Полина Виноградова

Гость редакции 04 сентября 2015

Максим Дунаевский

Шоу с элементами искусства

ФОТО Алексея ФИЛИППОВА/ТАСС

– Мюзикл вырос из европейской оперетты, когда она пришла в Америку. Американцы ее обогатили своими традициями. Мюзикл по-английски – всего лишь «музыкальный»: американцы так называют любой спектакль с музыкой. Это у нас принялись теоретизировать: мол, мюзикл – это когда обязательно серьезная драма. Словно нет мюзиклов комедийных!

Могу сказать, что этот жанр – моя жизнь. Я не представляю себе жизни без мюзикла, который я беспредельно люблю с детства, с первого мюзикла-оперы, который мне показал отец, дал послушать дома, мне тогда было, по-моему, шесть лет. И это был «Порги и Бесс» Гершвина.

– Один из ваших самых успешных мюзиклов «Алые паруса». Почему вы решили обратиться к этому сюжету, кажется, не требующему никаких новых, актуальных трактовок?

– Грин ничем особо не актуален. Он просто несет ту вечную идею добра беспредельного, романтизма, веры, надежды на человеческую снисходительность. Люди что-то чувствуют в этом воздухе, очень нежное, мечтательное, по чему, видимо, просто соскучились. Меня спрашивали режиссеры, иногда и руководители театров: «А как вам пришло в голову, как здорово вы попали с «Алыми парусами». Я говорю: «Никто никуда не попадал. Это случайно». Случайно! Когда ты пишешь хит, ты вряд ли знаешь заранее, что это будет хитом. Да, можно написать однодневную бабочку, которая улетает сразу, можно составить по кирпичикам то, что сегодня летает в воздухе... Но это не может жить долго. Да, «Алые паруса» сегодня хит. Я не имею в виду хит вообще, как отдельное произведение. Но и мы придали этому произведению какой-то новый виток. И думаю, что публика вот на это и клюет, на что-то такое, знаете... Вот оно в воздухе вроде как есть, а его и нет. Такое эфемерное, такое легкое, что-то необыкновенное, что мы сейчас увидим и услышим.

– Несколько лет назад вы говорили, что в России нет такого бизнеса, как постановка мюзиклов. За короткое время этот жанр стал самым прибыльным среди зрелищных искусств.

– Но еще рано говорить об оригинальности российского мюзикла. Я думаю, что эти особенности могут проявиться. А особенности русской музыки, собственно говоря, это и особый мелодизм, это русская тема, это русская театральность, то есть больший упор на драматизм, на игру актеров, нежели на внешние эффекты. Пока еще эти особенности не очень проявляются, пока мы еще, я бы сказал, в состоянии такого ребенка, который плачет и еще не знает, что ему нужно, который задыхается, которому недостаточно еды, недостаточно внимания, он должен окрепнуть и возмужать.

Мюзикл не поддерживается ни телевидением, ни радио. Радио не хочет брать песни из мюзиклов, потому что «не формат», понимаете. Допустим, в «Любви и шпионаже» я написал такой «русский хит», и то его не взяли, потому что «не формат».

Мне кажется, что очень важно развивать театральные формы, которые у нас возникли благодаря драматургии Островского, Горького, Чехова. И эта драматургия сегодня продолжается, вяловато, но продолжается. Есть современные драматурги, которые тащат в тяжелой ситуации этот крест. Мне кажется, это очень важно. Тогда это будет действительно наш мюзикл. Меньше шоу, больше театра. Вот так бы я сказал.

– У вас безупречное чувство мелодии. Почему вы не пишете эстрадных хитов?

– Есть задача написать красивую, доходчивую, попадающую в какие-то отделы сердца мелодию. Хиты, которые все будут насвистывать, тут же петь, как «Пора-пора-порадуемся», сегодня невозможно сделать. Сегодня нет таких песен, которые бы охватили всех. Как я раньше говорил, песня должна понравиться детям, взрослым и пьяным. Вот сегодня такой хит написать трудно. Сейчас пьяным и женщинам нравится Стас Михайлов, а детям нравятся, как ни странно, совершенно взрослые песни. Всеобщий хит написать практически невозможно, разве что для определенной ниши, поэтому стараться – зачем? На самом деле ко мне обращаются, и очень часто. И молодые обращаются, и постарше обращаются, и группы обращаются, и продюсеры обращаются. От написания отдельных песен до создания целых альбомов. Не интересно. Я не вижу таких артистов, действительно уникальных, есть очень неплохие исполнители, но они работают сами для себя, они не нуждаются в моих услугах. Сегодня продюсеры нанимают каких-то мальчиков, с помощью которых создаются какие-то песенки, потом это аранжируется, дается и пробуется – получится, не получится. А вот бесхозных артистов, которым бы требовался доктор, сегодня уже, к сожалению, нет. Хотя доктор требуется очень многим. Они просто не понимают, что им пора лечиться.

– Вы не учились в музыкальной школе, но рассказывали, что обнаружили в себе композиторский дар в пять лет. Это влияние вашего выдающегося папы?

– Вы правы, в музыкальную школу я не пошел, но брал домашние уроки музыки с педагогом. Папа меня не заставлял, считая, что если есть способности, они проявятся сразу. Как только я сел за рояль, стал импровизировать. Свой первый опус так и назвал «Две детские пьесы». Папа очень любил классическую музыку. У нас дома постоянно звучала классика, кроме того, ему постоянно привозили из-за границы пластинки с джазом и новыми мюзиклами.

От папы я унаследовал способность создать мелодию. Мелодия всегда была главным в моем творчестве. Потом, уже в Консерватории, меня учили выдающиеся мастера: Кабалевский, Эшпай, Хренников, Шнитке.

– Ваш сын тоже стал композитором и музыкантом. Каковы его успехи в этом нелегком деле?

– Да, хотя изначально он не хотел связывать свою жизнь с музыкой. Сейчас у него своя группа в Америке, они много выступают, записывают пластинки.

– С какими трудностями вы столкнулись в Голливуде?

– Я бы не сказал, что были какие-то особые трудности, но я понял, как работает тамошний шоу-бизнес. Я не собирался поселяться там навсегда, несмотря на то что уехал в тяжелый момент моей жизни из России. Мне просто захотелось что-то поменять, попробовать новое. Но я понимаю, что мои корни здесь и никогда мы не будем чувствовать себя в той стране как дома.

А в Америке шоу-бизнесом занимаются профессионалы. С композитором всегда общается продюсер. Важно, что у каждого течения – своя ниша, свои каналы распространения. Есть люди, которые работают в жанре традиционной песни. У них есть свой зритель. Есть другие направления – рэп, авангардный рок... На это тоже есть своя публика и свои каналы – радио, телевидение, концертные площадки и так далее. А у нас сейчас шоу-бизнес загибается, потому что нет четкого разделения на жанры. Танцевальное смешалось с лирическим – и поэтому лирики как бы вообще нет. Балладная романтическая музыка отсутствует за редким исключением. Рок-музыки, я считаю, у нас нет вообще – есть модификация авторской песни с гитарами. Публике навязывается только то, что может принести быстрые деньги.

– Молодое поколение знает музыку вашего отца? Или вы считаете, что его замечательные творения недостаточно часто звучат?

– Да, сегодня ставить его оперетты сложно – их либретто идеологизированы и связаны с тем временем, их надо переписывать. Но есть же масса другой замечательной музыки. И есть интерес у молодежи. Когда в концертах я играю музыку отца, зал начинает петь, и молодежь тоже.

Вы знаете, что он сделал на самом деле? Я думаю, что когда-нибудь музыковеды об этом напишут. До сих пор они не решаются, потому что Дунаевский был всегда знаменем советского искусства, советской массовой песни, советского кино, советского театра, который назывался опереттой. Хотя такого жанра нет – советская оперетта, это придуманный жанр, но тем не менее это так называлось. И никому невдомек, а чего она так жива? Почему вот для меня, например, и для многих моих соратников, таких как Леша Рыбников, Саша Журбин, Гена Гладков, наших уже классиков кинотеатральных жанров, для них Дунаевский Исаак – это настольная книга. Почему это вдруг для них он стал учителем, классиком? Почему? Почему не другие авторы, действительно советские композиторы, но я не имею в виду серьезную музыку, я говорю про легкий жанр. А дело в том, что Дунаевский всех обманул. Он впитал в себя все модные явления американской, английской, европейской музыки – джаз, театрально-мюзикловые интонации, песенные, все, что тогда было, и сделал это нашим. Мой американский товарищ – владелец нескольких отелей в одном отеле решил сделать русскую тему, какие-то русские вечера с русским джазом. «Я слышал от американских музыкантов, что есть такое понятие – русский джаз», – сказал он. Я говорю: «Да». – «А что бы ты порекомендовал нам?». Причем он хотел именно ретро, такое что-то тридцатых годов. Я ему, конечно, принес Исаака Дунаевского. Он послушал и сказал: «По-моему, это совершенно американская музыка». Вот же как интересно! Наконец один человек понял, в чем дело! Папа обожал американскую музыку. Первый композитор, которого он дал мне послушать, был Джордж Гершвин. Вот где он учился-то. Но, конечно, он все это соединил так мастерски, что это стало родным... Во всем мире так оно и делается, это называется интеграция.

– Оперетта как жанр больше не существует?

– Она переродилась в мюзикл, в современную форму, как переродилась опера XVII столетия. В XIX веке она стала современной благодаря Верди, благодаря веристам начала XX века, Пуччини, она превратилась в другое, понимаете? Так же и оперетта превратилась совсем в другое – в то, что назвали мюзиклом. А оперетта существует, как ее классические формы, как музей классический. У нас же и оперу сейчас редко исполняют в классическом виде, но она все равно существует где-то и в классическом виде. Так же и оперетта, она существует в классическом виде. Американцы первыми стали перерождать жанр, переделывать старые оперетты Легара, Кальмана, Оффенбаха в свои формы, которые им были интересны – с элементами вестерна, американской национальной музыки, джаза и так далее. Таким образом, оперетта стала перерождаться в жанр мюзикла. Многие произведения мы называем «советской опереттой» просто потому, что нельзя было тогда слово «мюзикл» говорить. Это чуждое, буржуазное слово, так же как нельзя было говорить слово «рок», это слово тоже считалось буржуазным. Ведь даже у Журбина его первая рок-опера называлась зонг-опера, «Орфей и Эвридика»...

Чем больше я играю, например, оперетты отца «Золотая долина» или «Вольный ветер», тем больше и больше я убеждаюсь, что это настоящий классический американский мюзикл. Просто он был спет классическими голосами.

– Какие формулы успеха существуют в шоу-бизнесе?

– Шоу-бизнес имеет в виду две составные части – шоу и бизнес. Шоу все-таки подразумевает элемент искусства – я не говорю, что шоу это искусство, но элемент искусства все-таки там должен присутствовать. Отказываясь от этой половины, оставляя один бизнес, получаем ерунду. Получается то, что мы имеем.

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 164 (5537) от 04.09.2015.