Гость редакции — Александр Рогожкин

ФОТО Сергея Грицкова

Ну, за искусство!

Александр Рогожкин имеет историческое, художественное и режиссерское образование. Начинал в кино как художник, а потом стал ставить фильмы, в основном по собственным сценариям. За четверть с лишним века — около трех десятков названий фильмов и новелл в сериалах. Многие его персонажи стали национальными героями — это менты из «Улиц разбитых фонарей» и опера из «Убойной силы», это Кузьмич, генерал Иволгин, Лева Соловейчик и другие из «Особенностей национальной охоты» и «... рыбалки». Фокус же Рогожкина в том, что он умеет одинаково успешно делать и совершенно народное, и абсолютно артхаусное кино. И даже шедевры — как, например, «Кукушка».

— Александр Владимирович, вы у нас сегодня Дед Мороз...

— Сейчас вы спросите, как я отношусь к году Свиньи... Нормально отношусь. В последнем моем фильме «Перегон», который был на экранах летом, мало кто его видел, один из героев — поросенок Тарасик, которого играет мини-пиг Кузя. Важная комедийная роль. Мини-пиг — маленькая свинья, в переводе на русский. Порода специальная. Их держат дома, они ходят в наполнитель, на них бантики надевают... Сейчас генетика так развивается — могут и мини-слоника вывести.

— А как вы относитесь к мини-режиссерам?

— Как к мини-режиссерам.

— Таких где выводят?

— Таких, наверное, вывести легче всего. Воспитать режиссера сложно, это явление редкое, единичное. Помню, Сергей Аполлинариевич Герасимов, у которого я учился, страшно завидовал Михаилу Ильичу Ромму, потому что у того на курсе был Шукшин. Хотел подобного воспитать, но так и не нашел.

— Сейчас можно ждать такого, как Шукшин?

— Знаете, года три назад я был председателем жюри нашего студенческого фестиваля «Питеркит». И разнес в пух и прах программу ВГИКа, там показанную. А потом оказался в Берлине — участвовал в конкурсе короткометражного кино с фильмом Sapiens. Много посмотрел картин — и вдруг понял, что ругать выпускников нашего главного киновуза не стоило. Они как послушные маленькие ученики повторяют то, что делается в Европе. А в Европе делается, на мой взгляд, мусор. Везде смерть, везде пренебрежение личностью человека, уничижение ее. Отсутствие глобальных идей, повторы в идеях, в сюжетах, ретро... И ничего принципиально нового ни в технологии, ни в ремесле. Мелкотемье страшное. Это, вероятно, нынешняя тенденция развития мирового кинематографа.

Даже говорить об этом не хочется.

— Не то, наверное, у нас? Все кругом только и говорят о подъеме в российском кино.

— Сейчас конец года, и мне прислали очень много сценариев с предложением ставить. Восемьдесят процентов — ретро. 1960-е, 1970-е, 1980-е годы, Москва. Но в нынешней Москве, которая напоминает новогоднюю елку, снимать то время невозможно абсолютно. И всем на ум приходит одно и то же решение, тоже примитивное, — использовать хронику тех лет. Но хроника не дает ощущения времени как такового, она просто его фиксирует.

Вот я недавно пересмотрел фильм Геннадия Шпаликова «Долгая счастливая жизнь». Одна из лучших работ отечественного кино. И вспоминаю, что о ней говорили, когда картина была сделана — в 1966 году. Что фильм сырой, зыбкий, неуклюжий, драматургии нет, есть просто склеенная вереница событийных фактов, которая не отражает ничего. А фильм замечательно отражает время. Задача режиссера — осмысливать время.

— А люди разные в разное время?

— Нет, человек вообще не меняется.

— И все же, вот только что прошли фестивали финского и немецкого кино. Многие фильмы рассказали простые человеческие истории в реалистичной форме и были приняты зрителем. Чем же принципиально отличаются, на ваш взгляд, нынешние европейские картины от фильма Шпаликова?

— Ощущением жизни. Был оптимизм, вера в человека, в добро. Сейчас это отсутствует. И еще. Когда смотришь много европейских фильмов, сразу понимаешь, что будет в конце. Это противно. Противно ощущать, что все знаешь. И уже просто выискиваешь мелочи, тебе интересные.

— Ну зритель вряд ли смотрит так, как вы — профессионал...

— Зритель вообще испорчен за последнее время достаточно сильно. И тем, что не появляется нормальных фильмов. И тем, что показывают. И недоверием кинематографистов к зрителю. И получается, что публика какого-нибудь экшена даже внешне сильно отличается от публики, допустим, выставочного зала. Знаете, очень трудно найти для съемки нормальные лица. Когда мне нужна массовка, я звоню всем своим знакомым художникам, прошу их прийти и привести с собой их знакомых художников.

— Значит, сейчас фильм из века, допустим, XIX, нереален в принципе?

— Вы, наверное, о фильме про Пушкина говорите? Я не видел картины Натальи Бондарчук. Но и Хуциев, и Герасимов не смогли в свое время сделать картину о Пушкине. Причина одна — не найти Александра Сергеевича. А я, например, «Бесов» не мог поставить. Потому что не нашел Ставрогина. За все время видел только двух людей, которые соответствовали его описанию.

— Не актеры?

— Нет. Один раз в автобусе встретил парня, когда подъезжал к институту Лесгафта, — вероятно, спортсмена. Вошел человек, на которого все обратили внимание. И он себя вел как человек, который привык, что на него все обращают внимание. Ну Иван-царевич. С красивым сильным запястьем, вороньего крыла волосами и ярко-синими глазами. Второго «Ставрогина» увидел в Ирландии — там этот генотип достаточно распространен.

В любом случае я бы и не стал делать «Бесов». Есть вещи, о которых можно думать и даже мечтать, но лучше их не трогать. Для меня это табу.

— Но сейчас много экранизируют Достоевского и «Бесов» в частности.

— Да, Федор Михайлович стал пользоваться популярностью, как ни странно.

— Что тут странного?

— Есть такая довольно известная история. Однажды Луначарский приехал на встречу со своими учениками в Первую киевскую гимназию и там пожаловался: мол, план монументальной пропаганды осуществляем, надо бы Федору Михайловичу памятник поставить вместе с Робеспьером и прочими революционными деятелями, да вот не знаем, что на постаменте написать? И ему посоветовали: «Достоевскому от благодарных бесов».

— Но вы посмотрите этот сериал хоть пять минут?

— Пять минут наверное... В любом случае, у каждого свое представление об экранизации. Она всегда спорна как раз потому, что надо найти золотую середину: быть в теме и сохранять автора. В свое время один продюсер позвонил и предложил сделать «Мертвые души». И дал карт-бланш на обращение с первоисточником. Через полчаса я понял, что я бы сделал историю капитана Чичикова. Он служит в маленьком гарнизоне ближе к моему любимому Полярному кругу, вдруг часть расформировали, человеку нужно куда-то себя деть — и он создает дивизию из мертвых душ. Но это не классические мертвые души. Это молодые люди, которые платят, чтобы не служить. С парня берут две тысячи долларов — и зачисляют в фиктивный полк. Он как бы служит, ему выписывают довольствие, звания дают... Лучшая часть в округе, секретная, отличные учения... и вдруг: к нам едет ревизор!

— И что же с этим замыслом?

— Ничего. Продюсер не перезвонил. «Мертвых душ» поставил Лунгин.

— Вы в основном экранизируете собственные сценарии. И вам удалось сделать то, что — со времен Труса, Балбеса и Бывалого — не сделал в нашем кино никто: придумать сразу две команды героев. Команду оперов-ментов на работе и компанию бывших советских «средних» служащих (попросту: мужиков) на отдыхе — в «Особенностях национальной охоты» и «...рыбалки». Очень интересно узнать, как это было.

— С ментами довольно длинная история, дело было новое, там очень много нюансов, деталей и тонкостей, в том числе организационных, довольно трудно будет рассказать точно... Когда продюсер Александр Капица затевал сериал «Улицы разбитых фонарей», он позвал меня в числе первых режиссеров. Решили экранизировать рассказы Андрея Кивинова, их тогда было чуть более, кажется, десятка, никто и не предполагал, что история станет такой продолжительной. Я участвовал в подборе актеров, в подборе команды.

— И в определении принципов ее...

— Главное, что в любой команде должны быть разные люди. Только от этого и можно плясать. Это как в бригаде монтажников-высотников: один отважный, другой очень хладнокровный и осторожный, кто-то должен быть в душе романтик и так далее. Но каждый должен быть все же не типажом, а личностью, мне типажи не интересны...

Потом, когда «Улицы...» начали ветвиться (в 2000 году отпочковалась «Убойная сила». — Ред.), я для другого продюсера даже писал концепцию.

— Пожалуйста, пару пунктов оттуда...

— Ну, скажем, я утверждал, что Дукалис в каждой серии должен говорить фразу: «А вот у нас в рижском ОМОНе...» — чтобы зрители сериала в бывших советских республиках чувствовали, что это их кино тоже. Что мы все вопреки обстоятельствам во многом соотечественники. Нужно все учитывать. Для этого должен быть специальный креативный продюсер, но у нас таких еще не существует... Нет, мне совсем не хочется пересказывать концепцию. Тем более что ее никто и не придерживается (хотя мне признавались даже руководители «ОРТ», что цитировали ее часто без ссылки на автора). Например, упомянутый Дукалис, кажется, обзавелся супругой, хотя я настаивал на том, что этого не должно случиться никогда.

— Но скажите главное: вы придумали, что это менты нашей мечты?

— Да... Они должны быть такими, какими мы хотим их видеть. Потому что сам по себе наш город, особенно тогда, в середине 1990-х, в целом, кроме парадных мест, достаточно убог и грязен. И нужен идеал, образ, к которому можно стремиться. Зритель должен был принять этих оперов, как родных, которые каждый день будут приходить. Ты пьешь чай — и они пьют с тобой чай, только на экране. Задача была показать людей, которые за минимальный оклад живут так: взял в долг — в зарплату отдал долг, через неделю опять взял... И при этом честно выполняют свою работу. Может быть, не всегда юридически грамотно и правильно, но честно.

А когда я посмотрел пару серий спустя три-четыре года, то ужаснулся: этим ментам не хватало только цЕпочек, как выражаются известные товарищи, браслетиков, дорогих иномарок... Все остальное у них уже есть, они уже не работают, а развлекаются.

— А столь успешно отдыхающие герои «Национальных особенностей» как появились? (Напомним читателям, что «Особенности национальной охоты» вышли в 1995-м, «Особенности национальной рыбалки» — в 1998-м, «Особенности национальной охоты в зимний период» — в 2000-м, героев этих картин можно встретить и в других фильмах. — Ред.)

— В дремучем 1994-м я нагло пытался снять краткий курс ненаучного коммунизма. Мне всегда в работе помогает задача, сформулированная несколько абсурдно. Идея была достаточно странная: показать людей, которые выехали на охоту. И все. Потом появилась идея включить в компанию одного иностранца — чтобы попробовать достать зарубежные деньги на проект. Ближе всего к нам Финляндия, в итоге и появился финн. Мне было интересно объединить людей, которые — от проблем, от забот, от Чечни, от курса доллара, от нефти, от упадка, от отсутствия всего, всего и всего — попали в среду под названием ненаучный коммунизм. Мне было важно плавное передвижение камеры — неторопливое, как дыхание, существование. Чтобы постоянно пейзаж за актерами как бы плыл. Менялся немножко. Вот такая размеренность бытия. Там, где нет никаких политических и социальных моментов, где не нужно об этом всем думать. А нужно выполнять нормальную функцию человеческого организма — функцию отдыха.

— Близкая нашему народу функция, точно. Кто-то предполагал, что фильм станет столь любимым?

— Тогда собрался, едва ли не в последний раз, ленфильмовский худсовет. И я выслушал очень много отрицательного в адрес фильма... И снимался он очень трудно. Финальную зимнюю сцену пришлось ждать два месяца — не было денег у Госкино. Когда что-то наскребли, уже был жуткий мороз, а костюмы сшили на позднюю осень. Все мерзли, волк в том числе... Его привозили на съемку в автобусе, я подходил, стучал по стеклу — появлялась ошарашенная морда, его укачивало... Он весь в слюнках был, такой несчастный...

— Может, ему налили?

— Да кто?

— Кто-нибудь. Вы же показали, что такое охота по-русски и как можно забыть о Чечне, о курсе доллара, обо всех проблемах — и оказаться в «коммунизме».

— Нет, волку вряд ли наливали... Правда, один раз актеры «согрелись» на площадке — и съемочный день для них тут же и кончился. Выпивший человек никогда не сможет ничего сыграть.

К сожалению, некоторые артисты нарушают режим. Чтобы они не нарушали, я им говорил: завтра будет сниматься медведь. А медведь чувствует запах алкоголя за восемь метров. И может разорвать.

— А как возник фильм — кстати, ровно десять лет назад — с участием тех же героев и актуальным для нас сегодня названием «Операция «С Новым годом»?

— Это был уже коммерческий проект, таким он и остался. Хотя сделан был за минимальные деньги и в дикие рекордные сроки. Там огромное количество персонажей, если вы помните. И вот там некоторые артисты вели себя, скажем так, нехорошо. А компьютерной графики у нас тогда в стране не было... Но фильм принес огромную прибыль продюсерам, просто фантастическую. Как и «Менты», впрочем. По ним данные напечатаны, так что я могу сказать. Одну серию мы снимали примерно за 14 — 15 тысяч долларов, а за первый тираж кассет продюсеры выручили около миллиона долларов.

— Но вы к этому, понятно, уже никакого отношения не имели... А как возник сам замысел новогодней «Операции»?

— Я всегда иду от противного, от абсурда. Какое самое печальное место для встречи Нового года? Тюрьма, больница, казарма солдатская. Я помню, как на плацу в Васкелово стоял под фонарем, а рядом проходила радостная электричка — люди ехали в Ленинград справлять великий праздник всех времен и народов Новый год. В картине отозвалось вот это ощущение безысходности: маленький фонарь освещает небольшое пространство белого снега, сверху сыплется что-то такое, что я назвал медленным снегом из детства, — и люди, которые вычеркнуты из праздника, но должны его отметить. Отпраздновать замечательно. Всем смертям назло. Всем болезням, гипсам, перебитым ногам и так далее.

— Так наша жизнь — больница, казарма, дурдом? Постоянный отпуск? Постоянная пьянка? Что?

— Знаете, когда затевались все те же «Улицы разбитых фонарей», я предлагал некую объединяющую идею для разных режиссеров, которые будут работать. Это палата номер шесть — отделение милиции — в большом дурдоме Санкт-Петербурге. Но меня никто не поддержал. Наверное, испугались. Меня часто никто не поддерживает.

— А вам никто не дарил коллекцию газетных заголовков, которые придуманы по вашему канону «Особенности национального...»?

— Да нет. Кстати, предполагалась просто «Охота», да на «Ленфильме» тогда снималась картина с таким названием (Виталием Соломиным. — Ред.). Пришлось подзаголовок сделать главным. Теперь, действительно, все используют. Разрешения, кстати, не спрашивают.

— А вы спросили у Алексея Германа позволения использовать название «Операция «С Новым годом»?

— Да. И он разрешил. С некоторыми, правда, условиями...

— В этой картине, как и еще в пяти у вас, снимался Андрей Краско. В уходящем году его не стало...

— Да, это кошмар — такая потеря. Замечательный был актер. Я писал на него и свой недавний сценарий, зная, что он страшно занят... Была такая небольшая идея — показать «Жизнь Кремля». Не пугайтесь, « Кремль» — дачный кооперативный поселок, который существовал еще в предвоенное время и теперь активно развивается. Там, естественно, есть администратор, без которого ничего не может происходить. Вот эта роль предназначалась Краско. Правда, имя у героя было Михаил Дмитриевич Звонов, М. Д. Звонов, понятно, как его все звали за глаза... Но я забросил эту идею.

С Андреем мы впервые работали вместе в тех же «Улицах...», он сыграл уголовника Зубра... А потом уже я часто использовал образ Краско, зная его подвижную натуру артистическую. Он прекрасно понимал и чувствовал материал, объяснять ему что-то почти не приходилось. Часто звонил и спрашивал, нет ли для него новой работы. Андрей прекрасно сыграл без слов в «Болдинской осени» по Виктору Ерофееву... А потом я сказал как-то, что пишу опять короткометражку, и он ответил: «Я буду играть главную роль!». А в главной роли был цветок, это фильм Sapiens. Но все равно он снялся у меня и там.

Некоторые вещи он очень боялся спрашивать. Или спрашивал, когда уже все было сделано. Например, в конце «Операции «С Новым годом» спросил: «А все-таки мой санитар Эпштейн — это доктор, который Ленина лечил?» Я даже забыл про этот факт, оставшийся где-то в подсознании, а Краско выстраивал своего персонажа вот оттуда...

Он был артист от бога.

— Будем считать, что мы его помянули «в половине двенадцатого»... А за что вы, быть может, еще выпьете в новогоднюю ночь?

— Вы хотите, чтобы я сказал тост? Но я не умею ни писать поздравительные открытки, ни сочинять тосты...

— Хорошо, через год позовем в гости артиста Булдакова. Но кто же придумал все тосты генерала Иволгина?

— Ну я, конечно...

— Тогда — за вас! И за искусство, разумеется!

Подготовила Ольга ШЕРВУД. 

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 245 (3792) от 29.12.2006 года.