Максим Борисович АТАЯНЦ

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Как подпереть гору

Сегодняшний гость «СПб ведомостей» известен
в архитектурных кругах в России и за ее пределами.
Преподаватель петербургской Академии художеств,
читавший лекции студентам университетов
Италии, Франции, Американской школы в Швейцарии,
проектировавший дома в Европе и жилые комплексы
в Подмосковье, автор концепции будущего Судебного
квартала в Петербурге и уже реализованной в Сочи
олимпийской медиадеревни  Максим Атаянц поделился
своими мыслями о дружелюбных пространствах,
сценографии города,кризисе в архитектуре
и хрупкой красоте двух Пальмир – северной и античной.

– Максим Борисович, какие впечатления у вас остались от работы над олимпийскими объектами? Нечасто ведь архитектору выпадает счастье творить в рамках масштабной государственной задачи, почти не ограничивая себя в средствах?

– Говоря о цене, как правило, не учитывают того, что Олимпиада послужила поводом для взрывного развития единственного на всю нашу огромную страну 200-километрового кусочка субтропического побережья. Что это инвестиции в будущее, ведь значительная часть расходов на Олимпиаду – инфраструктурная.

Я был вовлечен в два проекта. Первый – часть горного кластера под коммерческим названием «Горки-город» – медиадеревни. Второй – этнографический парк «Моя Россия».

Построенный с нуля горнолыжный курорт состоит из двух площадок – в нижней части ущелья и на километровой высоте, где начинаются лыжные трассы. Неосвоенный склон горы площадью 33 га с перепадом высоты более 200 метров. Поскольку там же должны были проходить и Паралимпийские игры, доступность объектов для маломобильных гостей Международный олимпийский комитет оценивал очень строго. Дополнительные сложности накладывала и 9-балльная сейсмическая опасность.

– Результат порадовал?

– У меня отношение к тому, что получилось, сложное. Примерно в середине работы над проектом возникли серьезные управленческие проблемы, сменился инвестор, был приглашен новый подрядчик – крупная турецкая структура. И когда дошло до фасадов, нас просто перестали пускать на площадку. Все было детально разработано, но на последней стадии закончилось время. Объект нужно было сдавать любой ценой. Архитектор в таких условиях очень мешает.

– То есть то, что получилось, отличается от задуманного?

– Я на это смотреть не могу. Нет, физическое качество объектов вполне нормальное, и в целом они прилично выглядят. Но мы так тщательно разрабатывали все фасадные элементы, и вдруг вместо того, что мы придумали, приклеиваются какие-то детали, купленные в Стамбуле чуть ли не на оптовом рынке... Впрочем, даже в таком виде объект нормально функционирует, и гостям его качество кажется вполне достойным.

– Если судить по публикациям, медиадеревня – одна из самых высоко оцененных олимпийских построек...

– У меня другие требования, потому что я знаю, какой она должна была получиться.

Но в ней есть и сильные, красивые объекты. Например, пятизвездная гостиница, которая одновременно является мощным инженерным сооружением, удерживающим склон горы от сползания. С одного фасада у нее семь этажей, с другого два. Эта обитаемая «подпорная стена» пользуется большой популярностью.

Второй наш объект в ущелье на берегу реки Мзымты прошел почти незамеченным, хотя он, на мой взгляд, даже более любопытен. Это этнографический парк «Моя Россия». На полосе вдоль реки (ширина метров пятьдесят, длина около километра) нужно было воспроизвести в полуигровом стиле архитектуру основных регионов РФ, составив из них целостную картину. Этнодворы – двух-трехэтажные здания, выполненные в разнообразной стилистике, в которых разместились мини-гостиницы, рестораны, сувенирные лавки.

– И как вам удалось их связать в целостную структуру?

– Образ российского города сложился при Екатерине Второй, когда специально созданная комиссия подготовила около сотни генпланов городов Российской империи. Это совпало с эпохой классицизма. Поэтому типичный российский исторический город, включая национальные республики, имеет один и тот же классицистический «скелет». Вокруг этого «скелета» вся разнообразная причудливая архитектура и была выстроена. Западная и восточная части этнодеревни соединены длинной галереей на колоннах – своего рода Гостиным двором.

– Что дал вам опыт олимпийской стройки?

– Опыт всегда чему-то учит. Мы научились выполнять работу в заданные сроки при очень высоком давлении обстоятельств всякого рода. При собственной и чужой неорганизованности в том числе.

– Разница между мастер-планом или проектом и готовым зданием, к сожалению, чаще всего оказывается велика...

– С этим надо бороться. Если архитектор постоянно рассказывает: он придумал хорошее, а получилось плохое, это признак непрофессионализма. Нужно или отказываться от авторства, или молчать. Умение довести свой замысел до воплощения – существенная часть профессиональной компетентности. Чем хуже управленческие навыки и умение разговаривать с людьми, тем ниже будет художественное качество.

Любая стройка, а особенно крупная, – это очень большой компромисс. Нужно четко понимать, чем можно пожертвовать, а чем нельзя, и все время видеть главную цель. Тогда результат будет приемлемый.

Хотя, конечно, в каждом случае свои сложности. Когда проектируешь виллу на 4 – 5 тысяч квадратных метров, главная проблема – волюнтаризм заказчика при почти безграничных возможностях воплощения. А когда занимаешься большим общественным объектом, в определенный момент упираешься в потолок, устанавливаемый социальной структурой общества, его цивилизационной стадией.

– Возможно, Судебный квартал не будет реализован в соответствии с вашим замыслом?

– Напротив, как раз Судебный квартал имеет все шансы родиться таким, как задуман. Во-первых, это единый комплекс. Во-вторых, его появление вызвано государственной волей в ее, прямо скажем, крайнем проявлении. В-третьих, структуры, которые выступают заказчиками от имени государства, очень компетентны. Да и сам по себе квартал в высшей степени соответствует петербургскому стилю.

– Почему?

– Петербург – это очень мощное имперско-государственническое высказывание. Само его рождение тоже было результатом проявления чистого волюнтаризма верховной воли. Имперская столица сформировалась меньше чем за полтора столетия, большая часть которых пришлась на эпоху классицизма – город на четверть состоял из крупных государственных учреждений, еще на четверть – из гвардейских полков и прочих военных плюс двор и инфраструктура, которая обслуживала все это. Появление здесь крупного госучреждения очень естественно с точки зрения типологии места.

– Какие особенности у проекта Судебного квартала?

– Невская панорама – от Дворцовой набережной через Стрелку Васильевского острова и далее до Петропавловской крепости со шпилем собора – самое главное и самое величественное пространство Санкт-Петербурга. Работа здесь требует колоссальной, невероятной ответственности.

– Расскажите о конкурсе, в котором ваша концепция победила. Кто еще участвовал? Как шло обсуждение?

– В конкурсе соревновались восемь архитектурных команд. Петербургские архитекторы, которые уже были связаны с конкурсом на Набережную Европы и, соответственно, знали эту площадку – Евгений Герасимов, Владимир Григорьев, Никита Явейн, Юрий Земцов. Евгений Меркурьев, который делал Константиновский дворец и участвовал в реконструкции Президентской библиотеки, Сената и Синода. От Москвы – мастерская Посохина. Был также приглашен иностранец – французское бюро Wilmotte & Associes S. A. Оно, кстати, сейчас успешно реализует проект реконструкции Европейского университета в Петербурге.

Думаю, меня позвали в качестве ярко выраженной стилистической альтернативы.

Во второй тур вышли четыре проекта, причем с заметным отрывом по баллам от второй половины.

После первого тура было организовано очень серьезное открытое обсуждение на сайтах Президентской библиотеки и Союза архитекторов, проведен тщательный анализ того, что народ высказывал. Во втором туре голосовали 19 членов жюри. Итог: 11 голосов отдано за мой проект, шесть и два – за работы двух других конкурсантов-конкурентов.

– И что было дальше?

– Жюри высказало довольно серьезные пожелания. Профессионалы посоветовали уйти от прямого копирования исторических образцов. Комиссия также решила, что оттуда надо полностью убрать жилье. Я довольно плотно поработал над внутренними планировками, все обсчитал и подробно разработал. То, что получилось, рассмотрела инспекция по охране памятников.

– А как к вашей концепции отнеслись краеведы и историки?

– Мы встретили очень внимательное, порядочное и профессиональное отношение к проекту. Была организована интересная встреча с петербургским отделением Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, с общественными деятелями и прессой в клубе «Зеленая лампа», на комиссии по сохранению культурного наследия... Я слушал рекомендации, честно их анализировал. В итоге проект приобрел окончательно осмысленную форму.

Когда дискутируешь, важно прежде всего найти некую общую почву – постулат, с которым оба спорщика согласны. Если ее нет, то и разговора не получится. Я готов разговаривать с любым, для кого общая почва – трепетное отношение к Петербургу, безусловное признание его ценности. Если вы тоже думаете так, то давайте обсуждать пути, как не навредить ему.

– В вашем проекте часть поистине «золотой» земли занимает «непрактичное» – парк...

– Идея парка возникла в ответ на протестную реакцию горожан.

– Почему же протестную?

– Когда люди требуют на освободившейся площадке сделать парк, они фактически говорят: провалитесь вы со своей застройкой, что угодно, лишь бы не вы! Лучше месту быть пусту... Деятельность архитекторов в исторической среде Петербурга вызывает огромное неприятие горожан.

– Насколько обоснованное?

– Я, как и многие мои коллеги, считаю: мы заслужили такое отношение.

Центр Петербурга – это художественная ценность мирового уровня. И за нее уплачена едва ли не самая большая цена в истории человечества.

Помните, в прошлом году был скандал с вопросом столичных журналистов, не стоило ли город фашистам сдать? Представим себе такую альтернативную историю: сначала его бы сильно повредили в процессе сдачи, затем раз в десять сильнее – в процессе освобождения. И потом уже ни у кого не хватило бы сил и средств возродить город в прежнем виде. Все помнят, каким был Кенигсберг и знают, как выглядит Калининград... Сдали бы Ленинград – сейчас Петербург был бы похож на Калининград.

А если мы осознаем, какой ценой это все сохранено, то должны и понимать, какой груз ответственности на архитекторе, который берется что-то делать здесь.

Ценность Петербурга активно всеми архитекторами декларируется как некое заклинание. Однако действительность чаще подтверждает обратное.

Нашим застройщикам нравится паразитировать на высокоценном контексте. Есть новые районы, города-спутники – пожалуйста, стройте, создавайте там красивую дружелюбную среду! Но всем же хочется сюда, в центр. Получается заимствованная легитимность. Это как в музее, когда какую-нибудь мазню вешают между античных памятников – вроде это тоже искусство.

– Разве положительных примеров новой застройки в центре нет?

– Есть здания, сделанные в разной стилистике, но не оказывающие отравляющего воздействия на окружение, однако их немного. Несколько домов Герасимова, недавний дом Земцова на Малом проспекте, замечательно вписанный в окружение, несмотря на то что автор не занимался копированием исторических образцов. Так и нужно строить в Петербурге.

Отрицательных примеров, из-за которых петербуржцы столь негативно относятся к перспективе появления новых объектов в центре, все же больше. Есть отвратительные включения, просто хамские. Например, один из первых домов по Московскому проспекту, сразу от Сенной площади. Ощущение, что он сделан специально, чтобы поглумиться над местом.

– В чем проблема? В безграмотности архитектора или волюнтаризме заказчика?

– Логика застройщика всегда будет нацелена на максимальное извлечение прибыли, поэтому надо его ставить в более жесткие рамки. Но это не всегда делается – регулирующие институты слабые.

Да и в архитектуре сегодня очень большие проблемы. Когда Хрущев разоблачал перегибы, он заодно разоблачил и архитекторов, изничтожив статус профессии. Тогда многие из нее ушли. Например, гениальный Васильковский, сделавший несколько мостов и фонарей, про которые все думают, что это творения Росси.

Снизился статус – снизилась и квалификация. А в нынешних рыночных условиях многие архитекторы еще и перешли на позицию «чего изволите».

– Есть еще проблема строительных нормативов...

– Конечно, у нас нормативы архаичные, во многом устаревшие. Доходит порой до абсурда. Представьте: дом, в котором люди прекрасно живут, ставят на капремонт. А после ремонта вдруг выясняется, что, согласно нормам, жить в нем нельзя. Большая часть самых дорогих квартир в центре Петербурга не соответствует нормативам. Построить дружелюбную, удобную, полноценную среду, похожую на любимые нами исторические города, с использованием современных норм головокружительно трудно. Не скажу «невозможно», потому что кое-что спроектировать и построить удается. Но сделать что-то приличное для людей с обычной зарплатой – это требует очень высокой квалификации. И не только от архитектора, а также от девелопера, застройщика, всех вовлеченных в процесс сторон.

– Получается, альтернативы удаленным «спальным» микрорайонам нет?

– В Петербурге пока не появилось. Будем надеяться, что будет. Большая часть того, что я строил, в основном находится в Подмосковье.

– Что для нас является дружелюбной средой? Какие у нее критерии?

– В Европе в общее пространство, находящееся за дверью жилища, очень много вкладывается. На Востоке наоборот: за воротами мраморного дворца может быть немощеная улица и ручей с нечистотами. Мы посередине. У наших людей есть потребность отгородить свою квартиру толстой железной дверью, а надо вместо этого стараться как-то развить ощущение причастности человека к тому, что у него происходит во дворе и на улице.

Проведите простой эксперимент: выйдите из дома на полчаса. Если, не покидая пределов своего района, вы нашли чем себя занять и вернулись в лучшем настроении, чем выходили, с ее качеством все в порядке. У доступности жилья критерии еще проще. Если человек снимает квартиру, он

должен иметь возможность купить жилье такой же площади, выплачивая по ипотеке не больше, чем он выкладывал за арендуемые «квадраты». Такие квартиры мгновенно улетают.

Горожанин начинает себя комфортно чувствовать только в четко структурированном пространстве. И если мы хотим создать ощущение городской ткани, нужна очень понятная его иерархия по назначению и степени приватности. Здесь двор. Там небольшая торговая улица. Там более крупная. Бульвар. Площадь или сквер. А где-то жилой переулок, в котором почти не бывает посторонних. Также есть квартира, лестничный или лифтовой холл, парадная...

Теперь перенесемся куда-нибудь на улицу Маршала Казакова, застроенную 137-й серией. Что это такое? Грандиозные расстояния между двумя огромными проспектами (улицы как таковой они не образуют) с островками домов. Квадратные километры, отрезанные хайвеями, с асфальтированными проездами для машин, которые тоже улицами не являются. И дом стоит сложной загогулиной, у которой ни фасадной, ни дворовой территории нет. Неудобно и людям, и машинам. Наши СНИПы толкают застройщиков именно в эту сторону.

– Объективно жить в центре не слишком удобно, но многие выбирают жилье в старом фонде именно за фасады.

– Архитекторы XVIII – XIX веков тщательно рассчитывали сценографию пространства: что человек увидит, когда выйдет из парадной, повернет за угол. Вот он идет, скажем, по Казанской улице от собора: впереди портик с колоннами. Он тут специально установлен, чтобы зафиксировать деликатный поворот улицы. Об этом все время думали. И это, поверьте, нетрудно.

– Почему же в «чистом поле» не появляется ничего путного, а возникает, к примеру, Усть-Славянка? Там же простор: придумывай и реализуй!

– Буквально вчера одна уважаемая московская девелоперская контора пригласила нас поучаствовать в закрытом конкурсе на проектирование жилого района на 23 га в Краснодаре. Мы им сделали проект застройки под заданные параметры. Они говорят: нам нравится, но попробуйте сделать побольше квадратных метров. Насколько больше? Вдвое! То есть 23 га надо сплошь застроить 20-этажными домами. Я технически понимаю, как это сделать, но не буду. На том мы и расстались... Но обязательно найдется тот, кто спланирует и застроит этот микрорайон.

– Но в принципе это реально – строить недорого и комфортно?

– Реально.

– В петербургской Академии художеств вы читаете историю античной архитектуры. Не так давно мир облетело видео разрушения арки в сирийской Пальмире боевиками запрещенного в России ИГ. Той самой, что была изображена на советском учебнике истории древнего мира за пятый класс. До сих пор гуляет предположение (надежда): может, это была инсценировка?

– К глубокому сожалению, не инсценировка. Это самый большой ущерб, нанесенный архитектуре со Второй мировой войны. Примерно то же, как если бы смести с лица земли Помпеи или Парфенон...

Историки архитектуры всегда имеют дело с последствиями разрушения памятников. Из-за выветривания, землетрясений, наводнений, хозяйственной деятельности человека. Бывают также военные утраты: враги разбомбили. Но в истории крайне редки случаи, когда это делается просто так, ради сатанинского удовольствия.

В войну памятники стали заложниками.

В лихие 90-е бандиты отрубали похищенным жертвам пальцы, чтобы «наладить диалог» с их родственниками. Позор и абсурдность нынешней ситуации в том, что заложник есть, дозированный ущерб ему наносится, а дееспособных родственников нет. Случись такой взрыв в Пальмире 100 – 150 лет назад, это был бы казус белли с введением туда европейских войск. Потому что она остро осознавалась как базис цивилизации.

Сейчас оказалось – эти основы никому не нужны. Пытки заложника происходят, а прийти на помощь некому. Он никому не интересен.

Нам это место не чужое, ведь Петербург часто называют Северной Пальмирой. Росси процитировал как раз эту взорванную арку – и у нас появилась арка Генерального штаба. Колонны на улице Зодчего Росси – это тоже цитата пальмирских улиц.

Ситуация очень тяжелая. Ясно, что они будут продолжать рушить и уничтожать, ведь там еще много чего осталось.

Пока речь шла о храмах, это было понятно хотя бы с точки зрения извращенной фундаменталистской логики. Но арка религиозного содержания в себе не несла отродясь и никаких религиозных чувств оскорбить не могла. Разрушение Пальмиры – это демонстрация инфернального чистого зла.

Подготовила Инесса ЮШКОВСКАЯ

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 204 (5577) от 30.10.2015.