В гостях у Михаила Пиотровского

ФОТО Александра Дроздова

Ритм сердца

Михаил Борисович Пиотровский многолик — как сам музей, который он возглавляет. Ученый и государственный деятель, музейщик и дипломат, преподаватель и администратор, хозяин и наследник... Невозможно представить себе, как один человек проживает столько ролей почти одновременно. И как ему хватает суток на все... Вероятно, Пиотровскому помогает сам Эрмитаж — такой цельный в своем грандиозном разнообразии, такой незыблемый, такой великий и такой вместе со всем этим человечный. Без сомнения, ему помогает и директорский кабинет — за этим же столом сидел Борис Борисович Пиотровский...

Оказавшись в гостях у Михаила Борисовича, хотелось поговорить с ним именно о человечном и человеческом. О его умении мгновенно переключать внимание, например с президента на служительницу. Или о знаменитом синем шарфе... Но многие люди, увы, только этот шарф и видят. Поэтому наши вопросы были о главном. О главном музее нашей страны.

Директор Эрмитажа любезно уделил разговору с нами два часа. Его рассказ можно было бы выпустить отдельной брошюрой. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию самое основное.

— Михаил Борисович, благодарим вас за то, что вы нашли время ответить на наши вопросы. Первый такой: как бы вы сами охарактеризовали нынешний этап жизни Эрмитажа?

— Я думаю, идет подготовка к большому повороту. Эрмитаж, как и все музеи России, выплыл из бурных вод перестройки. При этом он хорошо использовал ту независимость, которая ему была дана еще в последние годы советской власти, а также многие внутренние ресурсы. Все, что музей и его люди могли сделать, сделано.

Начинается новое время. Оно характеризуется усилением бюрократизации. Сейчас мы обсуждаем уставы музеев, бюджетные кодексы, законы, и видно, что возвращаются времена, когда малоответственный человек принимает решения по всем мелким делам в подчиненном учреждении. Под единый нивелир подгоняют всех.

Я и сам чувствую, что начинаю все больше «бюрократить»...

Сложность не только в этом. Для развития нам сегодня необходима новая организация музея. Члены Международного консультативного совета Эрмитажа (мы начинаем всегда с него) говорят: нужна пирамида, где много довольно широких слоев внизу, а не голая «вертикаль власти»... Вопросов много. Как строить, например, отношения со спонсорами-донорами? Их надо выстраивать уже не как проекты, а как программу... У нас филиалы за рубежом, выставки... Никогда еще Эрмитаж не был в мире так виден. Поэтому такая большая ответственность.

По существу, сегодня мы живем в стиле и в духе большой международной корпорации. И уже очень большая часть моего времени проходит в самолетах...

— Однако вас еще, к счастью, никто не называет топ-менеджером Эрмитажа...

— Да. Необходимо помнить, что музеем, и вообще учреждением культуры, не должен руководить чистый менеджер. Мнение о том, что такой специалист, будто прежде партработник, может управлять культурой, глубоко ошибочно и вредно. Это в бизнесе есть четкие критерии, которым учат в школе менеджмента. Деньги, доход — хороший критерий, очень ясный. Заработал или не заработал, единица — ноль. Но это и самое легкое, вот почему сейчас все меряют деньгами...

Культура в принципе значительно сложнее, здесь многое необъяснимо даже словами. Поэтому управлять культурой должны люди, вышедшие из нее же. Из искусства, искусствоведения, истории, археологии... И «новая кровь» должна быть совместима со «старой». В Европейском университете мы основали кафедру искусствоведения и истории искусств; я после некоторых колебаний согласился: думаю, правильно возглавить кафедру музейного дела и охраны памятников в Петербургском университете... Надо готовить людей в своем духе.

Еще очень важно на нынешнем этапе сохранить ту степень автономии и ту степень свободы принятия решений, которая у нас есть. Они под большой угрозой, и мы опять должны биться и за общие права, и за некие права и особенности Эрмитажа.

— Ему нужны особые законы?

— Да. Музеев много, но — к сожалению или к счастью — Эрмитаж особенный. Это музей, который представляет Россию в мире. Энциклопедический музей мирового искусства, помещенный в российскую историю. Он не про русское искусство, но он про русскую историю и русскую культуру как обращенную к миру. По Эрмитажу очень многие судят о том, что творится в России. Ну и плюс совершенно уникальный архитектурный комплекс... Во Франции есть закон о Лувре. Думаю, и Эрмитаж заслуживает отдельного закона.

— И в нашем городе его роль особенная.

— Безусловно. Это градообразующая единица. Александр Николаевич Сокуров верно говорит: неизвестно, когда еще в полную силу заработает промышленность Петербурга. Может, это и не нужно, а нужно активнее выводить ее из города...

А вот Эрмитаж создает Петербургу возможность экономически развиваться. Вообще я твердо уверен, что именно культура вытащила город из пропасти. Наше маленькое поступательное движение вперед в значительной степени благодаря ей. Ибо все учреждения культуры сумели не только найти себя в новых обстоятельствах, но и создать в городе атмосферу активности. У нас нет протестантской этики, но должен быть в народе некий оптимизм, выражаемый словами «все будет хорошо». Эрмитаж, Царское Село, Павловск, Петергоф, начинающий восстанавливаться Ораниенбаум (он еще в руинах, но о нем все говорят), Русский музей, Мариинский театр, Театр Додина — это все замечательно, и все это видят.

— В какой степени государство содержит Эрмитаж? Какую часть своего бюджета музей зарабатывает сам? Как вообще строятся отношения между государством и музеем?

— Вопрос на самом деле шире. Культуру должно содержать общество, поскольку она принадлежит ему. Государство — лишь кусочек общества, наемная часть, один из аппаратов. О чем никогда не надо забывать. Есть другие части общества — разные организации, фонды, частные лица. В Америке, например, содержание культуры гораздо больше отдано частным лицам, богатым и небогатым, городам и муниципалитетам, вмешательство госбюджета там очень маленькое. У этого есть плюсы, но есть и минусы. Количество времени, которое проводят директора музеев в США в поисках денег и расшаркивании перед возможными спонсорами, потрясает. Серьезным людям уже неинтересно идти в это дело: насколько я знаю, около двадцати музеев, причем очень хороших, имеют вакансию на директорский пост.

Сейчас в нашем государстве случилась трагедия, о которой нужно говорить, — культура выпала из его приоритетов (хотя в их числе наконец-то появилось образование). Власти на местах вообще вычеркивают учреждения культуры из всех бюджетов. До этого государственные поступления Эрмитажу все время чуть-чуть росли, а нынче пришлось предпринять резкие шаги, вплоть до обращения к премьер-министру, чтобы бюджет оставили хотя бы на прежнем уровне.

Сегодня примерно шестьдесят процентов нашего бюджета — госденьги, остальные сорок делятся так: треть — наш прямой заработок — билеты, лицензирование, картинки, экскурсии, разные программы; треть — компенсации за выставки. И еще одна треть — благотворительные пожертвования. Музею было бы хорошо все делать бесплатно, но это экономически невозможно. И, может, морально невозможно — уважать не будут. Но в принципе Эрмитаж цель такую недостижимую ставит. Примерно половина наших посетителей ходят бесплатно или за символические деньги. Это дети и студенты независимо от гражданства, а также российские пенсионеры.

Вообще взаимодействие с государством — сложный вопрос. Надо понимать, что в музее создается определенный продукт, что это не помещение с развешенными картинками. Не просто эксплуатирование общественной собственности. А нам все время говорят: вы — источник дохода государственного бюджета, еще немного, и сделают нас источником его расхода. С этим приходится постоянно бороться.

А на самом деле надо заниматься совсем другим. У меня лежат материалы венецианской выставки Рема Кулхаса, посвященной Эрмитажу и его развитию. Это проект того, как Эрмитаж, несколько отстав от других музеев мира в развитии финансовом и строительном, может всех обогнать, использовав достижения совершенно новой эпохи. (Кстати, так всегда поступала Россия: в решительный момент всех обгоняла, правда, затем останавливалась...) Предлагается концепция развития Эрмитажа как центра Петербурга. Вот почему нынешние споры о Дворцовой площади возникли не из-за того, что нам что-то нравится или не нравится. Есть и наши «домашние» проблемы. Мы много спорим, например, каким должен быть восстановленный Зимний сад, какие здесь должны быть растения...

Вот чем надо заниматься. И это все должно быть обеспечено правильным партнерством государства, других частей общества и сферы культуры, которая и есть главный элемент общества, то, что отличает нас от животных, а одну нацию от другой.

— Вы входите в состав различных государственным, общественных, финансовых структур. Удается ли вам влиять на их политику? Кто легче поддается вашему влиянию — может быть, Совет по культуре при президенте? Или, наоборот, отзывчивее финансисты и бизнесмены!? А вот «Первому каналу», судя по экрану, до культуры дела нет...

— Я очень рад, что больше не председательствую в совете директоров «Первого канала», а только вхожу в состав этого совета. Теперь я спокойно могу не смотреть «Первый канал» (смеется). Потому что это худо. Телевидение выпало из сферы культуры. А совет директоров занимался сугубо финансовыми отчетами. Решал, менять или не менять название. Продавать или нет «Ночной дозор» за границу... У «Первого канала» были большие долги, теперь он доходное предприятие. Самое время задуматься о своем предназначении.

Совет по культуре при президенте стал интереснее, при нем созданы рабочие группы, через них получается что-то сделать. Скажем, мы занимались так называемой театральной реформой. Ее на самом деле нет, есть реорганизация бюджетной сферы, и страдают театры и музеи. Кое-что удалось отстоять, правда, теперь по пути в правительство что-то опять потерялось из наших предложений — надо возвращать...

Кто лучше слушает? Да по-разному. Нужно знать, кому что интересно. Голландским друзьям, скажем, было интересно построить «Новую крышу для Рембрандта», это известная история. А финансистам более понятно сохранение национального наследия — и удалось уговорить Грефа и Кудрина на строительство открытого фондохранилища, нашей гордости. Это образцовое строительство, честно говоря. А главное — в «спальном» районе теперь есть часть Эрмитажа. На это никакой спонсор денег не даст, но вот на организацию там класса для слепых детей уже охотно дают и американцы, и японцы.

Одним пока интересно возить эрмитажные выставки — проект для Сибири, для Юга России. У других склонность к современному искусству. Нашему главному партнеру «Интерросу» интересно поддерживать Эрмитаж великим, какой он есть, консультировать и помогать в главном проекте — развитии Главного штаба. А также поддержать сотрудников Эрмитажа грантами.

Влиять на чью-то политику получается, если не выпрашивать что-нибудь или хитрить, а строить нормальные партнерские отношения. Со своими зрителями тоже: у нас такие три корзинки есть — плюсы, минусы и предложения, изучаем все. И с бизнесом. Сейчас наши богачи, правда, несколько затруднили музею ситуацию за границей — они покупают такие дома, что нам постоянно говорят: какие деньги, просите у своих!.. И я объясняю иностранцам, что и тот «новый русский» помогает Эрмитажу, и этот... А в Америке вообще нынче сложно — там все стали очень жадными; значит, в этой стране надо изобретать что-то новое. К сожалению, нельзя придумать одну схему и действовать по ней, каждый раз требуется иное...

— В последнее время очевидна тенденция крупным государственным учреждений культуры еще более укрупняться. Зачем?

— Укрупняться надо, чтобы защищаться. Но тут подстерегает опасность. Все музеи мира в последнее время построили себе громадные новые помещения — и столкнулись с кризисом. Можно найти деньги на строительство здания, особенно если есть великий архитектор. А вот как его дальше содержать? Так начинается жизнь ради денег. Все музеи мира на грани — что можно ради денег, а чего нельзя. Кроме того, при расширении теряются связи, теряется сам дух.

Поэтому идеи Рема Кулхаса — как раз вокруг большей компактности.

Есть прекрасный образец: нью-йоркскому Метрополитен-музею запрещено даже на миллиметр выдвигаться в Центральный парк, где он расположен. Поэтому там очень изобретательны в использовании пространства — чудная новая экспозиция Византии находится под лестницей. Люди XXI века способны воспринимать искусство вот так. Мы тоже стремимся к большей плотности. Тем более что есть предел километрам, которые человек способен пройти в музее за один раз.

Хочу напомнить, что Главный штаб, как и Меншиковский дворец, мы получили еще при советской власти. А после нее — только коллекцию фарфора на Ломоносовском заводе и комнаты в Константиновском дворце. Мы приходим туда, где появляется потребность в нас, мы сами ничего не просим. Восточное крыло Главного штаба — это компактное продолжение Эрмитажа, теперь он обнимает Дворцовую площадь. Вот почему еще она для нас важна и задевает наше сердце, тем более что и вход в музей теперь с нее. И естественно, конечно, это объятие замкнуть — крылом штаба гвардии, чтобы разместить там Музей гвардии...

Однако расширение учреждений культуры в Петербурге очень важно и для самого города. Нужно, чтобы в центре везде у нас были учреждения культуры. Территория Русского музея доходит примерно до нашей, потом идет наше пространство, в своей части главенствует Мариинский театр... Необходимо, чтобы все в городе было под влиянием музеев, театров, Филармонии. Ритм жизни центра должен быть созвучен ритму жизни музеев.

— Многие захотят поспорить с такой точкой зрения.

— Они не задумываются о том, что музей сейчас — одно из самых динамичных и самых демократичных учреждений в мире. В каждом музее, большом или маленьком, каждый человек может найти что-то для себя. Ребенок, крестьянин, рабочий, интеллигент. Тот, кто лишь приехал, и тот, кто видел все на свете.

Расширение сферы культуры в городском пространстве влияет на людей. И на само пространство. Скажем, один рекламный щит у Меншиковского дворца все же убрали. На другом, договорено, будут лишь объявления о наших выставках. Город-музей и должен быть городом-музеем, в современном смысле этого понятия, конечно. Он должен динамично развивать эту свою функцию, а не пытаться придумать что-то, ему не свойственное. Ибо сами эти стены делают людей немножко лучше, чем они есть.

— Считается, что приобщенных к искусству во все времена и во всех странах пять-семь процентов населения. Если это так, то в музеи и театры ходят одни и те же люди. Как привлечь новую публику?

— Вот это действительно очень важно. Мы расширяем наши экспозиции тематически. Например, в Музее гвардии много совершенно особых зрителей. Но главное сейчас даже не новый посетитель, а многократные визиты к нам. Это важно и для города. Нужен турист, который станет приезжать сюда, как в Париж, каждые два-три года, потому что здесь приятная атмосфера.

Особое дело — наша будущая публика, дети и студенты. Их, повторю, завлекаем бесплатно или почти бесплатно. Студенческий клуб прекрасно работает, там часто сесть даже негде...

— А как привлечь, с одной стороны, менеджера, которому постоянно некогда, а с другой — медсестру, у которой слишком маленькая зарплата?

— Знаете, число иностранных посетителей, от которых мы получаем основные деньги, постоянно — около пятисот тысяч в год все тринадцать лет, как я директор. А количество посетителей отечественных резко падало в течение девяти лет. Затем остановилось и постепенно пошло вверх. Сейчас к нам приходят два с небольшим миллиона соотечественников. Посетитель вернулся. Особенно легче жить ему не стало, но люди поняли, что есть еще что-то кроме твоих бед и забот и преодоления твоих бед и забот. В клубе друзей Эрмитажа, где надо заплатить некие деньги, мы видим уже довольно много людей из новых поколений. Они идут сюда — им интересно.

А те, кто мало получает, ходили к нам всегда. И ходят. Это самая верная публика. Мы стараемся для них иногда делать специальные скидки и держать в принципе разумные цены.

— Какая функция музея — научная, хранительская или просветительная — сегодня, может быть, самая актуальная?

— Все они вместе. Экспозиция — лишь верхушка айсберга. Хранилище — главная часть музея. Там идут хранение, реставрация и исследование вещей, оно воспитывает в музейщике понимание подлинности. Научная работа — основа просветительной. Настоящие вещи и настоящие источники — фундамент всего. Только тогда историк может делать выводы, основанные на чем-то более серьезном, чем его собственные идеи или указания сверху.

Без науки совершенно невозможно. Часть науки — наши археологические экспедиции, удалось их сохранить. Они уже почти не привозят материалов (все, по нынешним законам, остается там, где шли раскопки), но привозят новое знание. На нем строится музейная деятельность. Повторю: музей — это продукт, а не просто развешенные принадлежащие обществу картинки, за просмотр которых собираются деньги «на ремонт Провала».

— Может ли быть серьезное искусство в известном смысле нескучным? Или же малейший шаг в сторону массового зрителя неизбежно снижает уровень?

— Классическое академическое искусство интересно всегда. У исследователя и знатока лишь одна проблема — как твой интерес и увлечение передать другим людям. На лекции, скажем, по семиотике валили толпы, хотя их не только блестящий Лотман читал. На индологические конференции шли люди во множестве, поскольку сюжеты были захватывающие. Надо просто рассказывать с увлечением, и люди увлекаются. Тут недоступного нет.

Но в стремлении делать, допустим, выставки повеселее и поинтереснее нельзя перейти некую грань и свалиться в масскульт. Эту грань нельзя описать. Конечно, рядом с подлинной вещью ради некой театральности можно поставить некую колонну. Но очень аккуратно, иначе сбивается разница между подлинной и неподлинной вещью. Мы должны сами себя все время контролировать. И вот это самое трудное.

— Тем временем те, кто сделал массовую культуру своим бизнесом, желают присвоить себе классическое наследие, зная, что оно бесценно, а значит, продается дорого. Таковой выглядит ситуация с использованием Дворцовой площади для разных коммерческих акций. Известно, что вы категорический противник такой «приватизации». Пожалуйста, выскажите свою позицию подробно.

— Есть два способа развития культуры. Один — развиваться по ее собственным критериям. Это единственно правильный способ, который позволит сохранять город и его центр по-настоящему привлекательными, чтобы люди многократно сюда приезжали и ощущали себя здесь в Петербурге. Для этого на площади Искусств они должны больше ощущать Русский музей и Филармонию, чем, допустим, гостиницу «Европейская». На площади Дворцовой они должны ощущать, что она торжественная и что здесь не случайно только музей и военные. Поскольку эта площадь — памятник русской военной истории. Я тут слышал какие-то слова о том, что площадь не намолена. Она намолена русской военной историей! Здесь проходило множество событий, это великий мемориал нашим победам.

Дворцовая — памятник, удивительный по своей структуре. Из этих фасадов Растрелли и Росси изливается красота, люди ею заряжаются. И они начинают думать, что все будет хорошо. И даже работать начинают с энтузиазмом. Вот, повторю, российская замена протестантской этики.

А иначе можно говорить лишь об использовании культуры бизнесом. Поскольку речь фактически о бренде. О торговой марке. Конечно, Дворцовая знаменита. Поэтому многие хотят сделать свое дело не где-то, а здесь. С разными идеями насчет площади ко мне приходят примерно раз в три месяца все годы моего директорства. Появляется человек: давайте вот тут чего-нибудь устроим, отгородим, плату будем брать... Перед трехсотлетием хотели тоже какие-то домики нагородить — во имя русского, кажется, чая...

Ну нельзя так относиться к площади! Это не пустое место, это часть духа Петербурга! Иначе мы его теряем.

Я абсолютно уверен: любое событие в городе должно служить городу, а не наоборот. Если событие заставит людей восхититься архитектурой и почувствовать тот стиль, который Петербург всем внушает, — хорошо. Иначе — издевательство и непонимание того, из чего состоит наш город. Не о чем говорить вообще, если кто-то не понимает, что шатрам, закрывающим площадь, не место на ней.

Но есть и совсем другая сторона проблемы. Большие скопления народа, мягко говоря, небезопасны. Современная ситуация, увы, учит нас: скопление людей в исторически светлых для народа местах — соблазн для террористического акта. Я в первый раз об этом говорю, потому что не надо как бы подсказывать нехорошим людям. Но это же необходимо всем остальным понимать! Это соблазн нанесения удара. Мы постоянно предпринимаем колоссальные усилия в Эрмитаже, пытаясь предотвратить террористические акты, работает целая программа для этого. Зачем же создавать новую опасность?

Вернусь к архитектуре. Во что превращена площадь Искусств? Сенная? Давайте оставим Дворцовую в покое. Петербург строили, как Рим. Давайте делать из площади форум, где люди свободно двигаются, а не загораживать ее чуждыми постройками, которые полностью противоречат регламенту площади. Регламент, кстати говоря, существует, он принят в 2001-м — после того как из чудных побуждений толпу выпустили в новогоднюю ночь на площадь и сгорела скульптура на Арке Главного штаба.

Потом ради концерта Пола Маккартни этот регламент был нарушен. И наши юристы вместе с юристами комитета по культуре начали готовить новый проект, уточняющий многие позиции. Там есть один камень преткновения: решать, какие мероприятия, кроме государственных и городских, могут быть на Дворцовой, должен кто-то один. Мы считаем — комитет по культуре после согласования с Эрмитажем. Но тут еще есть недопонимание. Так что новый регламент пока не принят. Но ведь и по старому нельзя не то что строить — зонтики поставить у эрмитажного ресторана! И это правильно.

— Вы предлагали Марку Рудинштейну иные варианты размещения его палаток...

— Да. Кинозалу все равно, где стоять, — он кинозал. Мы предлагали участок Большой Морской от Арки до Невского — там даже движения нет. Дворы Капеллы вполне можно было бы занять этим фестивалем. Дворы Главного штаба, наконец, — они будут пустыми еще три года. А гости фестиваля, если он уж так нужен городу, пусть идут по Дворцовой площади, любуясь ею. Пусть пройдут даже через парадный вход Эрмитажа, окажутся на набережной, сядут на пароходик и поплывут, допустим, в Петропавловскую крепость.

Тут многое можно придумать. Но придумать должны петербуржцы, вот что важно. Люди со вкусом. Причем с петербургским вкусом, а не с московским. И тем более сочинским. Между прочим, деятелей кино, которые знают, что такое кадр, Рудинштейн лучше бы попросил придумать то, что на самом деле ему нужно — картинку для продажи, для показа по телевидению. Именно поэтому все и хотят устроиться на площади, использовать ее, чтобы продаться подороже. Но вид Дворцовой продается, извините за цинизм, и так. Без всяких фестивалей.

— Известно, что вы вместе с режиссером Александром Сокуровым настаиваете и на выработке неких общих принципов культурно-цивилизованного обращения с нашим историческим центром...

— Такая работа в обществе постепенно идет. Стратегия комитета по охране памятников, даже вот это зонирование, по которому было столько споров, — неплохое начало. Ведь на самом деле у нас никакой реальной охраны центра не было по прежнему документу. Многие уродливые дома выросли потому, что их нельзя было запретить. А сейчас предпринимаются попытки закрепления настоящих охранных зон.

Для всего этого есть философская основа, о которой я все время говорю. Это права культуры. Необходима та декларация прав культуры, которую предлагал Дмитрий Сергеевич Лихачев. Она будет лучше устаревших Гаагских конвенций на случай сухопутных войн. И надобность в ней сегодня остра. Культура страдает во всем мире: Ирак, Афганистан, разграбление исторических памятников у нас... Уважение прав культуры поможет ограничить разгул прав человека, когда под этим девизом можно нападать на другую страну, потому что там они не выполняются. Права общества сейчас явно отодвинуты ради прав человека. Необходимо привести их в некое соответствие.

У Дворцовой площади есть полное право, чтобы фасад Росси ничем не закрывали. Чтобы на ней ничего не строили. Чтобы ее реставрировали. Это ее законные права. И они должны ощущаться обществом.

— Инициаторы фестиваля уверяют, что он привлечет туристов к нашему городу...

— Точно знаю, что туристы будут оскорблены. Они едут, чтобы сфотографироваться на Дворцовой. Безо всяких шатров. В Эрмитаже люди издалека обижаются, даже если на месте нет одной известной картины...

Туристы ездят ради наших площадей и ансамблей. Мы должны привлекать новых гостей, но и не имеем права оттолкнуть прежних. К нам приезжают трудно, люди боятся. Количество туристов уменьшается. Их грабят в городе и в том же историческом центре, вот этим надо заниматься.

— Ваш прогноз относительно дальнейших событий вокруг площади?

— Не знаю. У нас ограниченные права. Мы не можем запретить проводить фестиваль на площади и строить на ней. Три метра от фасада — вот охранная зона Эрмитажа. Но вроде бы я услышал от господина Рудинштейна, что он понял ситуацию и будет исследовать наше предложение разместиться во дворах.

— Чем бы вы хотели подытожить наш разговор?

— Тем, что Эрмитаж — такой, какой он есть и каким он развивается, — замечательное наше национальное достояние. История создала настоящий подарок России в виде Эрмитажа. Петербургу повезло особенно — Эрмитаж его сердце. Нам нужно общими усилиями его беречь. И надо пользоваться тем, что у нас есть. Весь мир Эрмитажа, все, кто его населяет — служители музея, друзья Эрмитажа, журналисты, которые с нами работают, партнеры, — все прилагают огромные усилия ради того, чтобы ритм жизни, который Эрмитаж излучает в центре Петербурга, был самым здоровым ритмом в мире. Я думаю, что так оно и есть. И этот правильный ритм позволит самому сердцу жить еще долго-долго.

Подготовила Ольга Шервуд.

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 199 (3500) от  22.10.2005 года.