«Эсмеральда» в холодном зале

Артистов ленинградских театров, которые отказались от эвакуации, руководство города призвало бороться с врагом «своим оружием» - искусством. 8 ноября 1941 года в Большом зале Филармонии состоялся праздничный концерт, балетную часть которого подготовила Агриппина Яковлевна Ваганова. А 20 ноября Кировский театр открыл новый сезон 1941/42 гг. оперой «Евгений Онегин», правда, на сцене «Народного дома»: зрительный зал театра разрушила 19 сентября фугасная бомба.Несмотря на налеты, спектакль состоялся, хотя и с перерывами. А потом не стало и «Народного дома» - сгорел. Начались перебои с электричеством, город погрузился в темноту. И тогда артисты занялись военно-шефской концертной деятельностью. Среди тех, кто ездил выступать перед бойцами, была и балерина Наталия Сахновская со своим партнером заслуженным артистом РСФСР Робертом Гербеком. Вот как она вспоминает о тех днях в своем блокадном дневнике, выдержки из которого редакция получила от Сахновской незадолго до кончины актрисы в 1990 году.

Иллюстрация mariakraynova/shutterstock.com

На передовую с концертами нас везли в любую погоду на открытом грузовике. На дождь и снег мы уже не обращали внимания, а вот налетов боялись. Однажды попали под сильный артобстрел. Водитель увеличил скорость, чтобы вырваться из опасной зоны, как вдруг перед машиной разорвался снаряд, а следом за ним другой - сзади... Мгновение - и наша машина круто свернула и на полном ходу влетела в подворотню ближайшего дома. И тут ахнуло, но не в нас. Мы отделались синяками и ушибами. Выезжать на дорогу было страшно, но мы знали, что иного решения нет: нас ждут бойцы, которым решили подарить день без войны. Из траншей и землянок их отправили в баню, после которой обещали концерт.

Он состоялся на вытоптанной площадке, по краям которой расположились воины. От вражеских позиций нас защищал высокий пригорок. Все шло нормально, пока мы не услышали гул самолета. Фашист летел в нашем направлении, но каковы его намерения? В это время выступала Александра Делизари. И она не остановилась, а только повысила голос, заставив себя слушать. И ее уверенность, что ничего страшного не случится, передалась окружающим...

Хочу подчеркнуть, что мы, артисты, разделяли общую участь ленинградцев, и только особое нервное состояние давало нам силы выступать. Хотя в самое тяжелое время случалось, что и они нам изменяли, и тогда танец или пение прерывались обмороком...

Самым страшным был мучительный голод. Город вымирал... Тяжестью ложилась на душу потеря родных, друзей, товарищей. Груз страданий и бедствий был невыносим. Нужен был какой-то выход, луч мимолетной радости, чтобы обрести силы и выдержать, выстоять. Спасало искусство.

Измученные блокадной жизнью ленинградцы не ложились лишний раз отдохнуть, а шли слушать музыку, оперу, смотреть балет. А мы, артисты, были счастливы оказаться нужными в такую пору, нести людям утешение, отвлекать раненых от страданий и скорбных дум. Все больницы, школы, клубы были отведены под госпитали и полны изувеченными молодыми людьми. Тяжко было видеть это, но мы никогда не отказывались от выступления. В такой ситуации щадить себя было невозможно.

Зима 1943-го - лютые морозы, бесконечные налеты. Наша труппа выступает в Выборгском дворце культуры. Идет балет «Эсмеральда». Зал вторую зиму нетоплен, зрители в шубах, валенках, кутаются в платки и все же мерзнут, но сидят. Начинается налет, фугаски сотрясают здание, где-то со звоном вылетают последние стекла, но никто не трогается с места.

А у нас в гримерке окна заколочены фанерой, в щели задувает снег, который лежит на подоконниках и не тает. Зуб на зуб не попадает, но мы все равно переодеваемся в трико и легкие туники. Артистам природой дана способность вдохновляться, когда зритель ждет и просит повторить номер. Мы танцуем. Изо рта клубится пар и реет вокруг наших лиц,

создавая зрелищный эффект. Забыта война, налеты, голод и все ужасы. Душа вырвалась из-под гнета и летит, увлекая всех за собой в прекрасный мир искусства. Это был наш общий отдых, счастливые минуты в той жизни. Мы не уступили этих творческих мгновений ни голоду, ни холоду, ни войне...

Но вот смолкла музыка, стихли последние аплодисменты. Опустился занавес. Окоченевшие руки с трудом натягивают теплую одежду, ноги сводит, словно стояли на льду. Впереди путь с Выборгской стороны в разные концы города, кому куда. Пока мы, артисты, разгримировываемся и переодеваемся, публика успевает разойтись.

На улицах ни души. Бредем вдвоем с Робертом, увязая в снегу. Бьют зенитки. Сосет под ложечкой от мучительного голода. Сверлит мысль - живы ли родные, цел ли дом и каким будет завтра? Удастся ли снова доставить людям хотя бы несколько минут радости?

В эшелоне только девушки

Александр СМОРОДИНСКИЙ

Первый немецкий самолет наша батарея сбила 6 июля 1941 года.

У летчика - вшивого (в прямом смысле) обер-лейтенанта мы обнаружили цветную рельефную карту Ленинграда. Теперь она этому гаду не понадобится, со злостью подумали мы и решили по-особому отметить событие. Из плексиглазового козырька фашистского самолета наделали себе мундштуков. Кстати, воевал я в 169-м зенитно-артиллерийском полку, в котором еще в мирное время мне довелось служить по призыву.

4 апреля 1942 года, когда Ленинград волнами накрывала вражеская авиация, пытаясь пробить себе воздушный коридор к стоящим на Неве кораблям, я был ранен. Находился у дальномера, управляя огнем. Наш комбат Николай Петрович Мильченко назвал происшедшее со мной счастливым случаем, а точнее, счастливой звездой. Осколок ударил в звездочку на моей зимней шапке, срикошетил и тогда уже попал в голову. Мне быстро оказали первую помощь и, хотя каждый литр бензина был на счету, отвезли в госпиталь.

Через месяц выписался я из госпиталя, и мне перед отправкой в полк предоставили два дня отпуска, которые оказались лишними. В моем родном городе мне некуда было идти. Я бесцельно бродил по улицам, но ноги сами меня привели на Карповку, где мы жили до войны и где от голода умерла моя мать. По дороге мне встретился старик, сидящий на деревянном ящике. Перед ним лежала целая куча пластинок, и он менял это сокровище на буханку хлеба. На другой день я застал его на этом же месте с теми же пластинками...

В конце 1942 года в канун прорыва блокады я получил ответственное задание - доставить из Москвы в редеющие ряды бойцов Ленинградского фронта пополнение. Немного растерялся, узнав, что это за контингент - две тысячи девушек-добровольцев.

В помощь мне дали шестерых офицеров. Сначала мы на грузовике пересекли Ладогу и на товарном поезде прибыли в Москву. А оттуда нас направили в Загорск, где был женский пункт мобилизации. Надо сказать, что на всем пути люди к нам относились с повышенным вниманием - всех волновала судьба ленинградцев и насколько пострадал город от бомбежек...

Наш девичий эшелон шел в Ленинград без расписания, останавливаясь лишь там, где были организованы пункты питания. С таким личным составом, не признающим строя, а иногда и дисциплины, мы, сопровождающие, находились в постоянном напряжении. На остановках девушки бегали за дровами и водой, и еще им надо было (извините) оправиться, что они делали под вагонами, порой рискуя. Мы все время обходили теплушки, выясняли настроения, ободряли.

В Тихвине наш эшелон встречал комендант. Он бежал к нам, что-то крича и размахивая руками. Так мы услышали долгожданное: «Товарищи, блокада прорвана, прорвана блокада!»...

В Кобоне нас тоже ждали трудности: начальник перевозок никак не мог решить, как переправить такое количество людей на ленинградский берег. Наконец, стали сажать по одной девушке в кабину каждой машины, которая шла в город с продуктами или боеприпасами. Переброска продолжалась три дня, во время которых я несколько раз оказывался то на одном, то на другом берегу.

Переправу обстреливали, но девушки, порой весьма забавные в шинелях не по росту (кто рассчитывал на таких мелких бойцов?) и больших сапогах, держались мужественно. А ведь некоторым из них, как потом выяснилось в разговоре, не было и 18 лет: они приписали себе лишние годы, чтобы попасть на фронт. Неоднократно ходили в военкоматы, ожидая, когда появится указ, разрешающий мобилизовать девушек.

Их появление на Ленинградском фронте было кстати: они заполнили поредевшие боевые расчеты. Внесли культуру и уют во фронтовую жизнь, заставив бойцов подтянуться, следить за собой. После войны некоторые из москвичек остались в нашем городе, потому что нашли здесь свое счастье. И мы потом часто виделись на разных ветеранских встречах.

Посылки с неба

Помогали получать юные партизаны

Алексей ШИРОКОВ

В 5-й партизанской бригаде, которую возглавлял комбриг Константин Дионисьевич Карицкий, любили одну песню, сочиненную, говорят, тоже партизаном. Я запомнил ее начало:

Окрасил дым волнистые туманы,
Ночное небо стало розовей.
В такую ночь собрались партизаны
И дали клятву Родине своей.
«Родная мать! Мы все полны
стремлений
Громить врага как ночью, так и днем.
Скорей умрем, чем станем на колени.
Но победим скорее, чем умрем»...

С большим воодушевлением пели ее и мы, подростки, помогавшие партизанам бороться с врагом. А таких ребят было в бригаде немало, и, надо сказать, нам давали серьезные поручения.

Село Большое Заполье Псковской области, а также расположенные в округе деревни входили в партизанский край и были свободны от фашистов. Продуктами партизан снабжали местные крестьяне, а оружие, боеприпасы и обмундирование по возможности присылала Большая земля. Помню, как в декабре 1943 года мне с товарищем поручили встретить самолеты с грузом.

Ночь была лунная, безветренная, с небольшим морозцем. Разожгли мы костер на поляне за селом и стали «слушать» небо. Уловив нарастающий гул, я побежал в штаб. Дежурный вышел на поляну и, когда стали видны самолеты, выстрелил в воздух зеленой ракетой. В ответ такой же выстрел раздался с первого самолета. А мы тем временем стали кидать в костер охапки соломы. Пламя ярко осветило поляну, и самолеты, которых было пятнадцать, начали сбрасывать на парашютах грузы. Они разлетались в разные стороны, а один мешок даже упал на крышу дома в селе, и нам, ребятам, пришлось все собирать и складывать на подводы до самого утра.

Эту бессонную ночь я запомнил на всю жизнь. И хотя до окончания войны было еще полтора года, чего мы все, конечно, не знали, я тогда твердо понял - победим. Как в партизанской песне: победим скорее, чем умрем.

К нам приближался фронт. Вокруг села были выставлены дозоры, в которых находились и мы, ребята, ставшие уже опытными партизанами. И вот в один из вечеров первых дней февраля заметили мы группу людей во всем белом, идущих к селу. Дозорный крикнул: «Стой! Кто идет?». В ответ раздалось: «Свои, разведка».

Я повел их в избу бывшего председателя нашего колхоза Дмитрия Пиманова. И когда разведчики, войдя в дом, сняли маскхалаты, у меня аж перехватило дыхание. На груди у каждого я увидел ордена и много медалей.

Не знаю, как им всем удалось разместиться на ночь в избе Пиманова, но на утро, когда я на подводе подъехал к ней, тридцать разведчиков уже стояли во дворе в полном снаряжении. На пяти подводах мы должны были незаметно перекинуть их поближе к Пскову. Пришлось пробираться глухим бездорожьем, минуя немецкие гарнизоны и эстонские карательные отряды, которых здесь было полно. Я ехал замыкающим.

На второй день пути нас встретила другая партизанская бригада, которой мы передали разведчиков, а сами повернули обратно. Нам надо было вернуть одолженных лошадей крестьянам. Когда мы наконец выбрались на большую дорогу, которую контролировали партизаны, - радости не было конца. Навстречу нам двигалась Красная армия: колонны бойцов и множество техники. А через неделю многих юных партизан отвезли в освобожденный от блокады Ленинград на учебу.

От редакции. Автором стихотворения «Клятва», которое бывший юный партизан назвал песней, является поэт, прозаик и журналист Иван Виноградов. Он был участником партизанского движения на псковской земле. Впоследствии - редактором газеты «Псковская правда».