Наталья Орлова

Гость редакции 24 февраля 2018

Гость редакции — Виктор КОЗЛОВ

ФОТО Александра Дроздова

Пел немецкий кларнет
в Ленинграде

22 июня — 64 года со дня начала Великой Отечественной войны. В историческую даль уходят те годы. И чем дальше они, тем ценнее рассказы очевидцев: очень личные, не приукрашенные пропагандой, без цензурного «расчесывания».

В гостях у «Санкт-Петербургских ведомостей» Виктор Николаевич КОЗЛОВ — ветеран, блокадник, музыкант. Один из тех, кто был в составе блокадного оркестра, исполнившего 9 августа 1942 года Седьмую симфонию Шостаковича.

В Ленинград Виктор приехал за четыре года до войны. Ему едва исполнилось 16 лет, и он хотел стать музыкантом. В родном Брянске вместе с отцом и братьями с детских лет играл в оркестре на праздниках и демонстрациях, на уличных гуляньях, в парке и доме культуры. Кларнетист-практик.

В Ленинграде удача улыбнулась ему сразу: оркестру Штаба Ленинградского военного округа как раз нужен был кларнетист.

— Рассчитывал, что меня примут по обыкновению тех лет воспитанником оркестра, — рассказывает Виктор Николаевич. — Ан нет! Говорят, 16 лет — уже не дитя... И приняли в музыкальную семью, одновременно зачислив на срочную службу.

Три года срочной пролетели для меня быстро. Куда двигаться, что делать? Для меня этого вопроса не существовало: хотел учиться в Ленинграде, потому и остался на сверхсрочную, продолжал играть в оркестре. Играли на парадах, на торжествах, летом — в сестрорецком парке, в ЦПКиО имени Кирова. Нравилось все. Даже военный быт и строгая дисциплина после жизни в многодетной семье в Брянске казались свободными и изобильными. Наши казармы располагались на Садовой улице. Это ли не счастье?!

А за год до войны произошла в моей жизни большая радость. Удалось приобрести великолепный кларнет немецкой фирмы «Циммерман». Ко мне он пришел уже подержанным, но от этого стал мне только дороже и милее. Его согрели руки предыдущих владельцев. С этим кларнетом мы прожили долгие годы, войну, блокаду.

— А как для вас, оркестрантов, началась война?

— Вечером 22 июня мы должны были по расписанию играть в ЦПКиО. Утром нам сообщили о том, что фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз, но никакого приказа дано не было. Весь день ломали голову: ехать в парк или нет. Решили не отступать от обычного распорядка. Но вечером в парке было пусто, и, сыграв пару маршей, мы свернулись и поехали в казармы.

Оркестр Штаба военного округа сначала планировали эвакуировать. Но комендант решил оставить нас в городе: не только как музыкантов, но и в первую очередь как военнослужащих, которые нужны Ленинграду.

— В чем же состояла ваша служба? Ведь оркестранты, как известно, все свое время уделяли репетициям и строевой подготовке, а не науке стрелять или организовывать оборону...

— Конечно, свои инструменты мы не забывали. Но выступления стали редкими. Концертов для широкой публики у нас почти не было. Иногда играли в госпиталях, ездили с концертами на передовую. Главным в нашем военном, блокадном существовании стало патрулирование улиц, домов, рынков. Вообще нас бросали на любые работы, необходимые в данную минуту.

Особенно памятны дежурства на рынках. На Кузнечном, на Сытном жизнь не прекращалась ни на день. Здесь в течение всей блокады царили суета и многолюдье: торговля, а чаще — натуробмен процветали. Несмотря на голод и холод, в огромном городе выменять, купить из-под полы, добыть можно было практически что угодно. Этот разгул жесточайшей спекуляции нашему брату и нужно было, как говорится, держать в рамках. Мы поступали в распоряжение старшего лейтенанта, буквально живущего при рынке в специально оборудованной каптерке. В нашу задачу входило «отлавливать» военных, которым строго-настрого запрещалось появляться здесь. Тем не менее их было немало на торжищах. За дежурство патруль задерживал до десятка человек. Солдаты удирали в самоволку, чтобы обменять свою хлебную пайку на что-то более вкусное и питательное: на колбасу, на сладкое. А офицеры пытались добыть спиртное. И, как правило, арестованные служили, как говорится, на «хлебных» должностях: при кухнях, при складах. Там, где была возможность разжиться продовольствием.

Наш лейтенант изымал у нарушителей продукты, составлял акты и отправлял арестованных в комендатуру. Иной раз нам кое-что перепадало. В самые голодные месяцы, бывало, лейтенант пару актов рвал, а изъятый хлеб отдавал нам.

— Виктор Николаевич, похоже, людям в форме в блокадном Ленинграде жилось сытнее, нежели обычным горожанам.

— В смысле пайка это правда. Гражданским было неизмеримо более тяжко. У городской комендатуры было подсобное хозяйство в районе Озерков, куда отправляли работать всех угодивших «на губу». А потому у нас, оркестрантов, на столе были и картошка, и капуста, и даже свинина. Наши ребята, у которых в городе были родственники, как могли, старались их подкармливать.

Помню случай. Летом 1942 года на Финляндский вокзал пришли три вагона с продуктами, собранными для защитников Ленинграда сибиряками: консервы, крупы, мука. Нас отправили это богатство разгружать. Но прежде, чтобы не было искушения, нам устроили роскошный обед. Я и сейчас как будто вижу чан с пельменями, который был выставлен в тот день оркестрантам.

Однажды во время налета я увидел, как из окна кто-то стреляет сигнальными ракетами. Разыскал женщину-дворника, поднялся с ней в квартиру. А там старая бабушка сидит и стреляет. Даже вразумительно объяснить не в состоянии, что и зачем она делает. Говорит: «Мне хлебушка дали и велели стрелять. И еще обещали». Кто и как мог судить ее, потерявшую голову от голода?

— У вас, день за днем пережившего блокаду Ленинграда, в памяти, очевидно, немало печальных и трагических случаев. Однако есть и великое воспоминание, историческое! Речь, конечно, об исполнении Седьмой (Ленинградской) симфонии Шостаковича. Об этом событии столько уже сказано и написано!..

— Но каждый раз, читая эти публикации, я думаю об их излишней, как мне кажется, помпезности. Все вроде бы так и было... Так — да не так! Обыденнее! Труднее!..

Седьмая симфония впервые прозвучала в Куйбышеве, куда на время войны практически переместилась столица: и административная, и культурная. Уже после этого в ленинградском управлении культуры решено было обязательно исполнить симфонию и в блокадном Ленинграде, где Шостакович задумал ее и начал писать. Это исполнение должно было показать всему миру, что город жив и имеет силы и волю бороться.

Личный пилот Жданова Василий Литвинов получил приказ доставить в осажденный Ленинград из Куйбышева партитуру симфонии. Партитура прилетела, и дирижер оркестра Радиокомитета Карл Элиасберг начал собирать оркестр. Нужно было 80 человек, а у него оставались 20. Сначала бросили клич по радио: музыкантов просили откликнуться и прийти на прослушивание. Кое-кто пришел. Но среди этих людей не было музыкантов-духовиков. У гражданских не было сил играть на этих инструментах. И тогда Элиасберг обратился в наш оркестр. Штаб округа откомандировал духовую группу — 17 человек — в этот сборный блокадный оркестр.

Сначала репетиции длились не дольше 20 минут. У гражданских на большее не хватало сил. «Почему не играете?» — кричит Элиасберг на скрипача. «Не могу смычок держать», — отвечает тот. «А я могу держать палочку? Но ведь держу!» — парирует дирижер. На два месяца — на время репетиций — музыкантам увеличили продовольственный паек. Но несколько артистов все же не дожили до концерта. Оркестр пополнялся постоянно.

Элиасберг буквально жилы из себя вытягивал, чтобы подготовить ленинградскую премьеру на высшем уровне. Сам он тоже был истощен. Приходил на репетиции прямо из госпиталя, который размещался тогда в «Астории», и дирижировал сидя.

Так же сурово он относился и к оркестру, подчас требуя от музыкантов невозможного. Иной раз доходило до абсурда. Однажды один из музыкантов опоздал. Элиасберг: «Вы почему опоздали?» — «Я хоронил свою мать». — «Чтобы это было в последний раз!»

— А сама-то музыка какое впечатление на вас произвела?

— Поначалу мы просто-напросто стремились как следует выучить свои партии. Работали по отдельности. Не до оценок было. И только когда начались репетиции всего оркестра, у меня, помню, мороз по коже шел. И сегодня без содрогания я не могу слушать эту музыку. В ней — и творческая сила композитора, и сила моей личной памяти.

Сильнейшие впечатления остались и от самого концерта. Вымерзший зал Ленинградской филармонии не согрелся за лето. 9 августа, в день последней репетиции и исторического концерта, здесь было промозгло. В окна так и не успели вставить вылетевшие еще в начале блокады стекла. Проемы были забиты фанерой. Мы старались одеться потеплее. Билеты были распределены в основном среди военных. Достать их было невозможно. Знаю, что многие люди готовы были выменять входные билеты даже за свой хлебный паек. О дне концерта ничего не сообщали ни нам, ни слушателям до последнего момента.

К концерту готовились не только мы, но и разведка, и наши артиллеристы. Был приказ командующего Ленинградским фронтом генерала армии Говорова: не допустить обстрела Ленинграда во время концерта. Операцию назвали «Шквал». За полчаса до премьеры наши артиллеристы смели с лица земли наблюдательные пункты немцев, их батареи. И в течение 80 минут, пока в Большом зале Филармонии и в радиоэфире звучала музыка Шостаковича, в городе стояла тишина.

День для концерта, как потом мы узнали, был выбран не случайно: именно на эту дату немцы заготовили пригласительные билеты в «Асторию» на банкет по случаю взятия Ленинграда.

Ленинградскую симфонию мы исполняли потом еще несколько раз, но та блокадная премьера — неповторима.

— Виктор Николаевич, а как сложилась ваша судьба потом, после войны?

— Как и мечталось! Закончил Консерваторию. И почти тридцать лет играл в оркестре Мариинского театра, который стал для меня родным. К сожалению, почти ничего не знаю о музыкантах легендарного блокадного сборного оркестра. Вернее, не знал бы, если бы не замечательный музей «А музы не молчали», созданный в 235-й школе еще в 1960-х годах. Несколько поколений школьников скрупулезно, с трепетом и любовью по крохам собирали блестящую экспозицию, посвященную культуре блокадного Ленинграда. Почетное место, конечно, — исполнителям Ленинградской симфонии. Здесь собраны многие инструменты, звучавшие в филармоническом зале тогда, 9 августа. Там же сейчас находится и мой родной кларнет.

Подготовила Наталья Орлова.