Мое блокадное детство: воспоминания ленинградца

Мой отец Иван Осипович Андрюшенков к началу войны имел звание старшего сержанта, поскольку принимал участие в финской кампании. Погиб зимой 1943 года, сражаясь с врагом на Ленинградском фронте. Похоронен в братской могиле. Где - неизвестно. Либо на Невском пятачке, либо на Синявинских высотах, где воевала его часть. Мать - Клавдия Трифоновна - трудилась на «Красном треугольнике», в детский сад которого я ходил. Как и все предприятия осажденного города, завод работал для фронта. Его коллектив состоял в основном из женщин и подростков. Мне, когда началась война, шел пятый год. Но многое осталось в памяти.

ФОТО из архива редакции

Всем родителям, работавшим на предприятиях блокадного города (это были преимущественно матери), предписывалось отвести не эвакуированных детей в специально оборудованные бомбоубежища. Детский сад «Красного треугольника» находился на территории завода. В подвальном помещении сада поставили кровати для ребят и персонала. Входные двери и ставни сделали стальными. Электричества в подвале не было. Освещение - коптилки, отопление - буржуйки.

Мы, как маленькие старички, тихо сидели или лежали на кроватях - баловаться не было сил. Помню, сидишь, не шевелясь, смотришь на мерцающий огонек коптилки и думаешь, когда дадут поесть - кусочек хлеба и чайную чашечку жидкой теплой кашки. А потом снова находишься в ожидании следующего обеда.

Иногда днем нас выводили подышать воздухом. Немцы город бомбили и обстреливали по своему расписанию, но иногда неожиданно. И если об авианалетах радио успевало предупредить горожан сигналами «Воздушная тревога!» и воем сирен, то при артобстрелах многие жители не успевали укрыться в бомбоубежищах.

На всю жизнь мне запомнилась одна прогулка летом 1942 года. Воспитатели повели нас на площадку, которая находилась в сорока метрах от бомбоубежища, для чего необходимо было пройти через заводской железнодорожный путь. Площадка была усыпана разнокалиберными осколками от разорвавшихся снарядов.

Неожиданно завыли сирены - артналет. Все бросились к бомбоубежищу. Однако, когда я перебегал через железнодорожный путь, моя правая нога попала в стрелку (стык между рельсами) и, несмотря на отчаянные усилия, вытащить мне ее не удавалось. Стальная дверь в бомбоубежище с грохотом захлопнулась, и я остался один. Сирены выли, казалось, все громче и громче, разрывы снарядов раздавались все ближе и ближе... Я пригнулся к земле, насколько позволяла зажатая нога, закрыл глаза и замер, вздрагивая от каждого взрыва.

До сих пор помню, как пахнут осколки только что разорвавшихся снарядов, с рваными острыми краями, рыжие от окислившегося металла.

Весной 1943 года руководство осажденного города приняло решение эвакуировать оставшиеся детские учреждения, в том числе и наш садик. Для переправы через Ладожское озеро были выделены речные трамвайчики, которые до войны курсировали по Неве как прогулочные. По-видимому, наше суденышко было перегружено, поскольку волны плескались прямо на широкие окна. Но когда суда еще находились у причала, налетела вражеская авиация. Помню вспышки от стрелявших по самолетам зениток, что стояли на причале. Отбомбившись, самолеты улетели, трамвайчик спешно отчалил и доплыл до Кобоны, где нас посадили на машины и отвезли на станцию. По пути где-то в поле из солдатской кухни накормили кашей с тушенкой. Мы буквально набросились на еду, а взрослые со слезами отбирали у нас миски, хотя мы просили еще и еще...

Следующие два военных года наш детсад находился в селении Белое Озеро Барановского района Ульяновской области. Мы помогали нашим нянечкам в заготовке дров - катали небольшие кругляки спиленных берез от опушки леса до кухни. Воду в большой бочке, стоящей на телеге, возили на Казачке - рыжей корове с большими острыми рогами, которую мы очень боялись. Как умудрялся дядя Ваня - инвалид, потерявший ногу на фронте, запрягать Казачку и управлять ею, мы тогда не задумывались.

Помню яркий солнечный день - весенний, свежий. По улице бежит женщина-почтальон и возбужденно кричит: «Война кончилась!..». Еще не осознав происходящего, мы побежали вслед за ней с тем же возгласом. И встречные со слезами на глазах спрашивали: «Кто это сказал, кто?». А некоторые крестились: «Слава тебе, Господи!».

Вскоре из Ленинграда приехали представители завода со списком детей, чьи родители пережили блокаду. Нас посадили в грузовик с открытым кузовом и повезли на железнодорожную станцию. В память врезались две картины. Первая - мы сидим на дне кузова отъезжающего грузовика и глядим назад, где стоят на дороге пятнадцать ребят с воспитателем. Они смотрят на нас тоскливыми глазами и машут панамками. Их в Ленинграде некому ждать.

Вторая незабываемая картина. По дороге на станцию наша полуторка застряла в большой луже возле железнодорожного моста. Мы терпеливо сидим в кузове, как вдруг на мост въезжает поезд из вагонов-теплушек. Это возвращаются домой воины-победители. Двери у всех вагонов открыты, и в них стоят солдаты, слышны ликующие голоса, смех, песни, переливы гармошки... Внезапно стоящий в дверях одного из вагонов солдат, увидев полный грузовик детей, поднял руку с зажатой пилоткой и громко крикнул: «Пацаны!». Состав исчез, а у меня еще долго стоял в глазах этот молодой счастливый парень и вертелось в голове впервые услышанное непонятное слово...

Меня до школы не с кем было оставить, и я ходил с мамой на ее работу. Помню, как она вместе с другими женщинами выгружала с барж на Обводном канале доски и стройматериалы для восстановления разрушенных войной домов и заводских цехов. Облепив груженые вагоны, женщины перегоняли их по рельсам к цехам - паровоза не было.

Так сложилось, что в нашей коммунальной квартире (Подольская улица, 39 - 66) никто из мужчин не вернулся с войны. Три комнаты - три вдовы и их дети. Мы похоронку на отца не получали - только извещение из военкомата: «Пропал без вести». Конечно, мы надеялись на его возвращение. Таких случаев было немало: то из госпиталя приедут, а то из плена... Однажды играли мы с ребятами в соседней «разрухе», как вдруг прибегает мальчишка из нашего дома и кричит: «Генка, твой отец вернулся!». Я помчался сломя голову к дому. Квартира была заперта, а у двери сидел спящий военный. Смотрю - что-то на отца не похож. По малолетству я его плохо помнил, но у матери были фотографии, которые мы с ней часто рассматривали во время войны. Позже выяснилось, что это был дядя Гриша - брат соседки, только что демобилизованный...

Как и тысячи горожан, в 1970-е годы я получил земельный участок в садоводстве Кировского района Ленинградской области недалеко от Синявина. И до сих пор при перекопке грядок мы с сыновьями находим осколки мин и снарядов, стреляные гильзы - немые свидетели военной поры. А в первые годы были и неразорвавшиеся смертоносные находки, которые потом вывозили и ликвидировали привычные к нашим вызовам саперы. Земля избавляется от своих давних ран, выталкивая ржавый металл на поверхность. И с каждым годом его становится все меньше, как и живых свидетелей той жестокой для нашего народа войны.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 044 (6397) от 12.03.2019 под заголовком «Мое блокадное детство».