Игорь Фридрихович Сирота

Фото из личного архива Игоря СИРОТЫ

Все время смотрю
в небо

В последние месяцы наша военная авиация – неизменно в топах всех новостей. Ее успешные действия в Сирии для многих стали неожиданностью. Оказалось, что, несмотря на пережитые Россией тяжелые годы, у нас и техника на высоте, и пилоты классные. Наш сегодняшний гость – один из тех, кто «ковал» этот оборонный щит. Он надел голубые погоны прямо после школьной скамьи и до сих пор, в 60 лет, остается в строю – один из нескольких самых «возрастных» летчиков в Российской армии. Освоил более 50 типов летательных аппаратов, в том числе практически все, находящиеся сегодня на вооружении. За спиной – две войны. На кителе – три боевых ордена. На погонах – три звезды полковника.

– Вы помните, Игорь Фридрихович, тот миг, когда впервые самостоятельно поднялись в небо?

– Конечно, помню! Это было такое потрясение... Я был курсантом Харьковского высшего военно-воздушного училища имени дважды Героя Советского Союза Сергея Грицевца. Поступил туда сразу после школы. Попал как раз под эксперимент – летать начинали прямо с первого курса. Мальчишкам еще даже восемнадцати не было.

Как и положено, прошел 42 контрольных полета с инструктором. Самолет хороший – учебный чешский Л-29. Командир звена убедился, что я готов лететь самостоятельно. Я сел в кабину, пристегнулся, запустил двигатель. Инструктор все проверил, проводил меня до самого выруливания. Я закрыл фонарь, а сам все оглядывался – не мог поверить, что в задней кабине никого нет. Двинул рычаг газа вперед, машина побежала. Отрыв! Я был уверен в себе на сто процентов, но дух захватило от восторга...

– Ну хоть чуть-чуть-то было страшно?

– Скажу честно: страха я не испытывал никогда. Был момент сомнения, когда на третьем курсе пересели мы на настоящий боевой самолет МиГ-21. Первый контрольный полет с инструктором, он включил форсаж, машина рванула как сумасшедшая... Вот тогда что-то дрогнуло: туда ли я пошел? Но потом все быстро встало на место.

Впрочем, нет, был еще случай. Когда уже на МиГ-21 я летал уверенно, однажды при выполнении петли Нестерова скорость неожиданно начала очень резко падать и на вертикали обратилась в ноль – видимо, я не включил форсаж или не убрал тормозные щитки. Пришлось невольно выполнить «колокол» – фигуру, которую курсантам делать было запрещено. Машина при этом останавливается в воздухе и падает на хвост.

Я, признаюсь, оцепенел. К моему удивлению, самолет сам плавно сделал кувырок «на спину» и перешел на снижение с набором скорости. Осталось только выполнить полубочку и вывести его «в горизонт». Это незапланированное сальто-мортале даже чем-то мне понравилось. Дальнейшее выполнение задания, правда, я прекратил и благоразумно пошлепал на аэродром.

– После училища, конечно, ощутил себя летчиком-асом?

– Конечно! Красивая лейтенантская форма, сшитая на заказ, диплом летчика-истребителя – все это кружило голову. Нам грезились невероятные перспективы. Но действительность оказалась более прозаичной. По распределению вместе с восемью однокашниками я попал в Туркестанский военный округ, в 217-й авиационный полк истребителей-бомбардировщиков. Базировался он на аэродроме «Кизил-Арват». Место специфическое: с одной стороны – пустыня Кара-Кум, с другой – горы Копет-Даг.

Поначалу я было загрустил – летчику-истребителю переквалифицироваться в «бомберы» считал недостойным. Но после ознакомительного полета на Су-17, который предстояло осваивать, точку зрения пришлось резко изменить. Оказалось, что как раз здесь-то и требовалось высочайшее мастерство. Эти самолеты работают на предельно малых высотах – до 25 метров. Здесь уже катапульта не поможет – одно неверное движение, и не спасет сам Господь Бог. Так вскоре ушел мой друг и однокашник Коля Романов – просто чиркнул крылом по земле. Потерял я и еще двоих своих друзей – в моей памяти они так и остались молодыми красивыми старшими лейтенантами...

И тем не менее сегодня ту жизнь я вспоминаю как счастье. Молодость, романтика! Конечно, оторванность от цивилизации немножко угнетала. Но зато инспекторы реже навещали – далеко, жарко. С мая по октябрь на небе ни одного облачка, температура плюс сорок. Летали мы в основном по ночам. Днем «отмокали» в бассейнах – они были рядом с каждым домом. Был в городке и клуб, мы ходили туда на танцы. Там я встретил свою судьбу – Галочку. Поженились, у нас родились две дочери. Десять лет прослужил я в Кизил-Арвате.

– Не притупилось ли за это время чувство опасности?

– Это самое плохое, что может случиться с летчиком. К опасности привыкать нельзя. Но можно довести до автоматизма все движения, отработать мгновенную реакцию на любую нештатную ситуацию. Мне, кстати, досталось экстрима даже больше других. Я освоил новую сферу – стал начальником парашютно-десантной службы полка. Все получилось неожиданно. У предыдущего начальника не раскрылся парашют, он чуть не погиб, и ему предложили с этим делом завязать. Летчики вообще прыгать не очень любят, и занять вакансию никто не хотел. А я согласился – интересно же! Стал учиться сам и учить других. С тех пор у меня уже набралось больше 400 прыжков. Прыгал и днем, и ночью, и на горы, и в группе, и в сцепке – «звездой». К счастью, обходилось без происшествий...

Неприятный случай произошел много лет спустя, в 1998 году. Я тогда уже был летчиком-испытателем, прыгал редко, больше для собственного удовольствия. И вот – не раскрылся парашют. Для тех, кто прыгает постоянно, это ситуация штатная. Человек на автомате отцепляет основной купол и спускается на запасном. Но я уже был не в той форме. К тому же все произошло на предельно малой высоте – раньше «раскрываться» было нельзя, потому что за мной шла группа из четырех спортсменов, мой купол мог им помешать. Все решали буквально секунды...

– Успели о чем-нибудь подумать?

– Я вспомнил о денежной заначке в гараже. Найдут, скажут – прятал от семьи... Нет! Просто так меня не возьмешь! Ищу грушу отцепки от основного парашюта, рывком выдергиваю и выбрасываю ее. Дергаю кольцо запасного... Меня слегка переворачивает потоком на бок... Рывок! Вижу, как уходит надо мной основной купол и раскрывается запасной парашют... Высота метров 250 – 300, еще четыре-пять секунд, и было бы поздно. Потом, при разборе прыжков, мне сказали, что шанс спастись у меня был один из десяти. Выручило только умение быстро действовать в экстремальной ситуации. Товарищи меня, правда, отругали: «Ты, боевой летчик, свою жизнь повесил на тряпку!». Но я не послушался...

– На эти годы ведь и афганская война уже попала?

– Война пришла к нам в 1978-м, почти за два года до афганских событий. Однажды ночью нас подняли по тревоге. Через несколько часов поступил приказ: всем перелететь на аэродром «Мары» у афганской границы. И там нам поставили боевую задачу: нанести удар по группировке моджахедов в районе Герата. Оказалось, что те порезали наших советников, и мы должны были уничтожить палаточный лагерь, где скрывались бандиты...

Ну а когда началась афганская кампания, наш полк пересек границу первым из советских ВВС. Было это 31 декабря 1979 года. Вылетели из Мары и приземлились на аэродроме «Шиндант». Там отпраздновали Новый год, и началась боевая работа. Летали и по заданиям, бомбить конкретные цели, и в режиме свободной охоты, вдоль иранской границы. Оттуда шли караваны с оружием, мы имели право их уничтожать.

Конечно, и по нам стреляли – первое время только из крупнокалиберных пулеметов ДШК, потом у моджахедов появились американские «стингеры». Но мы были хорошо подготовлены – выходили на цели с разных направлений, со стороны солнца, использовали различные маневры. А красота там невероятная – горы, ледники, домики сверху крошечные, как игрушки...

Но война есть война... Моему однокашнику из соседнего полка во время пикирования очередь из пулемета попала прямо в лобовое стекло. Из пике он так и не вышел... На леднике-«пятитысячнике» остался еще один наш боевой товарищ – ему, видимо, просто не хватило высоты. Меня, правда, бог миловал – дырки в фюзеляже привозил, но жив остался.

Были тогда и примеры просто невероятного героизма. Нашего харьковчанина Гену Дробышевского в качестве авианаводчика с отделением солдат и молодым лейтенантом на вертушке выбросили в район планируемого бомбо-штурмового удара. Группа заблудилась в горах и к назначенному месту не вышла. Через пару дней обессиленные солдаты стали бросать свои АКМы...

Гена собрал все автоматы и тащил их один. В какой-то момент он оступился и соскользнул в пропасть. Но автоматы защитили его от удара о камни и спасли от неминуемой гибели. Группа искала его недолго и вскоре продолжила свой путь. Гена на четвертые сутки был случайно обнаружен с воздуха нашими вертолетчиками – помог белый летный комбинезон, хорошо выделявшийся на фоне скал. Геннадий лежал, обняв груду автоматов, без видимых признаков жизни. Летные ботинки были практически без подошв. Таким его и доставили на базу. Через несколько дней Гена пошел на поправку. За проявленное мужество его наградили орденом «Красная Звезда».

– А как наша техника себя показывала?

– Наши Су-17 были надежными машинами и в тех условиях работали нормально. Но чувствовалось, что для современной войны они уже староваты. Весной 1980 года к нам на аэродром прилетели для войсковых испытаний в условиях боевых действий пара суперсекретных штурмовиков Су-25. Показали они себя очень хорошо. Вместе с ними мы летали на удары, обозначали цели, а затем прикрывали их работу и возвращение на базу.

Здесь, готовясь к совместным боевым вылетам, я познакомился с летчиками-испытателями. Это были прекрасные веселые ребята, при этом – настоящие асы. Они готовы были и нас подучить – показать, например, как на наших машинах делать штопор. Но командир полка не захотел нами рисковать. А я буквально загорелся мечтой тоже стать летчиком-испытателем.

– А этому где-то учат?

– Да, есть Центр подготовки летчиков-испытателей в Ахтубинске. Как раз оттуда эти ребята и прилетели. В Афганистане я пробыл два года, а когда вернулся домой, засел за учебники – готовиться к экзаменам.

Поступил с первого раза. Конкурс был огромный – на собеседование приезжали человек 300, к экзаменам допускали 20, а принимали максимум четверых. Кроме теоретических дисциплин нужно было показать технику пилотирования – сначала на самолете, на котором ты летал, а потом – на котором не летал.

Курс длился 11 месяцев, после чего меня зачислили в штат находящегося там же Государственного летно-испытательного центра ВВС имени Чкалова. Дали квартиру, перевез семью. Там мы прожили почти двадцать лет.

– Летчик-испытатель рискует больше, чем обычный?

– Да я бы не сказал... Если все хорошо продумано и полет грамотно подготовлен, риск примерно одинаковый. Другое дело, что у испытателя – более широкий диапазон возможностей. Он может работать на тех режимах, которые простому летчику запрещены. А летать можно было практически куда угодно! Были интереснейшие полеты на устойчивость, управляемость, маневренность, прочность, летно-технические характеристики, штопор и нулевые скорости, все виды реального боевого применения по земле и воздуху и т. д. и т. п. Творческая работа плюс колоссальные эмоции!

– Летное хулиганство а-ля Чкалов?

– Ни в коем случае! Наш командир Герой Советского Союза Валерий Мигунов говорил шутя: «Товарищи летчики! Составьте полетное задание, мы его утвердим, а потом убивайтесь по закону!».

На самом деле, конечно, все не так просто. Перед испытаниями новой машины создается испытательная бригада: летный состав, инженеры, специалисты по аэродинамике, маневренности, самолетным системам. Подробно прописывается программа: какие режимы и в какой последовательности испытываются. После полета проводится доскональный разбор – как вела себя машина в каждой из этих ситуаций.

Летали мы практически ежедневно, плановая таблица представляла собой 2,5-метровый свиток, нижняя часть которого не помещалась на стене и лежала на полу. На летную смену испытателям планировалось от 5 до 12 различных заданий, на 3 – 5 типах самолетов. Летной работы было так много и она была настолько интересна, что когда нашим истребителям предложили пройти в Звездном медкомиссию с дальнейшим участием в программе «Буран» (естественно, для этого пожертвовав обычной тематикой), большинство без колебаний отказались...

По сути, это была самая настоящая научная работа. Раньше наш центр, кстати, так и назывался – НИИ ВВС. Мы участвовали в научных конференциях, а также часто ездили в Москву на обсуждение эскизов и макетов проектируемых самолетов, отслеживали создание опытного образца на заводах. Первыми на новую машину садились заводские летчики. Но в дальнейшем всю программу государственных испытаний мы проходили вместе.

Однажды, правда, мне пришлось участвовать в испытаниях самодельного самолета – просто попросили знакомые ребята-любители. Вот это был действительно риск! Но, слава богу, все обошлось.

– А контртеррористическая операция на Северном Кавказе? Два ордена Мужества и орден «За военные заслуги»...

– Да, были ответственные задания, скажем так, связанные с риском для жизни. В подробности вдаваться не буду.

– Вы, испытатели, как-то почувствовали тяжелые девяностые годы?

– Конечно, почувствовали. Керосина не было, летать не на чем. Тогда мне командир сказал: «Игорь, у тебя уже первый испытательский класс, дай молодым полетать». Ну я и дал – за год, наверное, всего четыре часа полетов и было.

Но без неба все равно не остался – как раз в это время познакомился с ребятами-парапланеристами. Стал с ними летать, ездить на сборы. Был даже капитаном сборной ВВС. Параплан – прекраснейшая вещь. На нем можно часами парить, как птица!

Сейчас хожу – и все время смотрю в небо. Наблюдаю, как формируются облака, откуда дует ветер. Прикидываю, когда можно было бы стартовать. У меня домик возле Пятигорска, там есть подковообразная гора Юца – условия для полетов идеальные. Через два года выйду на пенсию, буду летать каждый день.

– Знаете ли вы, что стало с вашей альма-матер – Харьковским авиационным училищем?

– Его, к сожалению, а может быть, теперь и к счастью, уже не существует. Какое-то время, после обретения Украиной самостийности, училище, переименованное в ХИЛ (Харьковский институт летчиков), обозначало выпуск летчиков, затем милиционеров... А после и вовсе заХИЛело. Многочисленные учебно-авиационные полки в Купянске, Чугуеве, Ахтырке и других местах были расформированы. Учебно-методическая база в Рогани уничтожена. В Интернете выложены печальные фото разрушенных казарм, учебных классов, заросшая бурьяном аллея Героев...

– С высоты своего опыта как оцениваете состояние нашей военной авиации?

– Что сказать... Я прожил целую эпоху развития авиационной техники. В буквальном смысле испытал на себе практически все, что за это время выпускалось, со всеми изменениями и модификациями. Знаю наши сильные и слабые места. Могу сказать точно: учитывая те непростые времена, которые пережила страна, мы сделали максимум возможного. Сохранили кадры, сумели удержать технику на уровне, не уступающем потенциальным противникам.

Я не буду говорить, что сегодня мы по всем показателям их превосходим. Они жили в гораздо более благополучных условиях. У них мощная электроника, суперсовременные технологии. Но вот, например, наш Су-35, который, между прочим, уже стоит на вооружении... Великолепная аэродинамика, двигатели с поворотным соплом, обеспечивающие абсолютную свободу маневра на любых скоростях. Мировой уровень, заявляю совершенно ответственно!

– Можете прокомментировать работу наших летчиков в Сирии?

– А чего ее комментировать? Эту работу видел весь мир. Она говорит сама за себя.

Подготовил Михаил РУТМАН

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 046 (5663) от 18.03.2016.