Возвращение родного. Как малым народам сохранить свой язык, традиции, уклад жизни
Коренных малочисленных народов в Сибири, на Севере и Дальнем Востоке проживают около четырех десятков. Некоторым этносам эта удаленность и обособленность от шумного и суетливого мира помогли сохранить себя — свой язык, традиции, уклад жизни. Однако с каждым десятилетием таких становится все меньше. Молодые уезжают в города за образованием и там порой забывают то, что знали, умели и любили с самого детства в своей семье. Вот и получается, что, когда речь заходит о самоидентификации народов и главной ее составляющей — родном языке, этнографам приходится рассуждать уже не столько об их сохранении, сколько о ревитализации, то есть о возвращении к жизни. Мероприятия по этой проблематике ежегодно проходят и в Петербурге. На фестивали, конференции, выставки приезжают как ученые-лингвисты из других регионов, так и прочий творческий люд, душой болеющий за уходящую национальную культуру. И у каждого есть своя история о возрождении родного языка и традиций.
ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА
«Через творчество говорить о своей культуре»
Тема коллективной народной памяти, ее идентичности — основная в творчестве художника Александра Мортаева, приехавшего в Петербург из Красноярска. Нам удалось поговорить с Александром на полях выставки «Земля людей», где экспонировалась его инсталляция.
— Для меня, как для шорца, культурный код — это в первую очередь родной язык, традиции, культура. И еще наше кочевое прошлое. Мне интересно это подмечать у молодых людей, которые делают зачастую что‑то традиционное бессознательно, не задумываясь о своем культурном коде, и отражать это в творчестве. Но не через классическую этнографию (народные костюмы, орнаменты и т. д.), а через этнографию жизни в Сибири, через современное искусство. Сибирь — это прежде всего наш дом…
Александр родился в Таштаголе Кемеровской области в семье простых рабочих. Вырос в городских условиях. Окончил таштагольскую художественную школу № 15, затем Красноярский государственный художественный институт, сейчас в нем же и преподает. Несмотря на то что родители в семье говорили наполовину на шорском, наполовину на русском, родной язык Александр начал по‑настоящему осваивать, уже став взрослым.
— Когда я рос, для родителей важнее было, чтобы я хорошо учился в школе, а считалось, что те, кто хорошо знает шорский язык, учатся плохо. Так сложилось: ребята из деревень, хорошо знавшие шорский язык и традиции, вынуждены были приезжать в город, чтобы окончить старшие классы. Им было трудно осваивать программу наравне со всеми нами, русскоязычными. Какие‑то традиции мне, конечно, прививались в семье, но это был, можно сказать, минимальный набор.
Александру повезло — благодаря своему детскому увлечению рисованием он подростком попал в среду артистов и ученых, энтузиастов народной культуры.
— Так как с детства рисую и делаю выставки, я участвовал в разных экспедициях, в организации праздников и культурной жизни шорцев. Это были этнографо-краеведческие экспедиции «Туган черим» — «Родная земля». Мы проехали практически все шорские поселки, которые находятся в Хакасии, Горном Алтае, Горной Шории. В большинстве своем — очень удаленные и труднодоступные, до некоторых можно было долететь только на вертолете, доплыть по реке на лодке или добраться тропами на лошадях — дороги к ним нет. Это были комплексные экспедиции: ученые изучали, артисты выступали, а я смотрел и делал зарисовки. Почти каждый вечер артисты пели, сидя у костра. В том числе звучали аутентичное горловое пение и очень красивые женские народные песни. Интерес к этой культуре я почувствовал еще в юности, а впоследствии так понял смысл своей жизни — через творчество говорить о своей культуре.
«Языковую среду создаем в семье»
Лариса Выквыргтыргыргына живет и работает в Анадыре. Она методист этноязыкового образования Чукотского института развития образования и повышения квалификации и бабушка трех чудесных внучек — пяти, четырех и двух лет. Семья ее дочери получилась многонациональной: в ней есть чукотские, русские и эскимосские корни.
Кто обучит инофона? Скоро потребуется ещё больше преподавателей русского языка как иностранного— Нашим девочкам оказалась недоступна родная языковая среда во внешнем мире, но мы решили создавать ее в семье, — рассказала Лариса по видеосвязи участникам конференции «Фестиваль языков народов Севера», проходившей в Петербурге. — С рождения языков общения у них было четыре. На русском с детьми разговаривает мама, а также все остальное окружение, в том числе в детсаду. Отец общается с ними только на английском. Я учу девочек чукотскому, правда, удается это лишь эпизодически, когда бываю у них или они приходят в гости. Пою им песни, пестушки, потешки, рассказываю сказки, учу скороговоркам, книжки читаю. Когда укачивала маленьких, пела им наши родовые песни. Другая бабушка и прабабушка разговаривают с ними по‑эскимосски — но тоже, к сожалению, эпизодически. Младшая, двухлетняя, внучка усваивает язык легко и естественно, буквально впитывает его, но чем старше ребенок, тем труднее заниматься с ним языком. Стараемся водить девочек на проходящие в Анадыре национальные фестивали и праздники, хотя они еще и маловаты для того, чтобы в них участвовать. В повседневном общении они отвечают на вопросы иногда смешанно, переходя с языка на язык. Но в целом можно сказать, что у моих внучек в багаже четыре языка, и это радует.
«Сын не знал, что я умею говорить по‑русски»
Тележурналист в службе информационных программ телевидения и радио на национальных языках ГТРК «Карелия» Ольга Огнева живет в Петрозаводске, она карелка. Пишет в газету «Ома Муа» на карельском языке, для нее это родной и первый язык, язык семейного общения и рабочий язык.
— «Оставить после себя хоть одного карела», — это слова сестры моего деда, бабушки знаменитого карельского музыканта и певца Сантту Карху. Она не училась в институтах, почти всю свою жизнь прожила в русском городе Беломорске, а не в родной карельской деревне Мельницы, но оставила после себя карела — своего внука, с которым разговаривала по‑карельски дома. Так и я: живу в русском городе Петрозаводске и говорю по‑карельски дома, потому что так же, как и она, хочу оставить после себя хотя бы одного карела. Это то, что я могу сделать для продления нити жизни карельского языка помимо своей журналистской работы на нем. Считаю, что это может сделать каждый, кто говорит по‑карельски и у кого есть дети.
Я родила сына Лешу пятнадцать лет назад. Мой муж русский, но он не был против, когда я стала говорить с сыном на карельском. С самого начала мы придерживались главного принципа воспитания ребенка-билингва: один родитель — один язык. Я говорила (читала книжки, пела песенки, играла с ребенком) только по‑карельски, отец — только по‑русски. Когда мы гуляли на улице, про все, что было вокруг, я рассказывала на карельском. Мы с мужем часто соревновались: кто больше научит новому на своем языке. Если я замечала, что сын чего‑то не знает (например, названия птиц), то спешно начинала называть этих птиц на карельском. Так же поступал в аналогичных ситуациях и отец.
Как следствие, наш сын с детства понимал и говорил сразу на двух языках. До четырех лет он не знал, что я умею говорить, читать, писать и по‑русски тоже. Принципа «один родитель — один язык» нужно придерживаться, пока ребенок маленький. Не буду лукавить: постоянно говорить по‑карельски бывало порой трудно. Ведь мы живем в русскоязычном окружении. Нужно было постоянно контролировать себя.
Чтобы создать карелоязычную среду, просила родственников и знакомых, кто знает карельский язык, только на нем общаться с нами. Всеми силами показывала ребенку, что карельский язык хороший, когда ему чего‑то хотелось, просила говорить об этом по‑карельски. Книги читали разные, какие нравились. Если книга была на финском или русском, то сразу с листа приходилось переводить на карельский.
Когда у моей сестры родился сын, я спросила у нее и ее русского мужа, не будут ли они против, если я буду говорить с их ребенком по‑карельски. Они согласились. У нас в ходу были пальчиковые игры на карельском языке. Тогда уже печатались книги и журналы на карельском, выпускали какие‑то настольные игры, появились мультфильмы. Наши дети сами снимались в детских телепрограммах, которые выпускала наша национальная редакция ГТРК «Карелия» и даже озвучивали мультфильмы на карельском языке. Племянник окончил финно-угорскую школу Петрозаводска и поступил на специальность «Карельский и финский языки» в Петрозаводский госуниверситет. Мой сын изучает карельский и финский в той же школе, в девятом классе. Не знаю, куда пойдет дальше, но верю, что не забудет карельский язык.
Сначала мы говорили с сыном только по‑карельски. Когда он вырос, стали больше говорить по‑русски. Сейчас переписываемся по‑карельски в Ватсапе, пишем SMS. Он говорит со мной по‑карельски, когда не хочет, чтобы поняли окружающие, или когда хочет покрасоваться перед друзьями. Иногда поправляет меня, если употребляю русские заимствования. Язык ржавеет без использования. Поэтому, конечно, надо чаще говорить по‑карельски, читать, слушать речь других людей.
«Вытаскиваем пассивных носителей в «актив»
Научный сотрудник центра по сохранению, возрождению и документации языков России ИЯз РАН и учитель нанайского языка и литературы в школе села Дада Нанайского района Хабаровского края Василий Харитонов приехал сюда и пришел в школу по зову сердца. Строит в Даде Дом нанайского языка. Своей главной миссией считает скорейшее создание в селе языковой среды и помощь всем желающим (а их, как он уверяет, не так уж мало) в овладении этим языком. А потом на основе полученного опыта хотел бы организовать что‑то похожее в других населенных пунктах края. Василий создал всероссийское сообщество языковых активистов «Страна языков». Сейчас занимается вычиткой и оцифровкой «Нанайско-русского словаря» Т. И. Петровой 1960 года издания. Запустил онлайн-курс нанайского языка для подростков и взрослых — с разговорной практикой, объяснением грамматики, новой полезной лексикой.
Василий Харитонов по видеосвязи рассказал участникам петербургской конференции о том, как можно поддержать тех, кто передает язык детям и взрослым. По мнению молодого педагога, язык должен усваиваться в детстве (хотя, заметим, сам он начал учить нанайский несколько лет назад, вместе с детьми). Он привлекает людей, которых называет «поколением подушки безопасности», — слабоговорящих, но готовых понимать и поддерживать сохранение языка. Если удастся «разговорить» такого человека, создается необходимая языковая среда.
— Уже сейчас у нас есть маленькие победы по вытаскиванию пассивных носителей в «актив». Пробуем работать с детьми. Разговариваем. Играем. Снимаем и переводим видеосюжеты…
Василий признается, что мечтает о нанайском колледже:
— Это должно быть пространство, в котором на нанайском языке обучают разным полезным навыкам и профессиям — как традиционным (например, как рыбачить, шить, петь), так и тем, которые позволяют находить удаленную работу, — например, видеомонтажу и звукорежиссуре, веб-программированию. Наконец — умению работать с книгами и языковыми данными…
По его словам, помимо очевидных и в принципе решаемых проблем (помещение, деньги, юрлицо) на этом пути есть и другие:
— Например, доказать родителям, подросткам, окружающим, что это полезно, нужно и работает хорошо. Но все же корневая проблема для нанайского языка — это кадры…
«Северяне — за сохранение языков России»
А за кадрами — это в РГПУ им. Герцена и в его Институт народов Севера, где молодые уроженцы арктических регионов становятся профессионалами — специалистами в области этнопедагогики, этнофилологии и этнокультурологии. В институте обучаются студенты из двух десятков северных регионов России, в том числе представители коренных малочисленных народов Севера. Здесь преподают более двадцати языков (правда, чаще приходится начинать обучение молодых северян родному языку практически с нуля). Выпускники возвращаются в родные регионы Севера, Сибири и Дальнего Востока, чтобы работать в сферах образования, культуры, науки, общественной деятельности.
Первокурсник ИНС Елисей Наков, студентки РГПУ Нарыйа Слепцова и Диана-Виктория Пименова провели мини-исследование о передаче языков России в семье, опросив онлайн или качественно проинтервьюировав три десятка северян. Численно выборка получилась небольшая, зато география впечатляющая: десять сел (Катравож, Юрюнг-Хая, Сайлык, Арка, Усть-Нюкжа и др.) и четыре города (Салехард, Якутск, Ханты-Мансийск, Дудинка) Якутии, ЯНАО, ХМАО, Хабаровского и Красноярского краев, Амурской области. Среди опрошенных оказались представители десяти национальностей — эвены, ненцы, ульчи, нивхи, якуты, долганы, ханты, эвенки, чукчи и манси. Семь человек назвали своим родным языком и языком общения русский, шестеро — ненецкий, пятеро — хантыйский, по четыре респондента владеют долганским и эвенским. И абсолютное большинство опрошенных студентами северян высказались за сохранение их родного языка (93 %) и других языков России (96 %).
Каким образом? Вот лишь несколько из прозвучавших в интервью предложений: учить с детьми стихотворения, петь песни на своем языке, обучать их в легкой и интересной форме, работать с логопедом, ездить с детьми в стойбище, использовать современные методы, чтобы привлечь детей к изучению родного языка (вести блоги в соцсетях, рисовать комиксы, создать чат семьи и др.), снимать фильмы и мультфильмы, включать по несколько слов в лексикон каждую неделю, создавать детские сады и начальные классы, где преподавание и общение полностью идут на родном языке…
То, что родное наречие является неотъемлемой частью культурной самоидентификации и его утрата ведет к ослаблению связи с корнями и традициями, понимают не только этнографы и этнокультурологи, но и сами представители разных этносов. Пути к тому, чтобы такой утраты не случилось, люди находят самые разные. Но цель у них одна — сохранить, а иногда и заново отыскать и вернуть себе свои корни.
ИНФОГРАФИКА Анны ВАНЕЕВОЙ
Читайте также:
Хранители земли прилузской. Семья Никулиных сохраняет самобытную культуру северных народов
Чистый дух исламской теологии: в городе на Неве состоялись вторые Баязитовские чтения
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 245 (7821) от 25.12.2024 под заголовком «Возвращение родного».
Комментарии