Иван Яковлевич ГАЕВСКИЙ

ФОТО Александра ДРОЗДОВА

Тайны следствия
и долголетия

Александр Яковлевич выглядит молодцом: ясный взгляд, абсолютно четкая речь, прекрасная память. Даты, имена, географические названия, номера воинских частей, что называется, отлетают от зубов. Рассказ ведет обстоятельно, не отклоняясь в сторону и не теряя нити разговора. Изредка смущенно останавливается: «Вот здесь запамятовал...». Но тут уж сетовать грех – человеку в этом году исполняется 99 лет! Он – один из старейших питерских следователей. Работал в этой должности еще во время блокады.

– В отличие от многих людей, встретивших войну в юном возрасте, вы, Александр Яковлевич, были к тому времени уже вполне взрослым человеком...

– Родился я 3 июня 1916 года в деревне Вахмино Опаринского района Кировской области. Отец вернулся с Гражданской войны без ноги. Мать в это же время умерла. У отца на руках остались три сына. Я был средний, а младший вскоре умер. Отец через некоторое время женился... Женщина энергичная, но мачеха есть мачеха... Жизнь была очень тяжелая – не было хлеба, работали продотряды, которые ходили по домам и все продукты выгребали подчистую. В магазинах – ни продуктов, ни одежды, ни обуви. Я с семи лет работал, пас коров. Мы жили на хуторе, перебрались туда из деревни по требованию мачехи с одной полуторагодовалой телкой – больше ничего у нас не было. Работали в огороде, собирали в лесу грибы и ягоды. Отец плотничал, делал деревянную посуду, которую обменивал на продукты.

– А как же в школе учиться?

– Ближайшая школа была в семи километрах. Располагалась в доме выселенного кулака и состояла из одной учительницы, которая вела все предметы. До десяти лет я в школу не ходил – мачеха не отпускала, надо было пасти корову. Потом я стал просить отца, и он мачеху уговорил. Она разрешила мне ходить, но только после того как выпадал снег и корову загоняли в стойло. Поэтому, конечно, много пропускал и учился не очень хорошо. Ходил я в лаптях, которые сам же изготавливал из бересты. Одежда тоже была самодельной – мачеха делала нитки из льняной кудели и ткала полотно на ткацком станке, его потом белили на снегу, из него все и шили. Так я проучился четыре года, а потом нужно было идти в среднюю школу, которая располагалась в поселке Опарино, в двадцати километрах от нас. Туда уже каждый день не походишь – жил в общежитии. Условия были ужасные. Никто нас не кормил. Выходной был только в воскресенье, я ходил домой – вечером в субботу туда, в ночь на понедельник обратно. Дорога была абсолютно разбитая, я проходил весь путь за два с половиной – три часа. Из дома приносил молока и ягод, которые собирал в лесу. При возможности также подрабатывал за еду на чужих огородах. Учиться я старался, но получалось средне, ведь начинал по-прежнему с октября, только с первым снегом. Помню большую радость: в школе в качестве поощрения мне выдали материал на рубашку... Десятилетку я закончил успешно.

– Но на хутор, наверное, уже возвращаться не хотелось?

– У меня была мечта – не помню уж, кто меня надоумил, – поехать в Ленинград в Текстильный институт. Написал заявление, мне прислали программу для подготовки к экзаменам. Месяц после окончания школы я поработал на сенокосе, получил тридцать рублей. Отец мне помочь не мог – денег у него не было, пенсию тогда в сельской местности не платили. Он сделал мне деревянный сундучок, я насушил сухарей. Моих денег хватало только на дорогу в один конец. И я решил поехать поближе – до первого города. А это Киров, 650 километров от нашего хутора. Доехал и сдал экзамены на исторический факультет пединститута. Но я был оборванцем в лаптях, надо было как-то одеться. И я попросил отца. Мы с ним заготовили сена, свезли в Опарино и продали за пятьдесят рублей. На эти деньги я приоделся. А в институте уже была небольшая стипендия, бесплатное общежитие. Первое время было очень тяжело, потом я нашел работу – преподавал вечерами в школе взрослых. Купил себе пальто, сапоги. Собирался после института ехать в деревню, работать в школе. Но, когда уже заканчивал последний, четвертый, курс, сдавал госэкзамены, грянула война.

Конечно, мы все, студенты призывного возраста, заявили, что хотим идти в ополчение. Но нас отговорили, дали закончить институт. Потом приехали представители из центра, стали набирать молодежь на учебу в Москву. Я попал на курсы в Военно-юридическую академию Красной армии. Там, конечно, было уже совсем другое дело – нормальные условия проживания, еда. Выдали военную форму – хорошую рубашку, брюки-галифе, хромовые сапоги. Проучились так месяца два, и направили нас в лагеря. А враг уже подступал к Москве. Жили мы в блиндажах, а над нашими головами летали немецкие самолеты бомбить Москву. Несколько дней позанимались военными науками, а потом к нам в класс пришел командир и приказал всем выйти и построиться. Посадили в автобусы и сказали, что повезут на передовую. А у нас никакого оружия не было, даже учебного! Выдали только противогазы, лопаты и бутылки с зажигательной смесью. Привезли в поле, мы выкопали окопы...

– А сколько человек вас было?

– Рота – шестьдесят человек. Было очень холодно, питания никакого. Так просидели мы больше полусуток. Потом привезли замерзший хлеб и селедку настолько соленую, что есть невозможно. Еще сутки просидели – приходит приказ построиться и двигаться маршем в направлении к Иванову. Шли день, переночевали в какой-то деревне, снова шли. В Иванове нас разместили в казармах, и оказалось, что там уже весь личный состав нашей академии. А потом всех погрузили в эшелон и отправили в Ашхабад. Ехали около месяца...

– В Ашхабаде, конечно, никакой войной не пахло?

– Да, абсолютно мирный город. Там мы продолжили учебу. Преподавали нам светила юридической науки, авторы учебников, подготовка была очень хорошая. Проучились до апреля 1942-го, потом снова посадили нас в товарные вагоны и отправили обратно в Москву. Еще месяц в товарном вагоне. Был уже апрель 1942-го. Нам присвоили звания лейтенантов юстиции, и началось распределение. Десять человек, в том числе и я, попали на Ленинградский фронт. Но в распоряжение прокурора Ленинграда направили меня одного.

– Как вы добирались до блокадного города?

– На плоту через Ладогу. Плыли ночью. Может, поэтому бомбежки избежали. Зато, когда ехали в эшелоне, налетела немецкая авиация. Одного из моих попутчиков ранило. Прибыл в Ленинград, явился к прокурору, и меня определили следователем в прокуратуру Смольнинского района на Невский, 174. Жилья не дали – жил прямо в кабинете. Там была печка-буржуйка, труба выходила в окно. Выдали мне рабочую карточку – 500 граммов хлеба в день. Но кроме хлеба больше ничего. Вскоре у меня началась цинга.

– И чем вам приходилось заниматься?

– Дел было много: грабежи, убийства, кражи. У людей на улицах часто отнимали продуктовые карточки или полученные по ним продукты. Работали с раннего утра до позднего вечера. При этом Генеральная прокуратура требовала все дела заканчивать в десятидневный срок. Приходилось часто выезжать на места преступлений, составлять протоколы. Задерживать преступников помогали сотрудники милиции. Задержанных помещали в дом предварительного заключения на Мойке. Те, кому было предъявлено обвинение, содержались в «Крестах». Суды дела рассматривали быстро. Тех, кто мог ходить, отправляли в штрафные батальоны.

– Может быть, вспомните какое-то из наиболее интересных дел?

– Да много интересного было... Вот, к примеру, одно из дел, начавшихся еще до меня. Муж якобы убил жену. К моменту начала моей работы он уже сидел в «Крестах». Плакал, клялся, что никакого убийства не совершал. Жена ушла на работу, а домой не вернулась. Я с ним обстоятельно побеседовал, в том числе и о ее отношениях на работе. Она работала инженером на железной дороге. Мне показался подозрительным ее начальник. Я назначил обыск в его квартире. И под поленницей дров там нашли шубу убитой. Обнаружили также ее кольцо и рюкзак со следами крови. Подозреваемый сначала говорил, что ходил с ним на охоту, носил убитых животных. Но экспертиза показала, что кровь человеческая. Ему ничего не оставалось делать, как признаться.

Он знал, что эта женщина носит с собой две рабочие карточки – свою и мужа. На ней была шуба, а на пальце – золотое кольцо. Этого оказалось достаточно для убийства. Вечером она пришла в кабинет к начальнику. Наклонилась к печке, чтобы прикурить. Он в это время схватил со стола пресс-папье и ударил ее по голове. Потом разрезал ее тело охотничьим ножом на куски и сложил их в сейф. В кабинете было холодно, они там не разлагались. А он, уходя с работы, потихоньку их выносил в рюкзаке и выбрасывал на улице.

– Были ли созданы какие-то особые условия сотрудникам прокуратуры?

– Когда я приехал, в нашем здании уже работал водопровод. Было электричество. О тепле заботились сами – ездили заготавливать дрова, ломали деревянные дома. Бомбежки были постоянными. Сначала я боялся, потом привык. В убежище не шел – милиционеры загоняли чуть ли не силой. А в июне в наше здание попала бомба. Меня спасло чудо – вышел в туалет помыть руки. За моей спиной – грохот. Выскочил обратно, смотрю – дверь от моего кабинета валяется на полу. Взрывной волной вынесло и портфель с документами. Дальше – один дым. Целое крыло здания рухнуло. Пришлось мне спускаться вниз по водосточной трубе. Прокуратура переехала в другое здание. Ну а я в кабинете больше не жил – снял комнатушку в коммуналке.

– А как с личной жизнью дела обстояли?

– В конце войны пошел я на танцы. К тому времени был уже гражданским человеком – после снятия блокады прокуратура перестала работать в военном режиме. Так что красивой формой женские сердца покорять не мог. Но это мне не помешало – познакомился с девушкой, проводил ее до дома. На прощание дал ей номер своего служебного телефона. Через несколько дней позвонила ее подруга:

«Помнишь такую-то?» – «Помню». – «Она приглашает тебя в гости. Записывай адрес». Она, оказывается, тоже бесквартирная была, снимала комнату. Работала ученицей бухгалтера. Через два месяца мы поженились. Своя комната у меня появилась гораздо позже – я был уже старшим следователем городской прокуратуры. А в 1954-м стали создаваться спецпрокуратуры, обслуживающие строительство военных объектов. И меня перевели в одну из них.

– А там – те же преступления: убийства, грабежи, кражи?

– Конечно. Ведь после смерти Сталина из мест заключения освободили огромное количество преступников. Что они творили – ужас! Почти все потом снова попали за решетку. В моем ведении было 11 воинских частей вместе с военными городками и обслуживающим их гражданским населением. А наша прокуратура – всего три человека. Так что работы было очень много. Помню любопытное дело. Кладовщика обвинили в том, что он убил сторожа склада и забрал оттуда вещи. Экспертиза якобы опознала одну из них среди тех, что нашли у него дома при обыске. Я засомневался, назначил новую экспертизу, и она опровергла вывод первой. А вещи потом стали всплывать на рынках и в магазинах. По ним и нашли настоящих убийц. До сих пор помню их фамилии. А я ведь был тогда еще совсем неопытным следователем!

– Ничего себе неопытный – больше десяти лет стажа!

– Опыт – это когда работаешь пятнадцать – двадцать лет. Для того чтобы давать результат, надо «пропустить через себя» массу разнообразных дел. Тогда появляется понимание жизни, умение разговаривать с людьми. Приходит молодой следователь, жалуется: задержанный, мол, отказывается давать показания. Как это отказывается, не может быть такого! Еду сам в изолятор, начинаю беседовать, и слово за слово человек мне все и рассказывает. К людям нужно уметь находить подход. Однажды мой подследственный, с которым у меня установились доверительные отношения, меня буквально спас. Мы тогда в связи с валом преступности просто «зашивались», а сроки окончания следствия все равно надо было соблюдать. Чтобы в них уложиться, я на свой страх и риск вместо индивидуального ознакомления обвиняемых с материалами дела устроил им коллективное. Вот сидят они, читают, и вдруг один вскакивает и начинает дело рвать! Я не успел еще ничего сообразить, как «мой человек» подскочил к нему и как даст! Если бы не он, сколько бы мне потом пришлось возиться, восстанавливать утраченное!

– До какого года вы проработали?

– В 1983-м ушел на пенсию с должности зампрокурора воинской части. Мог бы еще работать, но срок службы для нас закон ограничивает возрастом. Еще десять лет отработал в адвокатуре. Потом уже стал настоящим пенсионером.

– В семейной жизни счастливы?

– Абсолютно. У меня прекрасная дочь – она замдиректора Института растениеводства. Внук – доктор экономических наук, профессор СПбГУ. Ну и любимая супруга, с которой мы уже семьдесят лет вместе.

– Так вот где секрет долголетия!

– Ну это уже не мне решать...

Подготовил Михаил РУТМАН

Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 095 (5468) от 29.05.2015.