Светлана Юрьевна АГАПИТОВА

Семья для потерявших надежду

Когда-то мы знали ее по телеэкрану. Популярная телеведущая, автор многих программ, посвященных детям. При этом, как оказалось, сама – мать четверых детей. Неудивительно, что именно ей пять лет назад предложили стать детским омбудсменом. А недавно она была избрана на второй пятилетний срок. Для большинства тех, кто знаком с ее работой, эта победа была очевидна. Однако в преддверии избирательной кампании против нее неожиданно развернулась настоящая война...

– Светлана Юрьевна, хотелось бы понять: что это вообще была за кампания против вас? С чего вдруг?!

– Наша пресс-служба внимательно изучала и анализировала все обвинения, которые раздавались в мой адрес. Причем многих из их авторов я хорошо знаю. Это представители некоего радикального крыла православного сообщества. Мы с ними не раз обсуждали все «горячие» темы: и ювенальную юстицию, и профилактику абортов, и защиту детей от гей-пропаганды. Им прекрасно была известна моя позиция, по многим моментам мы приходили к консенсусу.

Все это время я объясняла им, что, борясь за нравственность наших детей, нельзя действовать наскоками, экстремистскими выпадами. Идти нужно от семьи, работать методом убеждения, не нанося вред самому ребенку. У нас был случай, когда девочка родила в тринадцать лет. Разумеется, ничего хорошего в этом нет, но молодую маму в такой ситуации надо не поливать грязью, а мудро, спокойно поддержать. И, представьте, тогда мы с этими православными активистами смогли выработать общую точку зрения, о чем они даже у себя на сайте сказали.

И вот теперь я получаю от них клеймо «защитницы разврата». Мне приписывают то, что я не говорила, и обвиняют в том, чего я не делала и делать не могла – поддержку абортов и ЛГБТ, разрушение традиционной семьи...

– А они реально представляют православную церковь или, может быть, только к ней примазываются?

– Я бы могла в этом усомниться, если бы с обвинениями в мой адрес не выступил протоирей Дмитрий Смирнов, возглавляющий патриаршую комиссию по вопросам семьи и защиты материнства. Потом его слова повторили на одном из церковных радиоканалов. А в пикетах против меня стояли люди, держащие в руках мои портреты с надписью на лбу «Церковь против!».

Но у меня всегда были прекрасные отношения с РПЦ. С Санкт-Петербургской епархией подписан договор о сотрудничестве, и с ее стороны в мой адрес не прозвучало ни одного нелестного слова. Мы с ее представителями реально работали вместе – бывали в колониях, занимались профилактикой абортов, поддержкой неблагополучных семей, реабилитацией наркозависимых. А с Дмитрием Смирновым мы никогда не встречались и никаких дел не имели.

Сейчас мы уже подготовили 11 исков в суды, в том числе и по клевете. Смирнову предложили опубликовать опровержение. Если он этого не сделает, подадим в суд и на него.

– Вообще-то у нас церковь пока отделена от государства...

– Тем не менее ее представители и ряд православных организаций весьма агрессивно выступают с критикой многих законов и законопроектов, касающихся семьи и детства. Ополчились даже на подписанную президентом Стратегию действий в интересах детей. Назвали ее главным ювенальным документом России и потребовали, чтобы он ее отозвал.

– «Ювенальный» у нас теперь – слово ругательное?

– К сожалению, это уже стало стереотипом общественного сознания. Страшилку раздули наши СМИ: дескать, «ювенальщики» в Европе ходят по домам и отбирают детей у родителей. На самом же деле ювенальная юстиция предназначена для помощи детям, вступившим в конфликт с законом. В ее технологиях очень много разумного.

В 2002 году законопроект «О ювенальной юстиции» был внесен в Думу и принят в первом чтении. Первая его часть касалась несовершеннолетних правонарушителей, и к ней, в общем, вопросов не было. Вторая же, касающаяся методов работы с семьей, вызвала в обществе такой шум, что наши депутаты испугались и сняли законопроект с рассмотрения полностью.

– Общество, таким образом, было дезинформировано относительно истинных целей закона?

– Я считаю, что да. Речь ведь шла о правосудии, доброжелательном к детям. Предусматривалось, например, создание социальной карты несовершеннолетнего правонарушителя. Если ребенок, допустим, в 13 лет совершил преступление, то виноваты в этом и его родители, и педагоги в школе, и дворовые друзья. Социальная карта позволяет всесторонне проанализировать все эти факторы и дать адекватную оценку случившемуся.

– Но ведь реально-то в Европе детей у родителей отбирают?

– Да, конечно – в порядке меры социальной защиты, при наличии угрозы жизни и здоровью. Но почти всех их потом возвращают обратно. Об этом у нас, правда, уже говорить «забывают» – это никому не интересно. А поступающая в прессу информация о причинах изъятия ребенка оказывается односторонней только потому, что в этих странах действуют строгие законы о запрете разглашения персональных данных. Журналисты слушают «несчастных» матерей, а тамошние социальные службы в ответ на все обвинения просто молчат.

Мамочкам этим можно дать единственный совет: выходя замуж за иностранца, нужно четко представлять себе, в какой правовой системе окажешься. Например, в мусульманской стране права женщины минимальны, и если она, допустим, разведется с мужем, ребенка ей не отдадут. Кстати, мы бесплатно консультируем потенциальных женихов и невест по этим вопросам.

– Детей у нерадивых мамаш забирают не только за рубежом. Такая практика есть и в России. Но, действительно, о таких случаях у нас как-то мало говорят. Кажется, самая громкая история – это дело Веры Камкиной, у которой, помнится, отобрали четверых детей, но потом вернули.

– Да, действительно, дело было громкое. Камкина много лет нигде не работала, имела огромные долги по коммунальным платежам. Дети, разумеется, не получали надлежащего ухода. И ее ограничили в родительских правах. Но Вера не пьяница, не наркоман, своих детей любит, и они без нее очень скучали. Мы сделали все, чтобы ей помочь. Камкиной вернули детей, дали трехкомнатную квартиру в Красном Селе.

– Она обещала покончить с прежней жизнью, устроиться на работу...

– К сожалению, этого не случилось. Швейную машинку, которую ей подарил российский детский омбудсмен Павел Астахов, она продала. Год назад родила пятого ребенка. Живет за счет пособий по многодетности и сдачи в аренду комнаты в Колпине, которую за ней оставили. Дети в школу не ходят – она не выпускает их на улицу, боится, что снова отберут.

– Честно говоря, ваша победа выглядит как-то сомнительно. Что будет потом с этими детьми?!

– Мы делаем все, что в наших силах, чтобы их спасти. Не оставляем надежды все-таки Веру убедить. Пока к детям ходит социальный работник, который помогает семье. И вопрос о том, чтобы отбирать их у матери, не стоит – она их безумно любит, просто у нее нет ни сил, ни умения о них заботиться.

– В Финляндии или Швеции у нее, конечно, никаких шансов вернуть детей не было бы...

– Да, у нас другие подходы. Это, кстати, о «карательной» ювенальной юстиции, в приверженности к которой меня обвиняют мои оппоненты. Разумеется, когда есть реальная угроза жизни и здоровью ребенка, его надо забирать – за 2013 год (по 2014-му статистики еще нет) в Петербурге был 21 такой случай. Но если ситуация не столь критична и родители готовы бороться, мы всегда помогаем им вернуть ребенка. Участвовали более чем в 70 судах по искам к органам опеки. Боремся до последнего, чтобы у ребенка оставалась семья. Не случайно количество лишенных родительских прав за последние два года в городе упало в четыре раза!

– Возвращаете детей в неблагополучные семьи?!

– Да, когда видим, что родители искренне переживают, понимая, что ребенок – самое дорогое для них. На самом деле, у нас масса инстанций, которые обязаны следить за благополучием детей. Пусть они работают с этими семьями, но у ребенка сохраняется дом! Если родители потеряли работу, должен включиться Центр занятости. Если они алкоголики – мы будем добиваться, чтобы органы здравоохранения обеспечили лечение и реабилитацию. Работники сферы соцобеспечения обязаны проследить, чтобы в квартире, куда возвращается ребенок, ему были созданы нормальные условия жизни. Сотрудники системы образования отвечают за то, чтобы эти дети пошли в школы.

– И вы верите во «внезапные прозрения» явных маргиналов? Ведь это риск для детей...

– Изначально стараемся верить. Бывает, к примеру, что отец алкоголик, а мать нормальная и считает, что ребенок ей необходим. Однако, прежде чем начать борьбу за возвращение, мы тщательно исследуем ситуацию. Привлекаем специалистов, экспертов. Понимаем, что ошибка может очень дорого стоить. Но иногда обещания родителей начать новую жизнь и окружить ребенка заботой – «только верните!» – действительно оказываются блефом. Некоторые, даже не дотянув до суда, срываются – пропадают, уходят в запой. В подобных случаях мы, конечно, от требований о возвращении ребенка отказываемся. В 2013 году 461 маленький петербуржец лишился родителей по решению суда. Среди таких заброшенных детей попадаются даже «маугли», которые в три – пять лет еще не говорят и никогда не были на улице...

– Вы отслеживаете дальнейшую судьбу этих детей?

– Они поступают в сиротские учреждения. Дальше с ними начинаются разного рода проблемы. Они сбегают, и нам приходится участвовать в их розыске. Появляются желающие оформить опеку, взять ребенка в приемную семью или усыновить. У этих людей тоже могут возникать трудности, и мы им помогаем. Сиротские учреждения зачастую не хотят расставаться с детьми – там же подушевое финансирование!

– Да, помнится, в свое время вы выступили с критикой «закона Димы Яковлева», запрещавшего усыновление наших детей американцами.

– Хочу быть правильно понятой. Я всегда выступала за то, чтобы российских детей усыновляли российские семьи. Для этого должны быть созданы все условия. Но на момент принятия этого закона 33 петербургских ребенка уже готовились для передачи в американские семьи. Было начато оформление документов, дети познакомились со своими будущими приемными родителями. Расторгать эти договоренности, ломать уже сложившиеся отношения значило нарушать право ребенка на семью. Как для детей, так и для усыновителей это было большим ударом. А ведь среди усыновляемых были те, кто в России просто не имел никаких шансов. Два брата, один из которых нормальный, другой с умственной отсталостью. Порознь их брать нельзя, а вместе у нас никто не возьмет. Ребенок-«бабочка», страдающий редчайшим заболеванием, при котором только на перевязки нужно около 150 тысяч рублей в месяц...

– Что теперь с этими детьми?

– 18 из 33 уехали – правда, не в США, а в другие страны. Восьмерым удалось найти российских усыновителей. Семеро так и остались в детских домах. К сожалению, шансов на усыновление сегодня у них практически нет. Я до сих пор не понимаю, почему они должны были стать жертвами каких-то политических противоборств. Интересы детей – выше всякой политики! Именно в этом и есть суть моей работы.

– Ну вы бы и сослались на это, когда ваши оппоненты вас обвиняли в «отсутствии патриотизма».

– К сожалению, я не могу этого сделать. Статус уполномоченного по правам ребенка не утвержден никаким федеральным законом. Все отдано на откуп региональных законодателей. Поэтому в одном регионе у детского омбудсмена есть свой аппарат, в другом нет. Есть даже омбудсмен на общественных началах. К счастью, в Петербурге – один из лучших законов в России.

– Хватает ли уполномоченному полномочий?

– Конечно, нет. Встраиваться в систему отношений многих ведомств, каждое из которых годами «пахало свою грядку» и часто никого к ней не подпускало, очень сложно. Мне посчастливилось стать первым питерским детским обмудсменом, и потому пришлось практически поднимать целину. Бывает очень трудно, не скрою. Порой кажется, что бьюсь головой о стену, подступает отчаяние. Наша чиновничье-бюрократическая система способна осадить любой энтузиазм.

Вот одна из последних проблем – дети-подкидыши. У нас в городе их 99 человек. Другие дети, находясь в сиротском учреждении, имеют свой счет и регулярно получают на него деньги. Для сирот с погибшими родителями положена пенсия по потере кормильца, для социальных сирот – алименты, которые взыскиваются с родителей. Ничего не получают только дети, которых подкинули, и их родители не установлены. Мы обратились во все возможные федеральные инстанции – везде отказ. Решайте, дескать, на региональном уровне! Казалось бы, дать этим детям хоть какое-то пособие не такая уж большая проблема для города. Но местные чиновники предлагают опять обращаться в Москву! Бьемся уже три года – никакого результата.

Другая проблема: железная дорога требует от пассажиров-детей иметь при себе подлинники свидетельства о рождении. Даже нотариально заверенная копия не годится. Целые группы, едущие в турпоездки или на соревнования, снимают с поездов, они ночуют на вокзалах. Прокуратура на наш запрос ответила: действия железнодорожников незаконны. Но те уперлись: таковы наши правила! Сейчас вопрос на рассмотрении у генерального прокурора. И вот таких коллизий у нас более чем достаточно.

– Что-то все же удалось?

– Об этом я и докладывала депутатам ЗакСа, решавшим вопрос о моем переизбрании. Список достигнутого за эти пять лет на самом деле не мал. Удалось, к примеру, совместно с исполнительной властью добиться обеспечения лекарственными препаратами детей с редкими заболеваниями и выплат матерям-сиделкам, открытия трехзначного городского детского телефона доверия, создания общегородской комплексной службы сопровождения детей-сирот в больницах. Разработаны и активно внедряются программы помощи детям-инвалидам. Вместе с депутатами городского парламента реализован целый ряд законодательных инициатив, как на местном, так и на федеральном уровнях. Налажено взаимодействие со всеми структурами, так или иначе касающимися детей. Сегодня мы держим руку на пульсе всех «детских дел» в городе. Получаем необходимую информацию, участвуем во всех значимых мероприятиях.

Но, не скрою, самая большая радость для меня – это когда удается помочь конкретным людям. Чего стоила, к примеру, борьба за Светочку Кудымову – восьмимесячную сироту из петербургского дома ребенка # 13. Практически сразу после рождения у нее была обнаружена патология печени, требовалась пересадка. При этом у малышки не было родителей, которые могли бы стать для нее родственными донорами. По нашему ходатайству девочку приняли в Федеральный научный центр трансплантологии и искусственных органов им. академика В. И. Шумакова, где ей пересадили донорский орган. А вскоре у нее появились и приемные родители.

Ко мне на прием часто приходят семьи, находящиеся в отчаянном положении. Я берусь им помогать и чего-то добиваюсь – жилья, пособий, льгот, лечения детям или самим родителям – и вижу потом глаза этих людей... А процедура медиации, когда нам удается внести в ситуацию стабильность и помочь договориться разругавшимся супругам, тем самым оградив их детей от малоприятных семейных разборок! Люди потом возвращаются со словами благодарности...

Подготовил Михаил РУТМАН

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 034 (5407) от 27.02.2015.