Магомет АМАЕВ
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
Бой после похоронки
Судьба этого человека удивительна. С поля боя его вынесли истекающего кровью и «не глядя» записали в погибшие. Родным отправили похоронку, Амаева посмертно наградили орденом.
Но он выжил, вернулся на фронт и воевал до Победы. И даже немного после нее. А потом стал юристом и долгие годы работал в органах прокуратуры Ленинграда. До сих пор, несмотря на свои 95 лет, весьма бодр и сохранил прекрасную память.
– Салют Победы, залпы которого мы услышим через несколько дней, будет звучать и в вашу честь, Магомет Али-Бекович...
– А я до сих пор не могу его слышать спокойно. Каждый раз мне кажется, что это грохочет моя батарея.
– Ваш год рождения, 1921-й, один из самых «выбитых». Говорят, мужчин этого поколения осталось два-три из ста. Ведь именно они приняли на себя первый, самый страшный удар войны...
– К счастью, мне той мясорубки не досталось. Хотя в армии я оказался еще за полгода до начала войны. Попал туда прямо со школьной скамьи – в 1940-м еще учился в десятом классе в Махачкале. Не по годам, конечно, но я поздно поступил – до этого наша семья жила в высокогорном ауле, и там школы не было.
О приближении войны все знали еще за год-два до нее. Непрерывно об этом говорили, готовились. Несколько раз в неделю в городе проходили учения по противовоздушной обороне. Отрабатывали эвакуацию раненых, быстрое перемещение людей в убежища. Я занимался в аэроклубе, ходил в стрелковый кружок, был инструктором ПВХО.
Мы, молодые ребята, все мечтали идти в военные училища. А перед новым, 1941-м, годом к нам в школу приехали их представители набирать добровольцев. Я сразу согласился – выбрал Грозненскую авиационную школу стрелков-бомбардиров. С 1 января был зачислен туда курсантом.
Мы стреляли из авиационного пулемета ШКАС по мишени, которую на тросе тащил за собой другой самолет. Сбрасывали учебные бомбы из цемента с тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 и ТБ-5. Изучали тактику воздушного боя. Программа была рассчитана на год. Но через полгода началась война.
– Помните, как вы об этом узнали?
– То утро забыть невозможно. Сразу после подъема мы сгрудились у черного рупора-репродуктора и слушали выступление Молотова: «без объявления войны Гитлер напал на нас». Мы изумлялись: как ему это удалось?! Ведь наша граница на замке, а наши солдаты – самые лучшие в мире! Были уверены, что это какое-то недоразумение – через две недели врага, конечно, разобьют. Но наш оптимизм скоро рассеялся: немцы стремительно наступали...
Обучение продолжалось. Нескольких отличников выпустили досрочно, отправили на фронт, но они скоро вернулись обратно: оказалось, что летать им уже не на чем. Мы закончили учебу, получили сержантские звания, рвались воевать, но самолетов все еще не было, а в окопы нас посылать не хотели.
– Даже в такой тяжелейший момент страна берегла квалифицированные кадры...
– Более того – нас начали учить снова. Теперь уже на штурманов. Прошли и этот курс и опять оказались никому не нужны! Но фронт приближался к Кавказу. По ночам вокруг города активно работали «ракетчики» – показывали ориентиры врагу. И в один прекрасный день наше руководство снарядило эскадрилью с полным боезапасом и отправило ее в карательную экспедицию. Как там было дело, не знаю, но «ракетчиков» сильно поуменьшилось.
– Это уже больше года идет война, а вы вот так воюете в тылу!
– И, представьте, снова продолжилась учеба – на этот раз в Тбилисском горно-артиллерийском училище. Вся эта артиллерия – на конной тяге. Дали каждому по лошади, на них мы ездили на стрельбы и гарцевали по городу. Через полгода мы стали артиллеристами, получили погоны младших лейтенантов. А на дворе уже лето 1943-го! И, наконец, нас отправили на фронт.
К тому времени мой брат, выпускник Нефтяного института, уже отвоевался – под Ростовом, раненный в живот, он переплыл Дон, был признан инвалидом и списан вчистую. А я на передовой оказался только в октябре – на Украине, в истребительном противотанковом полку резерва Главного командования.
Полк занимал позиции на высоком берегу Днепра – противоположный берег был пологий, и там дальше, на отрогах, уже окопались немецкие батареи. Мне сразу дали взвод 76-миллиметровых орудий. Я – молодой парень, пороху не нюхавший, а мои подчиненные – бывалые, вся грудь в орденах, солдаты из-под Сталинграда. Я не стал выпячиваться, проявил к людям уважение. А авторитет завоевал тем, что показал класс стрельбы. Из врученного мне парабеллума «срезал» пшеничный колос.
– А саму войну как первый раз увидели «в лицо»?
– Однажды утром снизу, с воды, раздались какие-то крики. Мы выбежали и увидели, что стремнина несет наших раненых солдат. Видимо, где-то выше по течению шел бой, и их сбросило в воду. Увы, спасти мы никого не могли...
А вскоре и мне выпало серьезное испытание. Предстояло форсирование Днепра. Мне с двумя разведчиками поручили переправиться на тот берег, чтобы оттуда корректировать огонь нашей артиллерии. Риск был смертельным – река простреливалась кинжальным огнем насквозь, под немецким прицелом был буквально каждый сантиметр. Но приказы не обсуждаются.
По узенькой рыбачьей тропке мы спустились с обрыва к берегу. Там стояла чья-то лодка, я сел за весла, но не успели мы отплыть от берега, как по нам началась стрельба. Нас спасло то, что чуть ниже по течению на реке был остров. Лодка уже была пробита и текла, но мы дотянули. На острове обнаружили чьи-то старые окопы, спрятались там. Разведчики развернули рацию, я дал выстрел из ракетницы – сигнал своим: мол, все в порядке, приступаем к работе. Оценил расстояние до отрогов, дал ориентир батарее, и немцев накрыли мощным залпом.
Однако вскоре рация вышла из строя. Но артиллерия продолжала работать. А в сумерках началось движение – наши войска на лодках, на плотах стали переправляться через Днепр. Утром мы уже были там, на отрогах, где немецкие окопы занимала наша пехота. Пришлось вступить в бой вместе с ней. Даже помог командиру роты организовывать наступление. За эту операцию я получил орден Красного Знамени.
– Первый ваш бой... Страшно было?
– Не помню. Не осталось в памяти. Потом таких боев было много. Меня постоянно посылали на рекогносцировки, корректировать огонь артиллерии. Приходилось вступать в соприкосновение с врагом. Но немцы уже отступали. Часто покидали позиции стремительно, в течение одной ночи. Мы шли по освобожденной Украине, видели сожженные села, разоренные сады. Вдоль дорог – горы покореженной, разбитой военной техники...
– А где случилась эта история с ранением и похоронкой?
– Это было около маленькой деревни с названием Октябрь. К тому времени я уже был лейтенантом, командиром батареи. Разведка доложила, что в ближайшее время немцы пойдут в танковую атаку. Мы приготовились, заняли позиции. Наша батарея – по центру, а по флангам – танки. Утром немцы действительно пошли в атаку и сразу же подбили наш танк.
Я сидел на наблюдательном пункте, уже собирался командовать открывать огонь и вдруг ощутил сильный толчок в грудь. Боли не почувствовал. Посмотрел – шинель разорвана, а под ней – клочья от недавно выданного мехового жилета вперемешку с кровью. Хотел подняться – и не смог. Сильнейшая боль в пояснице буквально пронзила. Командир взвода, сидевший напротив, кричит мне: «Ой, комбат, я тоже ранен!». Что значит «тоже»? А разве я ранен?!
Кто-то доложил в штаб полка. Начальник штаба Мельниченко позвонил: «Мы сейчас пришлем тебе замену. Ты пока можешь командовать?». Я говорю: «Конечно!» Мы открыли огонь. Вступили в бой и замаскированные батареи, о которых даже я не знал. Шквал огня немецкие танки буквально разметал. Через какое-то время за мной приехала машина, и меня отвезли в штаб. Мельниченко распахнул мою шинель и, видимо, решил, что я уже не жилец. Меня отправили в медсанбат, оттуда в госпиталь в Харьков.
А домой ушла похоронка с извещением о награждении меня посмертно орденом Отечественной войны II степени. Как я потом узнал, брат эту похоронку спрятал и никому о ней не рассказал. Как будто чувствовал, что я жив.
– Что же на самом деле с вами было?
– Осколок снаряда прошел по касательной и буквально срезал мне грудь до кости. Шел прямо в сердце, но тормознулся на ордене, который был прикреплен к гимнастерке. Орден сильно пострадал, а винтик, на котором он крепился, разлетелся на мелкие кусочки. Другой осколок попал в поясницу и ушел в мягкие ткани.
– Этот орден у вас сохранился?
– Нет, мне его потом восстановили на Монетном дворе. Сейчас он как новенький... А в госпитале я пролежал пять месяцев. Наконец, раны зажили, и меня снова отправили на фронт.
– Удалось попасть в свою часть?
– Об этом в таких случаях даже мечтать не приходилось. Я попал в Эстонию, в 291-ю стрелковую дивизию, в отдельный дивизион противотанковых пушек. Отступающие немцы сопротивлялись отчаянно. Мы гнали их через Латвию, Литву, Белоруссию. Вошли в Польшу, и самый тяжелый бой был там, около городка Бутен.
Мы вышли к его окраине, пехота просочилась внутрь. Наша батарея «оседлала» шоссе, ведущее в город, и как раз навстречу нам по нему пошли танки. Мы дали залп прямой наводкой. Танки остановились, но сзади из-за них нас накрыл огонь тяжелых орудий. Мы попадали на землю. Я прикрыл собой молодого солдатика и только тогда почувствовал суть выражения «вгрызаться в землю». Хотелось именно вгрызться, залезть куда-нибудь внутрь земной оболочки... Нескольким моим бойцам, увы, встать было уже не суждено.
Потом подошла пехота, и город мы взяли. Прошли его насквозь, я выставил орудия на закрытую позицию. Но утром, как это часто бывало, оказалось, что противника впереди уже нет. Пошли на Прагу, но по пути, у пограничного чешского городка Наход, нарвались на засаду танковых частей генерала Шредера.
– Это ведь были уже какие-то совсем последние дни войны...
– Это было уже после Победы. Мы, представьте, про нее ничего не знали. Нам никто не сказал. Мы видели, что наше начальство что-то празднует и друг друга поздравляет. А мы продолжали воевать.
При въезде в Наход прямо у здания таможни стоял стог сена, оказавшийся замаскированным танком. Он пропустил головную часть нашей колонны и стал расстреливать в упор машины с прицепленными к ним орудиями. Стрельба раздалась и из самого города. У нас возникла легкая паника: как отвечать – ведь можно попасть по своим! Два моих орудия оказались разбиты, трое солдат погибли. Я подбежал к ехавшему за мной орудию из другого полка и приказал бойцам стрелять прямой наводкой, целясь через дуло. Это был мой последний выстрел в той войне...
Мы вошли в Наход, а там народ уже празднует. На площади – командир нашей дивизии генерал-майор Василий Казимирович Зайончковский с девочкой на руках. Этот снимок потом обошел все газеты. Вот там мы и узнали про Победу. Дальше было еще несколько чешских городков, но туда мы входили уже мирно.
– Из Чехии – сразу домой?
– Не сразу. Еще два года был в этих... как это называется, оккупационных войсках. Чехословакия, Австрия, Венгрия, Румыния. Вернулся вместе со своей дивизией, демобилизовался в звании старшего лейтенанта – вот и вся моя военная карьера.
Впрочем, и мирная моя жизнь совсем мирной не была. Закончил юрфак ЛГУ и потом почти тридцать лет боролся с преступностью.
– Вы встречаетесь с однополчанами?
– Как-то нас собрал наш генерал Зайончковский. Посидели в ресторане, выпили, помянули погибших друзей. Теперь уже – нет, не встречаемся. Почти никого не осталось. Потихоньку переходим туда, в «Бессмертный полк».
Подготовил Михаил РУТМАН
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 079 (5696) от 06.05.2016.
Комментарии