И один в поле воин. Со дня рождения академика Андрея Сахарова – 100 лет
В середине 1970-х годов Эдвард Радзинский создал пьесу «Сократ», в которой беседы философа с учениками перенес в современность. В Сократе многие увидели опального академика Андрея Сахарова. Драматург послал ученому приглашение на премьеру. И те же самые представители академической и чиновной элиты, которые травили Андрея Дмитриевича в печати и с высоких трибун, увидев его, стали изображать бурную радость, пожимать руку...О том, почему человек, сделавший блестящую научную карьеру, впоследствии выбрал путь гонимого борца за справедливость, мы говорим с исследователем новейшей истории России доктором исторических наук профессором СПбГУ Александром ПУЧЕНКОВЫМ.
ФОТО Игоря ЗОТИНА и Валерия ХРИСТОФОРОВА/ТАСС
– Александр Сергеевич, первоначально Сахаров стал известен как один из создателей ядерного щита СССР...
– Действительно, его научная карьера была стремительной. В 1948 году он был включен в научно-исследовательскую группу по разработке термоядерного оружия. А уже в 1953-м стал действительным членом Академии наук, был осыпан всевозможными премиями. Последующие годы, будучи одним из создателей первой советской водородной бомбы, он работал в условиях сверхсекретности. По его собственным воспоминаниям, не мог даже один выйти из дома в булочную: его везде сопровождал охранник.
Ключевая, на мой взгляд, фраза из воспоминаний ученого: «Все мы тогда были убеждены в жизненной важности этой работы для равновесия сил во всем мире». Ведь, когда он начинал свою научную деятельность, американская ядерная бомба угрожала самому существованию СССР. Требовалось ответное оружие, и Сахаров фактически был одним из тех, кто создал тот самый ядерный щит, давший нашей стране гарантию безопасности.
Кстати, некоторые из его идей, высказанных на рубеже 50 – 60-х годов ХХ века, тогда были сочтены малореализуемыми. К примеру, он предлагал разместить вдоль морских границ США серию торпед с мощнейшей ядерной начинкой: в случае чего их можно было бы взорвать в водах Атлантики, это вызвало бы цунами, которое снесло все морское побережье Америки... Судя по всему, идея не забыта и сегодня.
Однако с определенного времени Сахаров посчитал, что главная задача его и коллег по ядерному проекту выполнена. Дальше нужен следующий шаг – изменить общественные настроения: теперь, когда СССР и США поняли, что им нет никакого смысла воевать друг с другом, поскольку победителей не будет, руководители должны договориться о будущем – возможно, даже безъядерном.
– Что же стало «моментом истины»?
– Эпизод, о котором ученый упоминал в своих мемуарах. На банкете после очередного успешного испытания в Семипалатинске звучали речи о том, как замечательно поработали наши ученые. И тогда Андрей Дмитриевич в присутствии главного маршала артиллерии Митрофана Неделина произнес речь, главный смысл которой сводился к тому, что теперь надо молить бога, чтобы ядерное оружие никогда не было применено.
Для советского физика подобное заявление было вызывающим. Неделин ответил анекдотом, недвусмысленно дав понять: вы, ученые, сделали нужное дело, получили награды, теперь отойдите в сторону и не мешайте нам, военным, использовать оружие по своему разумению...
Еще один важный момент, когда ученый публично обозначил свою позицию... В 1966 году пошли слухи о грядущей реабилитации Сталина, якобы оболганного Хрущевым, и ряд деятелей культуры, в том числе Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Иннокентий Смоктуновский, Олег Ефремов, подписали обращение в адрес генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева. В нем говорилось о том, что реабилитация «вождя народов» будет кощунством по отношению к миллионам репрессированных. Сахаров, будучи одной из значимых фигур Академии наук, подписал это коллективное письмо.
Вообще брежневское сворачивание оттепели произвело на академика угнетающее впечатление. Сахаров чрезвычайно болезненно воспринимал возвращение к авторитарным методам управления.
Что привело к окончательному разрыву? Андрей Дмитриевич стал самыми разными способами доносить до всего мира свои мысли о необходимости поддержки правозащитного движения в СССР. И его статьи, которые всевозможными оказиями попадали на Запад, начали публиковать, в частности, в «Нью-Йорк Таймс». Сахаров осуждал вторжение советских войск в Чехословакию, политические репрессии в отношении инакомыслящих, призывал к установлению партнерских отношений с США...
Это было неслыханно: один из самых засекреченных людей Советского Союза, один из самых обласканных властью ученых, по сути, выносил сор из избы! Говорил Западу о том, что в Стране Советов не все ладно. То есть с точки зрения правящей элиты совершил предательство.
– А как к политической деятельности Сахарова отнеслись его товарищи по научному цеху?
– Крайне прохладно. Многие воспринимали его как человека, и без того пресыщенного славой и почестями, а теперь стремящегося к еще большей шумихе вокруг своего имени. Считали, что Сахарову не хватает знаний: он рассуждал об общественных науках будучи представителем точной. Что своими высказываниями на Западе ученый наносит ущерб репутации не только страны, но и корпорации советских физиков. Ведь у власти сразу же возник вопрос: где гарантия, что примеру академика не последуют другие ученые? Стало быть, можно ли их выпускать на научные конференции и симпозиумы за границу?
Более того, далеко не все коллеги верили в искренность Андрея Дмитриевича. Многим казалось, что ему задурманило голову его окружение, близкое к диссидентским кругам, в первую очередь его жена Елена Боннэр.
В то же время Сахарова в отличие от того же Солженицына не считали идейным врагом СССР и антикоммунистом. Некоторые из ученых думали, что Андрей Дмитриевич, простите, немного повредился умом, а его правозащитную деятельность воспринимали как блажь... Мало кто представлял, что перед ним абсолютно бесстрашный человек, внезапно уверовавший в свою миссию – открыть глаза миру на неправду, которая творится на его родине, и тем самым помочь ей освободиться от этого зла.
По большому счету, вступив на стезю диссидентства, он был одиночкой, в чем была одновременно его слабость и сила. Он пожертвовал своим положением и блестящей научной карьерой, надеясь, что благодаря как раз им к его голосу в защиту мира, правды и справедливости должны прислушаться...
Хрупкий тщедушный интеллигент с плохой дикцией, рано начавший страдать от хронических болезней, непрактичный, абсолютно беспомощный в быту, не боясь практически ничего, бросил вызов всесильной государственной системе. Он не побоялся, что она сотрет его в порошок, и руководствовался при этом личными, пускай и совершенно идеалистическими, убеждениями.
Бесхитростный, романтичный, он, конечно же, вовсе не был ни ангелом, ни рыцарем, но за свои взгляды готов был драться.
Да, многие из них могут показаться сегодня наивными. К примеру, идея конвергенции, с которой он выступал. Он не являлся ее автором, но именно он был наиболее известной фигурой, ее популяризировавшей. Сводится она к тому, что социалистическая (коммунистическая) и капиталистическая идеологии и системы должны постепенно сблизиться и в итоге слиться в нечто единое, взаимно уничтожив все плохое, что в них есть, и оставив только все хорошее. Тогда-то и наступит вечный мир во всем мире и процветание человечества, основанное на свободном обмене информацией и передаче максимума власти на низовой уровень.
Именно угрозу взаимного уничтожения человечества в результате ядерной войны Сахаров считал первопричиной, почему это все должно произойти. Никаких конкретных практических решений, как конвергенция (слияние) двух систем может произойти, он изначально не предлагал. Это была чисто умозрительная, «кабинетная» философская теория...
– Может даже показаться странным, что репрессивная машина отнеслась к Сахарову достаточно милосердно. Его «всего лишь» отправили в ссылку в Горький...
– Произошло это вскоре после того, как Сахаров выступил против ввода советских войск в Афганистан. Андропов в своем кругу говорил о том, что, по большому счету, к ученому применили самое мягкое наказание из всех, которые предлагались, да и вообще можно было бы даже освободить его и дать ему возможность заниматься теоретической физикой, но с единственным условием: он должен написать покаянное письмо с обещанием, что он не будет заниматься деятельностью, противоречащей интересам советского государства. Разумеется, ждать подобного не приходилось...
Да, Андрея Дмитриевича не посадили в тюрьму, как многих других диссидентов. Наверное, все-таки побоялись мирового резонанса, тем более что приближалась Олимпиада-80. Возможность его высылки за границу, как
Солженицына, даже не обсуждалась: будучи разработчиком ядерного оружия, Сахаров обладал доступом к сверхсекретной информации. Поэтому для него создали условия, которые кому-то могут показаться едва ли не санаторными. Хотя и лишили всех званий и наград.
На шесть лет, проведенных в горьковской ссылке, ученый был фактически изолирован, выброшен из науки, полноценной творческой и общественной жизни. Он, находившийся под постоянным контролем КГБ, сопротивлялся как мог, объявлял длительные голодовки, окончательно подорвавшие его здоровье...
Однако любопытная деталь: несмотря ни на что, его имя не было вычеркнуто из науки. В Энциклопедическом словаре 1985 года указано, что Сахаров – академик Академии наук СССР (он сохранил это звание: научная корпорация проявила строптивость!), автор трудов по теоретической физике. Но там же – обратите внимание на практически гениальную формулировку в конце этого краткого текста: «В последние годы отошел от научной деятельности».
Понятно, что судьба ученого-диссидента изменилась с приходом к власти Михаила Горбачева. Тот получил достаточно тяжелое наследие, с которым теперь приходилось разбираться. В этом плане освобождение в конце 1986 года Сахарова из ссылки, через два месяца после советско-американского саммита в Рейкьявике, где очень остро поднимался вопрос о правах человека в СССР, может быть истолковано как определенный реверанс в сторону Запада.
Кстати, после того как сотрудники КГБ установили в квартире Сахарова телефон, первым человеком, голос которого академик услышал в трубке, был глава СССР. Как вспоминал потом Михаил Горбачев, его собеседник сразу же начал выступать с требованиями в первую очередь освобождения всех политзаключенных. И это было не просто отсутствие страха перед руководителем государства: Сахаров настолько был измучен борьбой, что был счастлив любой возможности высказаться.
Подчеркну еще один момент: никто из властей предержащих не представлял, чем он будет заниматься после возвращения в Москву. К его участию в политике отношение было весьма ироническое: Сахарова не воспринимали всерьез.
– И просчитались?
– Сложный вопрос. Сахаров был символом правозащитного движения, высочайшим моральным авторитетом для диссидентов, но не более того. Даже его сторонников поразила лихорадочная горячность, с которой он, не боясь насмешек и шельмования, ринулся в политическую борьбу...
Через два месяца после возвращения из ссылки он выступил на международном форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества», где заявил две основные идеи. Первая: строгая и последовательная опора на принцип разумной достаточности обороны, диктуемый интересами государства. Вторая: принципиальный отказ от применения первыми ядерного оружия.
Звездным часом Сахарова стал 1989 год, когда он был избран народным депутатом СССР и вошел в межрегиональную депутатскую группу (МДГ). Мне приходилось общаться со многими ее участниками, и все они вспоминали, что Андрея Дмитриевича воспринимали как человека-легенду.
В МДГ было пять сопредседателей, но, если бы Сахаров пожелал стать единоличным руководителем, никто бы не осмелился возражать, поскольку он обладал непогрешимой репутацией и мировой известностью и не принадлежал к числу «маршалов из партии», как Ельцин. Хотя и не был народным лидером, как тот же Борис Николаевич.
Другое дело, что большинство депутатов-межрегионалов считали, что Сахаров высказывает порой чрезвычайно утопические, беспомощные, наивные взгляды в политике и мироустройстве, чем наносит вред и самому себе, и своим коллегам.
– Поэтому сейчас об идеях ученого не особенно и вспоминают?
– Именно так. К примеру, с трибуны съезда он предложил создать Европейско-Азиатский союз, в котором все субъекты независимо от их размера, истории и государственной принадлежности наделялись бы равными правами «с сохранением теперешних границ». «Со временем возможны и, вероятно, будут необходимы уточнения границ», – сказал Сахаров. И это он заявил тогда, когда уже вовсю пылал конфликт в Нагорном Карабахе!..
Он позволял себе ссылаться на зарубежные радиостанции, говоря о том, что в Афганистане с советских вертолетов расстреливали своих же раненых солдат, попавших в окружение, дабы те не оказались в плену. И причиной обструкций, которые зал устраивал академику, было не только доминирование на съезде, как сказал тогда депутат-историк Юрий Афанасьев, «агрессивно-послушного большинства», но и то, что большинство делегатов не видели в Сахарове «совесть нации», как о нем, по всегдашней национальной традиции, начали говорить немедленно после его смерти.
Кроме всего прочего, он сумел за время проведения съезда прорваться к микрофону семь или восемь раз, в то время как большинство депутатов вообще не получили слова. Им было непонятно и то, почему Горбачев благоволит Сахарову, а тот, нарушая все регламенты, не уважает своих коллег и превращает съезд в свою собственную политическую трибуну.
Но надо было понимать Андрея Дмитриевича. Он прекрасно осознавал, что в СССР впервые за многие десятилетия появилась легальная возможность вести открытую политическую дискуссию, которую будет слышать вся страна. Не десятки тысяч интеллигентов, читающих самиздат и внемлющих западным радиоголосам, а миллионы советских людей. И если они поначалу даже и не примут эти мысли, то они неминуемо засядут у них в головах.
Он видел в съездах народных депутатов исторический шанс для изменения настроений общества и испытывал огромную потребность успеть донести до людей все то, что ему хотелось сказать. Иначе говоря, Сахаров считал, что значение съездов прежде всего в том, что он и его соратники, несмотря ни на какое противодействие, неминуемо обретут миллионы сторонников. Неминуемо!..
У него было мало времени, он понимал лавинообразный характер перестроечных преобразований. И хотя многое из того, что он тогда говорил с парламентской трибуны или на митингах, казалось в 1989 году далеким от реалий, оно удивительным образом совсем скоро стало грозной явью. Видя опасность распада государства, Сахаров говорил о том, что обновление Союза – вовсе не далекая перспектива, а то, что может и должно спасти его сейчас.
Некоторые положения из его конституции Союза Советских республик Европы и Азии были использованы Горбачевым в 1991 году при работе над текстом Договора по созданию Союза Суверенных Государств. В частности, о том, что каждая республика может иметь свои собственные вооруженные силы и правоохранительную систему, обладать полной экономической самостоятельностью, а все налоги и другие денежные поступления от предприятий и населения на ее территории отправлять в свой бюджет... Но было уже поздно: дезинтеграция зашла слишком далеко.
Вряд ли Сахаров мечтал о том, что произошло в нашей стране в 1990-х годах. Он не принял бы, я думаю, распад Союза, пришел бы в ужас, увидев результаты шоковой терапии в экономике. Андрей Дмитриевич был и навсегда оставался убежденным сторонником социалистической системы ценностей, он считал социализм неисчерпаемо обновляемой структурой. Его соратники отмечают, что по своим взглядам он близок к тем, кто считал, что ленинское наследие было извращено – сначала Сталиным, а затем Брежневым.
– То есть его мечтой было вернуться к подлинному Октябрю, к настоящему Ленину?..
– Да, именно в духе «шестидесятников». Парадокс еще и в том, что радикальный демократ Сахаров вовсе не был радикальным борцом за власть. Он был борцом за идею. Власть как таковая его мало интересовала. Мне сложно представить Сахарова, наделенного какими-то властными полномочиями.
Андрей Дмитриевич вообще в каком-то смысле сдерживал радикализм оппозиции, он абсолютно искренне считал Горбачева движущей силой перестройки. Очевидно, в немалой степени потому, что был обязан ему своим освобождением из горьковской ссылки.
Позиция Сахарова сводилась к тезису: «беречь Горбачева», он считал, что в перспективе МДГ вообще должна стать его опорой в борьбе против консервативного крыла Съезда народных депутатов СССР. И в этом он серьезно расходился со своими соратниками-межрегионалами, считавшими, особенно к концу 1989 года, что Михаил Сергеевич сознательно тормозит перестроечные процессы, и делавшими ставку на Ельцина.
Конечно, фантазировать легко, но мне думается, что Сахаров не поддержал бы ту залихватскую атаку на власть, которую его собратья по демократическому лагерю устроили в 1990 – 1991 годах. Он ушел удивительно вовремя, в конце 1989 года, – в то время, которое можно было бы назвать народным пиком популярности перестройки. Его внезапная смерть в самый разгар II Съезда народных депутатов превратила его жизнь в драматургически выверенный спектакль, состоящий из трех действий: гениальный прорыв в науке, борьба за правду, великий закат.
Уверен, что в истории нашей страны академик Сахаров останется искренним патриотом своей родины, выдающимся ученым, который внес неоценимый вклад в создание ядерного щита нашего государства, и одновременно – человеком с неоднозначными политическими взглядами, зачастую опередившими время. Что абсолютно точно: он всегда будет восприниматься человеком, не сломленным системой, доказавшим, что и один в поле может быть воином.
Лучшие очерки собраны в книгах «Наследие. Избранное» том I и том II. Они продаются в книжных магазинах Петербурга, в редакции на ул. Марата, 25 и в нашем интернет-магазине.
Еще больше интересных очерков читайте на нашем канале в «Яндекс.Дзен».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 88 (6926) от 19.05.2021 под заголовком «И один в поле воин».
Комментарии