Как в Ленинграде во время блокады работал детский сад
В этом доме, на полпути между площадью Восстания и лаврой, всю блокаду действовал детский сад. Одним из его воспитанников был Николай Иванович Любшин. Сегодня — пенсионер, в недавнем прошлом — преподаватель истории и основ философии... Порог «детского очага», как тогда называлось это учреждение, он переступил осенью 1941 года, когда ему было четыре года.
ФОТО Сергея ГРИЦКОВА
Жили Любшины неподалеку — в доме № 3 по Тележной улице.
— Наши три окна — на втором этаже, — показывает Николай Иванович. — В семье было десять детей, я самый младший. Папа работал слесарем на Октябрьской железной дороге — депо находилось недалеко. Он умер от голода в ноябре 1941 года. Возвращаясь с работы, присел отдохнуть и уже не встал. В нашей семье только он получал рабочий паек, остальные — по нормам служащих и иждивенцев. Папа свой паек делил со всеми.
Весной 1942-го не стало матери Николая Ивановича, младшие сестры тоже не перенесли первой блокадной зимы. Старшие братья погибли на фронте. В живых остались лишь сам Николай Любшин и две его сестры — Нюня и Тосенька...
— Помню, как затихал наш двор, когда в него из-под арки входила почтальонша. Все замирало. Из толстой сумки она доставала военные письма — треугольнички, квадратики, прямоугольнички. Почтальонша знала всех в доме и раздавала письма из рук в руки. Когда уходила, все облегченно вздыхали: «Слава богу, без похоронок», — делится воспоминаниями Николай Иванович. — Похоронки встречали молчанием, которое сменялось воем и плачем.
Еще осенью 1941 года прямо под окнами Любшиных застрял танк — его тащили, видимо, на авторемонтный завод на углу Тележной и Кременчугской улиц, но что-то не заладилось. Танк, который был без гусениц, зацепился за булыжную мостовую, стал выворачивать камни, и его бросили. Так и простоял тут всю войну, став «добычей» местных ребятишек.
На противоположной стороне Тележной улицы — импозантный Тырловский дом, который называли так по фамилии его дореволюционного владельца, известного кирпичного заводчика.
— Здесь в первом дворе подвал приспособили под бомбоубежище, в которое мы спускались в первые месяцы блокады. Потом, как и многие, перестали ходить: оставались дома, и меня просто прятали под столом... Нашему дому повезло, он уцелел, а вот в соседний угодила фугасная бомба, — говорит Любшин.
Мы прошли во двор Тырловского, чтобы отыскать бывшее блокадное бомбоубежище. Сегодня он выглядит образцово: замощен тротуарной плиткой, фасады отремонтированы. А вот и вход в тот самый подвал — теперь там магазин, где торгуют «средневековыми» одеждами, доспехами и кольчугами для любителей военных реконструкций. Спускаемся по ступенькам. Николай Иванович начинает припоминать: стояли двухэтажные нары, горели коптилки, люди сидели в полумраке и ждали отбоя воздушной тревоги...
Молодой человек, продавец, отрывается от компьютера, начинает прислушиваться к нашей беседе...
Покинув магазин, идем проходными дворами к Невскому и выходим из подворотни дома # 119. Между прочим, это первое здание в Ленинграде, разрушенное бомбой. Произошло это 6 сентября 1941-го, еще до начала блокады. Мощный фугас проломил центральную часть здания... На руины ходили поглазеть: никто не мог поверить, что город совсем скоро окажется под массированным ударом авиации и артиллерии.
После войны здание восстановили, и сегодня совершенно не заметно, где были повреждения. А прямо напротив него, на другой стороне Невского, — тот самый дом № 154, где находился детский сад.
— Если бы я не ходил в него, наверное, не выжил бы, — говорит Николай Иванович. — Нас хоть как-то подкармливали, отогревали. С нами каждый день занимались воспитатели: мы учили стихи, разучивали песни, танцевали. Выступали с концертами в госпитале, который находился в том доме на Невском, где сейчас администрация Центрального района.
Обращаем внимание, что в окнах бывшего «очага» не стеклопакеты, а старые рамы — скорее всего, те же самые, что были и во время войны. Подходим к дверям. Там, где был детский сад, теперь районный информационно-методический центр. Нажимаем кнопку на домофоне, просим пустить. Не с первого раза, но дверь нам открывают...
Поднимаемся на второй этаж. Старинная лестница, потертые ступени, балясины перил в «русском стиле»... Кажется, что с давних пор тут мало что изменилось...
Дверь открывает сотрудница, настороженно смотрит на нас.
— Здесь в блокаду был детский сад, в который я ходил. Можно нам войти? — спрашивает Николай Иванович.
Девушка, сохраняя недоуменное выражение на лице, все-таки пускает нас внутрь, а Николай Иванович оглядывается: как все знакомо, хотя прошло уже три четверти века. Сразу по коридору направо — актовый зал. Стены и потолки обильно украшены лепниной, в углу — белая кафельная печь. Ничего не перепланировано, все осталось в неприкосновенности.
— Хорошо помню, как на следующий день после освобождения Ленинграда от блокады к нам пришли корреспонденты из газеты, — говорит Николай Любшин. — Именно в этом зале фотограф должен был сделать снимки кого-нибудь из ребят. Выбор пал на меня — может быть, потому, что я был круглый сирота, а может быть, из-за того, что я ходил в детский сад всю блокаду. На меня надели нарядную кофточку, повязали бантик. Таким меня и запечатлели...
А весной 1945 года в этом актовом зале был мой выпускной. Мы подготовили прощальный концерт. В зале поставили сделанный из фанеры большой корабль: ярко раскрашенный, он передвигался на колесиках. Воспитатели где-то раздобыли для нас детскую матросскую форму.
Коля Любшин, сидя на носу корабля, должен был в подзорную трубу обозревать «морские дали».
— На репетиции нам показали, как надевать брюки клеш. Все ужасно волновались. Наконец, загремела музыка, и корабль медленно вплыл в зал. На носу стоял я в бескозырке, матроске с тельняшкой и брюках клеш, одетых... задом наперед. Ребятишки ничего не заметили, а взрослые сделали вид, что все в порядке.
Мечта Николая Любшина — чтобы на доме № 154 по Невскому проспекту появилась мемориальная доска в память о его блокадном детском саде. Несколько лет назад он даже нашел мецената, который готов был на свои деньги изготовить табличку, но оказалось, что надо преодолеть много формальностей, требуемых законом.
— У меня не было тогда времени и возможностей, и я отступился. Но не навсегда, — подчеркивает Николай Иванович.
Между тем прецеденты есть. Не так давно на Невском проспекте установили памятную доску в помещении сберкассы, работавшей всю блокаду. А в Невском районе в здании детского сада № 133 на ул. Седова, 74, в прошлом году появилась табличка в честь его воспитателей, работавших в годы блокады. Почему бы и здесь не появиться подобному мемориальному знаку?
Пока же Николай Иванович пытается выяснить судьбу одного из своих братьев — Алексея. Он приезжал домой с фронта в январе 1942 года, побыл недолго, а обратно до части не добрался. Исчез.
— К нам приходил следователь, а потом маму и старшую сестру Анну вызывали в Большой дом, — говорит Любшин. — В семье считали, что Алексей пропал без вести... Однако на недавний мой запрос в Минобороны пришел ответ: в числе погибших, умерших от ран и пропавших без вести он не значится. Как же это так? Думаю, что ответ можно найти в архиве ФСБ. Так что для меня блокада еще продолжается…
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 164 (6263) от 06.09.2018 под заголовком «На пороге «детского очага»».
Комментарии