с высокой температурой, проникли ко мне ленинградские «спецы» Брындин и Родичев, чтобы организовать побег. Главврач не собирается меня выписывать, а завтра в 7 утра наша группа из девяти выпускников должна отбыть в Армавирскую истребительную авиашколу. Старшим группы назначен я. И вот незадача — откуда на меня свалилась хворь? Спасибо Брындухе — притащил мою амуницию. Быстро оделся — и в окно… В 7 часов сели в поезд и были таковы. Наступает, Володька, новая пора моей жизни!»
Но тут Валентину пришлось спуститься с небес на землю. К Армавиру подходил враг, истребительную авиашколу эвакуировали в Среднюю Азию, в Андижан. Армавир бомбили, и Ерофееву, пока шла эвакуация, пришлось из крупнокалиберного пулемета отражать налеты немецких бомбардировщиков.
«7 октября 1942 г. Началась моя работа авиамехаником по вооружению самолетов… Командир эскадрильи, узнав о моем желании летать, похлопал по плечу: «Надежды не теряй, приспеет момент, сам вывезу на Як-1. Ценю людей, которые рвутся в небо!»
«19 января 1944 г. Поздравляю тебя, друг дорогой, с двадцатилетием. Я свой день рождения отметил тремя самостоятельными полетами на «уточке». Хочу сфотографироваться в летной форме и послать фото родителям и тебе».
«26 февраля 1944 г. Завидую тебе, Володька, ты на Воронежском фронте, где наши жмут вовсю. Не ленись писать другу. Очень хочется видеть тебя. Ведь мы понимаем друг друга как никто. Часто думаю о будущем, каким оно наступит после войны для нас, если, конечно, останемся живы. А пока мои думы о том, как бы скорее попасть на фронт…»
«1 апреля 1944 г. Наконец‑то летаю самостоятельно на Як-76. На счету восемь полетов. Теперь веселей дело пойдет. 1 мая буду, возможно, праздновать уже младшим лейтенантом».
«20 апреля 1944 г. Сегодня оторвал интересный полетик. Прошел со скоростью 400 над квадратом. Посадка была цирковой. От командира отряда получил взбучку. И ладненько, — решил я, — глядишь, и отпадет желание определять меня в инструкторы… Мой хитроумный маневр не помог. Командир отряда выдал мне по первое число: «Если так будешь и дальше дурака валять, то фронта тебе не видать». Пришлось заверить, что больше ни одной плохой посадки не сделаю».
«30 апреля 1944 г. Спеши, дружище, поздравить меня. Вчера сдал госзачет. Все фигуры на отлично, общий балл — отлично…»
После этого письма переписка прервалась. «Наш полк стоял под Вислой, когда я получил сразу три треугольника от Вальки. Один был из Киева, второй из Москвы, третий из Ленинграда», — позже напишет Владимир Иосифович в своих воспоминаниях о друге.
Из Киева Валентин сообщал: «Сбили в неравном бою под Львовом над немецкой территорией. Двоих «фоккеров» вогнал в землю… Сейчас в киевском госпитале. Хотят отхватить правую ногу. Не дам. Выхаживает меня славная, милая девчушка Галина». Из Москвы: «Гложет зеленая тоска. Навещают брат Лева и твоя двоюродная сестра Торочка. Получил письмо из Киева от Гали. Сразу повеселел». Из Ленинграда: «Я уже в третьем по счету госпитале. Ногу хотели ампутировать. Собрали консилиум. Нашелся человек, который сумел ее спасти. Это главный хирург 13‑й Воздушной армии Георгий Алексеевич Васильев. Век буду его помнить».
Подробности боя под Львовом Владимир узнал из дневника друга, который получил после долгих уговоров.
«В июне 1944 года мы, выпускники Армавирской авиашколы, честолюбивые младшие лейтенанты, правдами и неправдами добирались до украинского поселка Узин, где находился 152‑й гвардейский истребительный полк. Его командир, дважды Герой Советского Союза майор Сергей Луганский, по‑дружески побеседовал с нами.
За мной закрепили Як. Глянул — номер 22, и сердце екнуло. Вроде бы человек я не суеверный, но почему‑то многие неприятности связаны у меня с этим числом. Не говоря уже о том, что война началась 22 июня. А еще на брюхе Яка я обнаружил красный круг с изображением «костлявой» и цифры 6, что означало, кто‑то, летавший на этой машине, сбил шесть вражеских самолетов. По обеим сторонам фюзеляжа надписи «За Сталина!». На хвосте белая полоса — знак дивизии. Все это хорошо, но крикливо. Ну, думаю, примут меня фрицы за аса с такой «живописью». И тут же сам себя успокоил: «Что ж, примут, так примут, буду драться»…
В июле началось мощное наступление войск 1‑го Украинского фронта. Воздушные бои становились все ожесточеннее. 14 июля в бой пошли одни «старики». Новеньких ребят решили поберечь. Но командир эскадрильи взял меня в шестерку асов полка, чтобы я посмотрел на их работу. И меня хотел проверить. Мы сопровождали группу штурмовиков.
На линии фронта дым поднимался на километр в высоту, лез в горло, нос. Штурмовики обрабатывали танковую колонну противника, железнодорожный узел. В эфире — полная чехарда. Противник бил из зениток, но разве попадешь в нас, истребителей, при таком маневре. Возвратились без потерь. Настроение отличное. Отправили на тот свет парочку «мессеров»…
На КП вызвали летчиков нашей эскадрильи. Приказ — срочно лететь в район Львова с непростым заданием — сопровождать на разведку в тылу врага группу штурмовиков. Над нами на бреющем уже неслись Илы, набирая высоту. Взлетели и мы. Пристроились к Илам, осмотрелись. Я в паре с Героем Советского Союза Николаем Шуттом, повыше помкомэска и комиссар эскадрильи с ведомым. Словом, компания подходящая… Углубились за линию фронта более чем на сто километров. Вдруг сигнал: «фоккеры»! Выход из положения один — связать их боем, дав возможность Илам уйти в безопасную зону.
Большая группа подкарауливала нас, имея преимущество по высоте. Оказавшись во внешнем круге, поймал одного «фоккера», дал очередь и… промазал. Дистанция оказалась великовата. Чертыхнулся — по‑глупому расходую патроны: фрицев-тo втрое больше, чем нас. Вертелся, как волчок. Вижу, заходит «фоккер» мне в хвост, доля секунды — и собьет, а уйдешь, плохо придется твоему товарищу. Резко переложил машину на правый вираж, завязался бой. В эти секунды второй сел мне на хвост…
Я ушел в облако и из него свалился на ФВ-190, шуганул по фрицу очередью из пулемета. Тот загорелся и пошел падать. На душе взыграло. Оглянулся назад, а ко мне опять парочка подбирается. Переворотом ушел вниз. У самой земли выровнял своего Яка и начал крутить фигуры… В горле пересохло, зашел в хвост «фоккера» и метров с тридцати нажал на все гашетки. Он круто пошел вниз, видимо, я сразу убил летчика…
Я в капкане, но сближаться со мной фашисты опасаются. Снова бросаю машину в немыслимые фигуры, избегая прицельного огня, но не показываю, что самому стрелять уже нечем — боезапас израсходован. У «фоккеров» мерзкая окраска и отвратительные кресты…
Над крылом снова очередь… Оглянулся — за мной три фашиста. Идут неотступно, дожидаются, когда я взмою вверх, чтобы тут же перехватить. Расстояние неумолимо сокращается. Погиб? Резко развернул машину и пошел на ближайшего… в лоб. Двое крайних отвернули. Средний не дрогнул, пошел навстречу. Разошлись в последнее мгновение. И снова завязалась схватка. Трое против одного, к тому же безоружного. Но я сознавал, что побаиваются они меня. Зря свою жизнь и самолет не отдам. Из трех выбрал одного — того, кто при лобовой атаке не выдержал, отвернул. Метрах в двадцати за ним ходил. Какая жалость — нет патронов. Одной бы очередью его рубанул. Потом он ускользнул, а я пошел таранить другого…
Не верю, когда говорят, что летчик идет на таран, думая о своей гибели. О Родине думает. Это я точно могу сказать, сам испытал. Я уже почти догнал его, для удара не хватило самой малости, когда кто‑то из тройки пробил мой щит. Осколком ранило в грудь, но мотор работал исправно. Сознание не помутилось, и я, развернувшись, снова пошел в лобовую атаку, и опять порция огня… Правую ногу рвануло. Осколком задело висок, плечо. Мотор вдруг захлебнулся и смолк. Взглянул на скорость — 420. Отстегивая ремни, открыл фонарь, отдал ручку от себя, но выбросило из кабины только наполовину. Воздухом прижало. Из последних сил оттолкнулся и в метрах 150 – 200 от земли отделился от борта.
Очередь прошила купол. Отпустил стропы, приземлился. Упал между речкой и полоской ржи, неподалеку от деревни. Только успел отстегнуть парашют, как слышу крик: «Хальт, хальт!». Немец пальнул наудачу, но промахнулся. Я забрался в рожь. Вынул свой «ТТ» и пополз дальше.
Страшно хотелось пить. Спасла малина, в кустах которой я оказался. Прислушался, голоса не приближались, а отдалялись от меня в сторону леса. Понял, что туда нельзя. Осторожно раздвинув кусты малинника, увидел сруб. Мелькнула мысль спрятаться там. Дополз и увидел, что спрятаться негде…
Через дорогу стоял дом, явно жилой, но в этот момент там была тишина и безлюдье. И тут же мысль — сумасшедшая, абсурдная: переползу дорогу — спасусь. Потом понял, что не такой уж и абсурдной она была — спрятаться там, где искать тебя вроде нет смысла. «Форсировал» дорогу, затирая за собой кровавый след. Ворота во двор были открыты, живности не наблюдалось. Значит, немцы увели корову и овец. Хозяин не может быть ими доволен, если так, то есть надежда, что не выдаст.
Изба пуста. Но на столе остатки еды, вещи, свидетельствующие о том, что здесь немцы. И в подтверждение этому раздался треск мотоцикла и голоса. Решение было мгновенным — на чердак. В те минуты не мог предугадать — спасением или гибелью было то, что я оказался в этой избе, прямо над головами немцев.
Осмотрел свои раны. Из ноги торчали кости, пятки не было. Осколком поранило грудь. Хорошо, с собой был стерильный перевязочный пакет. Как смог, перевязался, использовав и свой комбинезон. Остался в майке и трусах, весь окровавленный. В этот момент внизу послышались голоса, потом плеск воды: немцы явно готовились к ужину. Лежал, не сводя взгляда с входа. Вдруг поднимутся на чердак? Боялся задремать от слабости. Думал: полезут — стреляю, последний патрон себе…
Прошли сутки. Внизу тишина. Спуститься нет сил. И вдруг какой‑то шум и русская речь. Прислушался — наши! Попытался крикнуть, но не смог: из пересохших губ вырвался только хрип. Тогда выстрелил — раз, второй, третий…»
Ерофеева спасло чудо — оказавшаяся в тылу врага наша танковая разведка. Его взяли с собой, потом с боем пробивались к своим. А когда вышли, доставили в медсанбат…
«Чем дальше вчитывался я в эти записи, тем отчетливее представлялось мне, что это был тот самый миг в жизни человека, к которому он идет годами, готовит себя к нему всей своей жизнью. И этот миг в свою очередь определяет его дальнейшую судьбу», — это слова из воспоминаний Владимира Иосифовича.
Как же дальше сложилась жизнь друзей, которые были тогда еще очень молоды? После госпиталя, несмотря на инвалидность, Валентин Ерофеев остался в строю и вернулся в свою часть. А закончив службу и уволившись из армии, без экзаменов поступил в Институт авиационного приборостроения. Встреча в киевском госпитале для него тоже оказалась судьбоносной — «милая девчушка Галина» стала его женой. Своими военными заслугами он никогда не козырял. Даже в его родном ЛИАПе мало кто знал, что декан факультета Валентин Михайлович Ерофеев в прошлом — отважный летчик-истребитель.
Владимир Иосифович Михельсон прошел войну от Воронежского фронта до Берлина. Сначала летал, но подвело зрение — стал авиатехником. Его полк сражался в составе 2‑го Прибалтийского и 1‑го Белорусского фронтов, участвовал в освобождении Польши и Чехословакии, штурмовал столицу рейха, где и встретил Победу. Владимир, комсорг авиаэскадрильи, не только обеспечивал выполнение своими товарищами боевых заданий, готовя бомбардировщики к схваткам, но еще успевал выпускать газету-многотиражку и боевые листки. Именно в дни войны он определился со своей будущей мирной профессией — стал журналистом (сегодня дело отца продолжает его сын Сергей), много лет работал в газете «Ленинградский рабочий». В 1988 году он выпустил книгу «Воздушный мост», посвященную обороне осажденного в 1941 году Ленинграда. А в сборнике, посвященном выпускникам военных лет 2‑й Ленинградской школы ВВС, опубликовал рассказ о своем друге.
Кстати, дружили они все последующие годы: вместе отмечали праздники и, регулярно встречаясь на Московской площади, часто подолгу гуляли. Им было о чем поговорить друг с другом, что вспомнить.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 146 (7229) от 10.08.2022 под заголовком «Рвущиеся в небо».
Комментарии