Гость редакции — Борис Эйфман

ФОТО Сергея Грицкова

Без права на ошибку

Завтра художественный руководитель Санкт-Петербургского государственного академического театра балета, лауреат Государственной премии, премий «Золотая маска», «Триумф» и «Золотой софит» Борис Эйфман отметит 60-летний юбилей. В день рождения труппа балетмейстера выступит с гала-концертом на сцене Мариинского театра. Главный городской театр уже не первый год в этом месяце предоставляет свой зал известной во всем мире, но до сих пор «бездомной» балетной труппе. С этой темы — строительства собственного дома — мы и начали разговор в редакции.

— Борис Яковлевич, как обстоят дела со строительством вашего Дворца танца? Помнится, год назад вы вместе с инвесторами проекта будущей набережной Европы давали довольно оптимистичную пресс-конференцию, тогда казалось, что вопрос уже решен.

— За этот год не изменилось ничего. Хотя нет, сменился инвестор (смеется). В остальном — никаких сдвигов. Хотя я занимаюсь этим проектом уже более четырех лет, до сих пор в ужасе от нашего чиновничьего беспредела. Любой процесс, любое дело, любой указ тормозятся на всех возможных уровнях.

Не хотел бы искать виноватых и показывать на них пальцем, но с мертвой точки строительство не сдвинулось. Я был раздавлен этим положением дел, но выбора у меня нет, и приходится вновь и вновь тратить энергию, ходить, просить, обивать пороги... А это требует терпения и огромного количества свободного времени. В таком случае неизбежно страдает моя творческая деятельность, где репетиции, гастроли и премьеры расписаны по часам на год вперед.

Хотел бы подчеркнуть, что набережная Европы — это далеко не мой личный проект, и я не могу быть его «мотором». Театр займет там одну десятую часть и считается культурным «обременением» для инвестора. Спасибо тем, кто меня туда «вставил».

— Для тех наших читателей, кто не знаком с вашим проектом, расскажите о нем, пожалуйста.

— Хочу уточнить, что Дворец танца — это не театр для Эйфмана. Это совершенно новая, не имеющая аналогов в мире структура, состоящая из трех танцевальных трупп (классического балета, экспериментального танца и моей). Также там задуманы студия молодых хореографов (это, на мой взгляд, насущная проблема — в мире наблюдается большой кризис новых имен в области хореографии) и, пожалуй, главное — академия современного балета. Последнее — социальный проект. Я хочу собрать со всей страны маленьких беспризорников, 5 – 6-летних детдомовцев, свезти их в своеобразный пансионат во Дворце танца, отобрать настоящие таланты и вырастить из этих детей элиту балетного искусства. Ведь сейчас такой элиты фактически нет — есть отдельные, довольно немногочисленные персоны.

Дворец танца важен для меня еще и потому, что уже, видимо, настал тот возраст, когда хочется заниматься чем-то конструктивным. Не просто в сумасшедшей гонке создавать новые балеты каждый год, а размышлять над более глобальными вопросами — о новой системе балетного образования, к примеру, о преодолении кризиса в сфере современного балетного танца... Академия Вагановой создана в XIX веке, и с тех пор преподавание там не претерпело существенных изменений. Я уверен, что должна быть и альтернатива этой, без сомнения, достойной и успешной, принятой в мире системе хореографического образования. Может быть, создание Дворца танца как уникальной хореографической структуры снова, как после «Дягилевских балетных сезонов» сто лет назад, привлекло бы внимание мира к России как к великой балетной державе.

Я знаю, как это сделать. И знаю, что сейчас самое подходящее для этого время.

— Может быть, чиновников пугает именно масштабность вашего замысла?

— К сожалению, мне кажется, что над моим замыслом никто вообще особенно не задумывается. Меня просто не слышат. Если бы было какое-то сопротивление, дискуссии, споры, даже резкие отказы, мое положение не казалось бы столь безнадежным. Но вокруг одна пустота, в которой тонут все мои слова. Хотя я не теряю веры в то, что ситуация изменится. Я буду ждать.

— Говорят, вам предлагали возглавить балетную школу в Пекине?

— Когда китайцы услышали мою идею про новую систему хореографического образования — с привлечением научных достижений в области спорта — они ею действительно заинтересовались. Знаете, и я заинтересовался китайским предложением тоже. Там идеальные условия для работы: множество балетных классов, общежитие для артистов, бесплатное питание, достойная зарплата. Это программная, целенаправленная государственная забота о культуре своей страны.

Но возглавить такую новую школу в Китае я, вероятнее всего, не решусь. Было бы наивно, мне кажется, в 60 лет бросить все и всех и уехать, чтобы наконец-то реализовать свою мечту.

Я, как уже говорилось, еще не потерял надежды, что мои планы будут реализованы на родине. Самое трудное в моей жизни — сочинить балетный спектакль, наполнить пустое пространство своими идеями, живыми эмоциями. Все остальное по сравнению с этими муками — дело техники, решаемые вопросы.

— Про что ставят балеты в XXI веке?

— Все, конечно, про разное. Но главная тенденция просматривается во многих видах современного искусства — процесс самовыражения художника. То есть каждый создает искусство про себя. С помощью балета тоже можно реализовать какие-то свои тайные желания и философские размышления.

Знаете, у меня есть идея поставить спектакль «по Фрейду» — о жизни Фрейда, о его методах познания человека, глубин его психики. Ощущаю, правда, некоторое сопротивление моих зарубежных продюсеров — они чего-то опасаются. В первую очередь, наверное, не достичь с этим балетом коммерческого успеха.

Беда в том, что существует определенный стереотип: к балету до сих пор многие относятся как к искусству красивому и несложному. А ведь на протяжении XX века хореографы пытались сломать это клише. И я тоже всю свою сознательную жизнь стремлюсь к тому, чтобы открыть новые возможности этого искусства. И чем больше я думаю над постановкой такого рода спектакля об основоположнике психоанализа, тем больше меня привлекает сама идея. Фигура Зигмунда Фрейда — это такая глыба, в которой каждый может найти что-то свое — и писатель, и режиссер, и композитор... Почему бы и не хореограф?

К тому же мир его фантасмагорий, сновидений очень заманчиво выразить средствами хореографии.

— Вы упомянули своих зарубежных продюсеров. Скажите, а какова их роль и влияние в сфере балета?

— Могу говорить только о себе. Я не свободный художник. И главным образом несвободен я в выборе темы и в финансовом обеспечении постановки. Так сложилось потому, что государство не берет на себя обязательства по достаточному финансированию моего театра. У нас, повторяю, нет собственной сцены в родном городе — вот мы и вынуждены гастролировать по миру. Много гастролировать. Не только с целью показать свои новые спектакли в Европе, Азии, Америке (хотя это, без сомнения, тоже важно), но и создать материальную базу для творческой деятельности театра. Отсюда и возникает болезненная, я бы сказал, потребность в контактах с западными партнерами. Это вызвано не моим желанием, а спровоцировано моим положением.

Ну а когда ты находишься в несколько зависимом положении, это чувствуется. И продюсеры, естественно, пользуются ситуацией. Кто-то мягко и тактично, а кто-то даже диктует свои условия.

От нас требуют новых балетных постановок каждый год. Гастролировать с одной «Красной Жизелью» мы не можем. Но, создавая новый спектакль, рискую уже я — своей репутацией, жизнью своего театра, — что тоже чрезвычайно важно. Жизнь театра Бориса Эйфмана (а театру уже почти 30 лет), как видите, весьма нестабильна. И это мучительная нестабильность. Согласитесь, любой художник имеет право на ошибку. Только я один не имею.

— Какое государство все-таки помогало вам и вашему театру больше — прежнее или нынешнее?

— При старом строе у меня были политические проблемы. Были времена, когда меня чуть ли не насильно заставляли эмигрировать, выдавливали из Советского Союза. Сейчас я в своей стране абсолютно свободный человек. Мной командуют только западные импресарио (смеется). С другой стороны, никто сейчас особенно и не поддерживает. У меня такое чувство, будто я нахожусь в атмосфере доброжелательного равнодушия. Но на одном хорошем, ровном отношении очень трудно существовать 30 лет.

Мой театр — обладатель среднестатистического положения. Его статус ничуть не отличается от статуса, допустим, провинциальной оперетты. Соответственно, и финансирование такое же. Но я все-таки считаю, что мы намного больше сделали для того, чтобы считаться полпредами современного российского балета в мире. Театр ведь конкурирует с ведущими западными труппами, бюджет постановок которых в сотни раз больше нашего! И обидно, что наш творческий потенциал не реализуется в полной мере.

Вот если осуществится моя безумная идея с Дворцом танца, ситуация изменится…

Подготовила Алла Шарандина.

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 132 (3679) от 21.07.2006 года.