Абдулла Хамидович ДАУДОВ

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

Докопаться до истины

Прошло почти полтора года, как привычное многим название исторического факультета Университета сменилось на Институт истории. А нынче исполняется 80 лет, как был основан исторический факультет. Все эти годы историческая наука и историки находились на острие политической и идеологической борьбы. Не так давно президент РФ Владимир Путин провел специальную встречу с молодыми историками, что еще раз подчеркивает актуальность этой науки в современной России.

— Абдулла Хамидович, нередко можно услышать упреки в адрес истории: мол, что же это за наука, если ее постоянно переписывают? Как только меняются политические условия, под них сразу же подстраивают интерпретацию исторического прошлого...

— Есть вещи, которые при всем желании невозможно подогнать под конъюнктуру момента. Факты, события, имена, даты, итоги каких-то процессов невозможно подогнать. Они есть и являются объективной реальностью. Другое дело, как их трактовать.

Замечу, что исторический факт вообще очень грозное оружие, которого боятся и сильные мира сего. Секретное соглашение к пакту Риббентропа — Молотова о разграничении сфер влияния СССР и Германии, подписанное накануне Второй мировой войны в августе 1939 года, стало достоянием гласности лишь в условиях перестройки в СССР. Весь предшествующий период наша сторона в силу идеологических установок и политической конъюнктуры отрицала факт существования такого документа.

Обнародование данного документа нанесло сильный удар по престижу великой на тот момент державы — СССР, ускорило сепаратистские движения советских республик Прибалтики и последующий их выход из состава Советского Союза. Этому процессу не смог противостоять никто, в том числе и одобривший обнародование секретного соглашения Михаил Горбачев. Последующие события смели его самого с исторической сцены...

Вообще, я бы сравнил историю с человеческой памятью. Человек без памяти неполноценен. Общество без памяти о себе тоже неполноценно. Человек сегодня может вспомнить что-то приятное из своего прошлого, а может вспомнить что-то плохое. И все это в зависимости от ситуации, от настроения, от многих других факторов.

Конечно, историк делает выводы — это его личная оценка. Но профессиональный историк старается учесть максимально большое количество фактов и на них строить выводы. В любом случае история никогда не может быть такой же точной наукой, как математика, физика или лингвистика. Мы всегда будем иметь в виду, что история наука объективная, но содержит очень много субъективного.

— То есть история — неточная наука...

— Я бы сказал — не совсем точная. Она точная в каких-то вещах: фактах, событиях, датах, именах. А вот как преподнести некоторые вещи — тут уже есть субъективный момент...

— Так есть ли вообще историческая истина?

— Знаете, мое личное мнение: если бы мы имели историческую истину, то зачем нам нужна была бы наука? Мы будем постоянно стремиться к истине, и задача исторической науки — докопаться до нее...

— Сегодня популярна «устная история». Зачастую это связано с тем, что воспоминания, мемуары оказываются важнейшим историческим источником, когда документов попросту нет. Но ведь не зря говорят: «Врет, как очевидец». Так можно ли верить воспоминаниям?

— В мемуарах, конечно же, очень много субъективного. Как правило, человек о самом себе не хочет вспоминать ничего плохого. Возьмите даже исторические летописи: о собственных поражениях они пишут очень скупо, а то и вообще обходят их стороной. Зато о победах говорят очень много.

Кроме того, обращаясь к воспоминаниям, надо всегда иметь в виду, что человеческая память может что-то напутать. Или, более того, выдавать желаемое за действительное. К примеру, когда в конце 1970-х годов стали собирать воспоминания участников штурма Зимнего дворца, оказалось, что людей, которые заявили о том, что они там были, гораздо больше, чем их могло там оказаться... Поэтому к воспоминаниям надо относиться осторожно и с достаточной степенью критичности. Но вместе с тем они имеют несравненное преимущество: они могут передать колорит эпохи. Штрихами человек способен рассказать то, чего в документах мы никогда не найдем.

— А как относиться к документам?

— Документ тоже ведь может быть составлен с учетом определенной конъюнктуры. А можно и вовсе ввести читателя в заблуждение неправильной трактовкой документа, его искажением, что в корне изменит суть. В свое время известный историк Дмитрий Волкогонов приводил цитату Ленина, что «кухарка может управлять государством». Это наводило на мысль о непрофессиональном уровне управления государством большевиками.

А суть высказывания первого председателя Совнаркома сводилась к широкому привлечению народных масс к управлению государством через советы всех уровней — от местного, низового, и до высших органов власти и управления. Саму же цитату Волкогонов приводил не полностью. Звучала она так: «...и кухарка может управлять государством, если ее этому научить». Есть разница?

Но озвученный первый вариант цитаты не сверяли с первоисточником, и он звучал в СМИ как один из убедительных доводов некомпетентности советского государства в сфере управления, а в условиях перестройки и гласности в СССР нанес удар по доверию населения к существующей власти.

— Мы ругали советский период за «белые пятна» в ее истории, но, похоже, продолжали создавать их и в последующем...

— Да, и здесь не могу не привести хотя бы двух примеров. В июле 1990 года состоялась встреча канцлера ФРГ Гельмута Коля и Михаила Горбачева, в ходе которой была достигнута договоренность об объединении ФРГ и ГДР в единую Германию. Горбачев согласился в этом вопросе на условия ФРГ и США, включая членство Германии в НАТО. Интересы СССР при этом не были учтены должным образом.

Как в последующем заявил глава правительства СССР того периода Николай Рыжков, даже он не был поставлен в известность об этом факте. Мы до сих пор не знаем причин таких уступок, можно только высказывать гипотезы, дискутировать относительно этого факта. Отсутствие полноты информации, ее скрытность ставят историка в такое положение, что он не может со всей полнотой и профессионально оценить факт.

В этом же русле могу отметить и соглашение госсекретаря США Джеймса Бейкера и министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе о разграничении границ в Баренцевом море, по которому мы уступили значительные водные пространства с богатыми рыбными промыслами и нефтью США. Почему? Непонятно...

В результате отсутствие полноты информации относительно исторических фактов всегда создает разную их оценку историками и приводит читателя к мысли, что историки «мутят», недоговаривают, работают в угоду власти или политической конъюнктуре.

— Как изменилась историческая наука за последнюю четверть века — в новых социальных, политических и общественных реалиях?

— Конечно, в советское время историческая наука существовала в условиях определенной идеологической заданности — марксистско-ленинской идеологии. Что касается 1990-х годов, то свобода воспринималась иногда как вседозволенность. На мой взгляд, тогда появилось очень много исторических работ, которые односторонне преподносили наше прошлое. Конечно же, это была крайность.

Последние десять — пятнадцать лет заложили основу для более взвешенного, продуманного подхода. Легковесные суждения или просто вытащенные из контекста документы, как это было порой в 1990-х годах, историки-профессионалы сегодня не воспримут всерьез. Теперь наука вышла на рубежи, когда приветствуется объективный и профессиональный анализ. Исследования стали более глубокими. В этом русле мы ведем и подготовку наших студентов.

— Сегодня наша историческая наука — часть мировой. Различаются ли подходы к изучению истории у наших и зарубежных историков?

— Существует такое мнение, что если историческая работа написана за рубежом, то там точно все написано объективно, по правде. Однако, как показывает практика, это далеко не всегда так. По моему мнению, если сегодня сопоставить нашу нынешнюю российскую историческую науку, над которой не довлеет идеология, то мы превосходим в объективности наших западных коллег.

Мы анализировали, как западные историки преподносят своему обществу нашу, российскую, историю. И выяснили, что каждая из стран в зависимости от того, как строит отношения с Россией, так нас и преподносит. А в целом за рубежом стараются принизить наши достижения, наши возможности, быт, культуру. Поэтому я бы не сказал, что Запад превосходит нас в методологии и объективности. От конъюнктуры дня они в разы больше зависимы, нежели мы.

— Как меняются абитуриенты и студенты истфака, что ведет их на факультет сегодня?

— Можно опять-таки сопоставить с недавним прошлым. Я с факультетом и Университетом связан с 1973 года, поэтому могу сравнить на личном опыте. В советское время история, философия были дисциплинами, которые обеспечивали в значительной мере пропаганду существующей в обществе идеологии. И мы были более востребованы, на наши факультеты были более высокие конкурсы, нежели сейчас. И наши выпускники были нарасхват.

В современных условиях, с 1990-х годов, мы наблюдаем совершенно иную картину. Было время, когда особенно ругали советское прошлое и на кафедру новейшей истории России вообще никто не шел. Сейчас наши абитуриенты, поступившие на исторический факультет, просто рвутся на эту кафедру.

Причем многие идут учиться к нам не потому, что рассчитывают завтра иметь высокую зарплату, а потому, что у них будет очень интересная любимая профессия. Которая, кстати, сейчас достаточно обеспечена: учитель истории в школе получает вполне прилично в сравнении со средними показателями по регионам.

Хочу заметить, что количество поступающих к нам из года в год растет. В нынешнем году на 128 бюджетных мест Института истории СПбГУ было подано 1885 заявлений — почти на триста больше, чем в 2013-м. Это приличный конкурс. Правда, надо иметь в виду, что сегодня абитуриенты могут подавать заявления одновременно в пять вузов...

— 80 лет историческому факультету — серьезный рубеж...

— Для исторической науки и, в частности, для нас — это зрелость. Мы сейчас располагаем кадровым потенциалом, преподавательским составом, который может решать любые задачи для современного Российского государства в области исторического образования. И мы — одни из лидеров в этой сфере. У нас в год выходит в среднем 30 серьезных монографических исследований, созданных учеными нашего факультета, от тысячи до полутора тысяч научных статей. На будущий год намечено проведение 42 конференций, из них половина — международные.

— В чем была суть недавней реорганизации исторического факультета, ставшего Институтом истории Санкт-Петербургского госуниверситета?

— Мы полностью правопреемники исторического факультета. Институт истории в апреле этого года был создан для того, чтобы более эффективно и оперативно решать задачи учебного, образовательного, научного, хозяйственного значения. Как институт мы приобретаем большую самостоятельность. Директор может оперативно принимать решения, у него больше полномочий, чем у декана. Но у директора и намного больше ответственности, чем было у декана. Словом, я уверен: реорганизация пошла нам на пользу.

Подготовил Сергей ГЛЕЗЕРОВ

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 214 (5340) от 14.11.2014.