Александр КАЗИН
ФОТО Александра ДРОЗДОВА
Искусство и пустота
Назначенный в октябре исполняющим обязанности директора Российского института истории искусств Александр Казин и для знаменитого Зубовского института, и для нашей газеты человек не новый, а давно и хорошо известный. В РИИИ он пришел после философской аспирантуры в 1976 году, читателям «Санкт-Петербургских ведомостей» известен на протяжении ряда лет как автор философско-культурологических статей, отличающихся оригинальными и вполне определенными взглядами на происходящее в России и мире.
В гости к нам в редакцию профессор Казин пришел за несколько дней до своего 70-летия, однако никакой особой «юбилейности» в нашей беседе не было. Говорили преимущественно о серьезном и тревожном. О кризисе в российской и мировой культуре.
О парадоксальных явлениях в современной художественной жизни. О том, что такое искусство, и вообще – существует ли оно сегодня...
– Александр Леонидович, разрешите начать с вопроса не о прекрасном, а о странном (по меньшей мере) – о недавней акции, когда человек, называющий себя художником, поджег дверь здания на Лубянке. Большинство наших читателей привыкли к классическому пониманию искусства. А сегодня им под этой маркой демонстрируют что-то совсем другое. Что же такое современное искусство? Где раздел, где критерии прекрасного?
– Вы задаете основной вопрос современной науки об искусстве. Ведь искусство – это модель цивилизации, отражающая основные позиции: мировоззрение, веру, любовь или бегство от сущего. Так что с ним сейчас происходит то же, что происходит с нами и с нашей цивилизацией.
Когда произведениями искусства называют эпические поэмы, храмы или колокольный звон – это классическая цивилизация. Когда Мону Лизу (портрет человека на фоне мистического пейзажа) – другая. Тут в центре космоса уже не Бог, а человек, поэтому Мона Лиза – это начало проекта модерна. Третий и, боюсь, последний этап существования цивилизации – постмодерн: когда нет ни Бога, ни человека, а есть игра. Если говорить философским языком, это искусство перед лицом Ничто. Пустоты. Небытия.
– То есть прибивание органов к брусчатке Красной площади, отрезание ушей и поджоги стоит классифицировать как искусство перед лицом небытия?
– Эти акты – определенная социальная практика. Информационная, коммуникативная, политическая, какая угодно – только не художественная. Творческая деятельность по определению свободна, с этим никто и не спорит, но называть искусством политическую провокацию, пусть даже под прекрасным лозунгом свободы, совершенно недопустимо.
Сомнительные акции приносят «художникам-акционистам» бешеную известность. Скандальная самопрезентация – известный прием для приверженцев пустоты, которые ничем другим не могут прославиться. Главная тайна такого искусства в том, что его не существует.
– Правомерно ли государству вмешиваться в творческие процессы – в качестве заказчика или регулятора? Не вступает ли это в противоречие с основополагающим – свободой творчества?
– Тоже фундаментальный вопрос философии культуры. Еще у Платона были сложные отношения с искусством. Из своего идеального государства он, как мы знаем, вообще изгнал свободных художников. Такой художник, с точки зрения Платона, сам не знает, что делает. Подлинное искусство, по Платону, – продолжение космоса в порядке истории...
У художника во все времена есть меценат – инстанция или человек, который заказывает работу и платит деньги. Расцвет архитектуры в Средние века или в эпоху Возрождения обусловили заказы римских пап. Меценатом в значительной степени выступала церковь как на Западе, так и на Руси. Величайшие в мире соборы были построены, прекрасные полотна написаны и гениальная музыка сочинена по заказу духовной либо светской власти – князей и королей. Это пример плодотворного и положительного взаимодействия между искусством, религией и государством.
Кто заказчик при капитализме? Рынок. Деньги. Я не уверен, что рынок как заказчик лучше (честнее, порядочнее, умнее) и способствует более высокому уровню искусства, чем государство или церковь. Ведь это место, где все продается и покупается. Если рынок потребует чернухи, порнухи или забрасывания грязью собственного Отечества, некоторые художники с удовольствием это сделают.
– Сейчас в обществе много спорят о возвращении цензуры...
– Тут не все однозначно. Помните, у Пушкина: «И мало горя мне – свободно ли печать морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура...». Поэт, как видите, не противник цензуры в той мере, в какой она ограждает людей от «морочения голов»...
Я против предварительной государственной цензуры, но я за соблюдение закона – речь об экстремизме, порнографии и так далее. Что же касается управления процессом, об этом верно, на мой взгляд, сказал министр культуры Мединский: пусть расцветает сто цветов, но поливать их мы будем избирательно. Государство выступает как меценат, финансирует искусство: у нас есть государственные театры, концертные залы, музеи, институты. И в них не место произведениям вроде скандально известного «Тангейзера», протестовать против которого вышли на площадь тысячи людей.
– Подобная общественная оценка культурных явлений или произведений в последнее время случается все чаще. Некоторые еще и действуют активным образом, например, как недавно на выставке в московском «Манеже». Это признак того, что общество становится все более гражданским, или, скорее, растущей нетерпимости? И вообще вправе ли толпа или общественная группа влиять на художника?
– Такие общественные реакции – проявление того, что наше общество расколото, в том числе по религиозному и мировоззренческому признаку. При этом и среди верующих, и среди атеистов есть свои экстремисты.
История в «Манеже» – сомнительная, очень похожая на провокацию. Молодой человек, который эту акцию возглавлял, себя называет Энтео, а свое движение – «Божья воля». По меньшей мере нескромно – назвал бы себя еще Бич Божий... Христиане себя так не ведут – это все вообще из другого мира...
Сегодня борьба вокруг искусства – это борьба вокруг проекта нашей жизни. Культурной, общественной, национальной, религиозной. Искусство только повод для столкновения на этой свободной площадке (а у нас действительно нет никакой предварительной цензуры в отличие от советских времен). Но свобода – это ответственность. Выскажу крамольную мысль: абсолютная свобода творчества не только не способствует, а даже понижает качество искусства. Это можно наблюдать на многих примерах. Начиная от классических фильмов Тарковского. В условиях советской цензуры он ставил гениальные картины, а потом переехал на Запад, получив свободу и неограниченные возможности. Последние его работы – это сплошные самоповторы, причем гораздо слабее прежних.
Для многих художников абсолютная свобода стала могилой творческих возможностей.
– Почему?
– Происходит инфляция, обесценивание творчества. Если ты можешь все, ты не интересен никому, даже самому себе. Как в сказке: ступай туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. В итоге ты не сможешь ничего.
Сейчас идет борьба вокруг фундаментальных ценностей существования страны, культуры, цивилизации. Россия – это страна-цивилизация, и у нас все обстоит сложнее, чем в Европе. Там мы имеем дело с некой последовательной сменой парадигм: античная классика, христианская классика, Возрождение, начало модерна, зрелый модерн и к середине XX века эпоха постмодерна. Сейчас Европа переживает его расцвет, он является центром общественной жизни вокруг искусства. Карикатуры «Шарли Эбдо» – это иллюстрация состояния европейской цивилизации и ментальности. Насмешка над Богом, над человеком, над смертью... Что остается? Ничто – постмодерн. Пародия на мироздание: искусство перед лицом небытия.
Европа оказалась в кризисе, потому что исчерпала классический и модернистский типы сознания – искусство божественное и человеческое. Во имя чего или кого быть современному (так называемому актуальному) искусству? Ради собственного удовольствия, игры, коммерческого успеха? Все это, согласитесь, мелко и не способствует созданию шедевров.
В России же в отличие от Европы все три основные творческие установки – классическая, модернистская и постмодернистская – присутствуют в едином пространстве и времени. Отсюда та нешуточная борьба, о которой мы говорили.
– И чем в связи с этим наш кризис отличается от европейского?
– В нашем искусстве – своеобразное преломление социального кризиса, который мы пережили в XX веке. Ведь Советский Союз был сверхдержавой не только в военной и политической областях, он создал великую культуру как своеобразную форму модерна, субъектом которого выступал не отдельный индивид, а партия и ее вожди. С падением СССР образовался идейный вакуум, который мы до сих пор ощущаем на разных уровнях. Он не может быть заполнен постмодерном, потому что постмодерн не заполняет пустоту, он ею играет, шифрует ее, наслаждается ею. Нужны другие энергии. Президент Владимир Путин в ходе Валдайского форума 2013 года процитировал выдающегося русского мыслителя Константина Леонтьева: «Россия всегда развивалась как «цветущая сложность», объединенная русским языком, русской культурой, русской православной церковью и другими традиционными религиями России». Это правильное понимание.
– Когда-то нас учили подходить ко всему с классовой точки зрения. Вы в своих работах пишете о цивилизационном подходе и оцениваете происходящее в культуре именно с таких позиций. Кто-то говорит, что искусство должно оцениваться только сердцем зрителя и слушателя, на основе личного опыта, воззрений и представлений о прекрасном и ужасном. Если все три принципа художественного освоения мира у нас сошлись в одном месте и в одно время, как в этом разобраться людям? Где та твердая почва, опираясь на которую можно что-то понять в этой мешанине? Какие ориентиры родители могут дать своим детям?
– Еще один философский вопрос... Да, мы живем в такой стране и в такое время, где и когда все три базисные установки творчества сошлись в мировоззренческом споре. Отсюда серьезные конфликты в литературной жизни, в театральной, в кинематографической (посмотрите – у нас расколоты практически все творческие союзы, у них разные, порой диаметрально противоположные позиции и не слишком дружественные отношения между собой). Человеку в это непростое время нужно опираться прежде всего на собственные убеждения. Искать и находить близкое себе. Есть доля истины в марксизме, во фрейдизме, в философии языка (как назовешь, так и будет) и т. п. В рыночном обществе еще более простой критерий – выгода.
Но что главное в человеке?
Христианство утверждает, что человек при всей его противоречивости и греховности все же создан по образу и подобию Божию. Если вы верующий человек, у вас будут соответствующие потребности, вкусы и взгляды на искусство. Если же человек убежден, что произошел от обезьяны (каждому лучше знать своих родственников) – у него будут иные инстинкты, интересы и ценности. Каждый выбирает себя сам. А выбрав себя, неизбежно выбирает и остальных – друзей, семью, окружение, искусство, занятия. Созидает свой мир.
– Развитие культуры идет волнообразно, с периодами подъемов и спадов. Как вы думаете, в какой точке мы сейчас находимся?
– В очень низкой. Мы, несомненно, переживаем духовный кризис, связанный прежде всего с утратой духовного идеала. На почве всеобщего пародирования и осмеяния не может быть создано художественных шедевров. Постмодерн вообще не создает уникальных произведений искусства, как в эпоху классики и модерна, а создает «тусовку» по поводу искусства. Тусовка остается тусовкой, даже если она глобальная. Глобальная коммуникация по поводу пустоты. Это происходит и в России, к сожалению.
– Что же, уникальные произведения у нас сейчас не создаются вовсе?
– Ну почему же... Например, едва ли не самой читаемой в 2011 году в России стала книга «Несвятые святые» архимандрита Тихона (Шевкунова). Она была издана массовым тиражом, и ее буквально расхватывали с прилавков. Это одно из лучших произведений нашей литературы за последние годы. То же самое можно сказать о ряде других произведений. Совсем недавно ушел из жизни великий писатель Валентин Распутин. 2015 год – это год Георгия Свиридова. Растет талантливая молодежь – я знаю это на личном опыте преподавания в Санкт-Петербургском государственном университете кино и телевидения.
Россия – это в некотором роде модель мира. Наша отечественная культура испытывает на себе все напряжения, которые разнесены между разными странами и культурами в масштабах планеты.
– Многие страны сейчас активно поддерживают национальное кино, литературу, живопись и так далее. Насколько востребована такая поддержка в России? И чего не хватает российскому искусству, чтобы подняться на достойную высоту?
– Сейчас и в России наметилось движение в этом направлении. Институты русского языка и культуры действуют за рубежом – в Париже, Нью-Йорке. Фонд кино финансирует определенные отечественные кинопроекты, есть поддержка некоторых литературных инициатив. Как член Союза писателей, я высоко оцениваю помощь, оказываемую литераторам правительством Санкт-Петербурга. В ближайшее время состоится Петербургский культурный форум, и Институт истории искусств будет в нем участвовать. На наших площадках пройдут две конференции – по литературе и традиционному искусству.
– Зубовскому институту больше ста лет. Расскажите, как изменилась его роль за это время?
– Институт, основанный в 1912 году графом Зубовым, был одним из центральных мест для встреч петербургской художественной интеллигенции Серебряного века (наряду с башней Вячеслава Иванова и «Бродячей собакой»). На мемориальной доске у входа в институт – несколько десятков имен русской культуры, начиная от Александра Блока, Гумилева, Ахматовой, Маяковского, Георгия Иванова. В двадцатые годы – Тынянов, Эйхенбаум, Асафьев, Гвоздев... Издана книга «Зубовский институт в мемуарах», где рассказывается, что и как здесь проходило. В этом институте выросла знаменитая формальная школа в литературоведении и киноведении. Сейчас готовится к изданию большая энциклопедия Российского института истории искусств, включающая в себя более 600 статей.
В настоящее время институт в своем составе имеет восемь секторов: источниковедения, изобразительного искусства и архитектуры, музыки, театра, кино и телевидения, фольклора, инструментоведения и художественной культуры. У нас великолепная библиотека, насчитывающая более 200 тысяч томов, и два кабинета – рукописей и истории кино. В кабинете рукописей хранятся подлинные раритеты – европейские и русские нотные записи начиная со Средних веков...
– Под одной крышей уживаются столь разные направления искусства... Как их работа объединяется на практике?
– Мы изучаем и классические истоки, и самые актуальные процессы, происходящие в наши дни. В свое время институт создавался преимущественно для изучения живописи и архитектуры. Сегодня сектор изобразительных искусств – один из ведущих. Особо хотелось бы отметить тему «Русское искусство эпохи Первой мировой войны», разрабатываемую под руководством зав. сектором И. Д. Чечота. Ведь Первая мировая – это ключевое событие ХХ века.
Активную работу ведет сектор музыки – старейший центр отечественной музыкальной науки. Выпускается многотомная энциклопедия «Музыкальный Петербург». Есть очень серьезные исследования по античному и византийскому музыкальному наследию (ими руководит вед. научный сотрудник Е. Герцман). Под руководством гл. научного сотрудника А. Климовицкого готовится к изданию собрание сочинений композитора Бородина.
Ряд работ посвящен православной духовной традиции в русском искусстве: ст. научный сотрудник А. Никаноров уже давно занимается темой колокольных звонов. Тема И. Чудиновой – «Голоса преподобных жен. Русская и византийская музыкальная традиция женских монастырей». Большую работу проводит сектор кино, который сейчас возглавляет Л. Березовчук, автор фундаментальных работ по теории этого «молодого» искусства.
– С 1986 по 2008 годы вы заведовали сектором кино – как мы помним, по Ленину, – важнейшего из искусств...
– И не только по Ленину. Вся американская мифология сделана в Голливуде, так же как и большая часть советской...
– Какие направления являются основными для института?
– Они сформулированы в наших документах. Первое: «история искусства: становление российской художественной идентичности». Второе: «история, теория и методология искусства и искусствознания». Третье – «этноискусствознание, фольклористика и музыкальная антропология». Четвертое: «музыкальные культуры народов Евразии». Недавно прошла интереснейшая международная конференция «Единство и многообразие славянского мира».
В 2015 году у нас выполняется 64 научно-исследовательские работы и проводится более 80 научно-общественных мероприятий – конференций, «круглых столов», семинаров, выставок, концертов, экскурсий, открытых лекций. Наш институт – один из ведущих в стране и единственный в Петербурге комплексный центр по истории и теории искусства, художественной деятельности и художественной культуры.
– Последнее время было для института непростым, с частой сменой руководства. Стабилизировались ли ситуация, штаты? Завершены ли реформы? Какие перемены еще ждут РИИИ?
– Да, я – четвертый руководитель за три года. Не стану ворошить прошлое, что было, то прошло. Моя программа заключается в том, чтобы никому ничего не навязывать. Каждый отдел и сотрудник будут работать по привычной методологии, в свойственной им ценностной парадигме. Одни искусствоведы восторгаются Маяковским, Мейерхольдом, Малевичем и Эйзенштейном, другие их жестко критикуют. Это нормально. Прошло время Единственно Верного Учения в духе марксизма-ленинизма. Нет неприкосновенных фигур. Надо находить общий язык, работать и с западниками, и со славянофилами, и с христианами, и с мусульманами, и с атеистами. Обсуждать можно все, но нужно аргументировать свою позицию. Нужно уметь слышать оппонента и возражать ему на уровне аргументов, а не оскорблений.
Мы будем думать, как усовершенствовать работу, какие новые темы развивать, какую методологию использовать. Очень важно конструктивное взаимодействие с нашим учредителем – Министерством культуры Российской Федерации. Сейчас разрабатывается новый закон о культуре: наш институт намерен активно участвовать в этом деле.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 218 (5589) от 20.11.2015.
Комментарии