«Учитель года России-2017» Илья Демаков: «За год я дал столько открытых уроков, сколько не давал за всю жизнь»
В октябре в Петербурге будет объявлен «Учитель года России-2018»: финал по традиции проходит в городе действующего чемпиона, то есть нашего собеседника учителя истории петербургской гимназии № 116.
Когда Илью Сергеевича называют лучшим учителем, он привычно поправляет: «В России 1 миллион 300 тысяч учителей, и нет инструмента, который мог бы определить лучшего из них». Он предпочитает такую формулировку: «Я просто учитель, который с определенным составом жюри и конкурсантов лучше всего соответствовал определенным критериям». С Ильей Демаковым мы беседуем о том, как представитель учительской династии в трех поколениях может оказаться в профессии случайно, в чем Толкиен помогает усваивать уроки истории, зачем вдобавок к английскому и немецкому учить исландский и почему пятибалльная система оценки плоха, но другие «балльные» не лучше.
— Илья Сергеевич, вы только что из экспедиции с детьми вернулись — где были?
— Обычная летняя практика, такая «околоисторическая». По Ленобласти, по крепостям и замкам: у нас близится изучение средневековья, и мы к нему «подкрадываемся» через творчество Толкиена. Но не с литературной точки зрения, а с исторической...
— Гномы и хоббиты? Существование этих народов не то чтобы исторически достоверно.
— Толкиен был специалистом по англосаксонской, но отчасти и по древнескандинавской, древнеисландской литературе, и его произведения написаны абсолютно в духе средневекового севера Европы. Тогда люди так и мыслили: мир наполнен тяжким трудом, голодом и войнами, ну и некоторым количеством драконов.
Толкиен поэтому и возник около курса истории: он передал взгляд средневекового человека на мир. Его к тому же наряду с «Гарри Поттером» дети охотно читают. Я был поражен, когда спросил, смотрели они фильмы или читали: почти никто не смотрел, но читают эти книги большинство, и кто-то даже на английском.
Толкиен еще полезен тем, что по мотивам его произведений можно сначала ввести детей в ситуацию, где они будут свободно общаться со мной и с одноклассниками, и тогда потом, в классе, но уже не про драконов, а «по делу» они активнее включаются в диалог.
Мы с коллегой, чтобы детей погрузить в средневековье, все лето осваивали язык, который и сейчас как бы сохранил живой голос средневековья. Исландский.
— Не латынь?
— Исландский настолько консервативен, что почти не изменился по сравнению со своим средневековым состоянием. А тогда именно он был универсальным языком для скандинавов, германцев, англов и т. д., это уже потом латынь взяла свое. Вот и любопытно, что нынешний исландец может свободно прочитать сочинение тысячелетней давности — в его речи, стало быть, звучит эпоха.
Сам я на этом языке вряд ли заговорю, но прочитать ученикам кусок из «Саги об Эгиле» так, как он звучал в оригинале, — можно.
— Скоро начнутся финальные испытания очередного конкурса «Учитель года». Собираются действительно лучшие, но есть ведь выдающиеся педагоги, которые от состязаний отстраняются: «Я лучше на детей время потрачу».
— У призеров конкурса (мы много ездим по стране) часто спрашивают: «А уроки-то вы когда ведете?». Это забавно. За последний год я дал столько открытых уроков, сколько не давал за всю жизнь. Притом что с января не пропустил ни одного урока в своей гимназии.
Конкурс, как спорт высоких достижений: не всем это надо. Это во-первых. Во-вторых, есть определенное видение себя в профессии, когда нуждаешься в оценке со стороны профессионалов. Один мой коллега замечательную аллегорию привел: если учитель долго не представляет свою работу на суд коллег-профессионалов, то в какой-то момент он начинает думать, что его предмет самый главный, а потом «на его плечах проступает шаль» — он никуда не хочет и запирается в своем кабинете. А значит, начинает хуже учить. «Учитель года», этот конкурс, хорош тем, что позволяет разным педагогическим системам «сверить часы». Например, показывает, что под «эффективностью в образовании» можно понимать очень разное.
В Петербурге говорим эффективность — подразумеваем олимпиадников, конкурсное движение и т. д. На Ямале все это тоже есть, но их эффективность заключается в том, что дети коренных народностей перестали убегать из интерната в тундру. Те побеги были вполне объяснимы: дети привыкли к тундре — а их забирали «в четыре стены», они росли на строганине — их пичкали винегретом; учительница говорит по-русски — они этого языка почти и не слышали. И вот за полтора десятилетия школа сама пришла в тундру: появилась такая форма — кочевое образование, когда семьи оленеводов сопровождает учитель и во время стоянок учит маленьких детей. Чтобы привыкали к формату школы, к русскому языку.
Интересная система: учительница, как правило, не владеет кочевой техникой, поэтому к ней приставляют женщину из коренных, ее должность по штатному расписанию называется «чумработница». Ставит чум, правит нартой, а учительница занимается с детьми.
— Вы пошли работать в школу сразу после истфака, причем не педуниверситета, а классического, СПбГУ. И одновременно поступили в аспирантуру, то есть ушли в науку. Почему такой маршрут?
— Думаю, всякий профессиональный выбор в той или иной степени случайный, просто бывает случайность счастливая, а бывает несчастливая. Мы ведь в школе уже давно готовим детей не к профессии «всей жизни», а к профессии «первого выбора», имея в виду, что человек будет многократно что-то менять и переучиваться. То же самое со всеми нами: такая вариативность кругом, что мы переквалифицируемся, меняем одну сферу на другую.
Я оказался в школе по воле случая: меня пригласил мой наставник Сергей Букинич, учитель истории гимназии № 116.
— Сергей Александрович, обладатель Малого хрустального пеликана конкурса «Учитель года-2006», тоже был гостем редакции. А наставником вашим стал, когда вы, кажется, еще в школе учились?
— Да, я участвовал в олимпиаде, он был тренером сборной. Когда я учился в Университете, он предложил поработать рядом с ним, а потом и замещать: он очень востребован как мастер и тренер для учителей, много работает по линии Россотрудничества — за последние годы работал с педагогами как минимум в десяти странах.
Мне понравилось, я остался. Мы ведь остаемся там, где у нас хорошо получается. Так что в других областях я себя, получается, и не пробовал. Единственное, подрабатывал некоторое время лаборантом в Кунсткамере.
— Это оттуда «проросла» ваша диссертация про Ломоносова? Неужели о Михаиле Васильевиче еще можно узнать что-то новое?
— В чем особенность исторической науки: нам приходится время от времени возвращаться даже к изученным сюжетам, потому что меняется научный инструментарий, язык.
Скажем, Ломоносова в течение почти трех веков изучали принципиально по-разному. Еще в первой половине XIX века он фигурировал в учебниках исключительно как поэт. На его могиле в Александро-Невской лавре указано, что он поэт, Пушкин о нем говорил только как о поэте.
Просветителем его стали представлять в конце XIX века, а великим русским ученым «назначили» (это фраза одного из исследователей) в 1930 — 1940-е. Тогда советская Академия наук искала истоки национальной науки, и Ломоносов, русский среди немецких академиков, очень подошел.
— Вам этот деятель симпатичен?
— Как личность? Совершенно нет. Он чрезвычайно симпатичен в советском фильме 1955 года в исполнении Бориса Ливанова, но если отойти от художественного образа, то признаем: человек был, чего уж там, склочный.
Эта черта объяснима: все, чего он добился, — результат его собственных усилий, и он считал, что поэтому заслуживает особого отношения, но не всегда его встречал.
Мне Ломоносов нравится как образ: его время, как и наше, — время универсальных связей, объединения того, что казалось разрозненным. Мы опять стремимся понять мир как целое, собрать науки воедино.
— Вы учились в школе в 1990-е. Какие остались воспоминания о школьном преподавании истории тех лет?
— Школьное преподавание истории очень консервативно. Например, есть в 5-м классе курс истории Древнего мира, учебник переиздается, кажется, с конца 1930-х годов. Там до сих пор сохранились приметы времени вроде фразы «Земледельцы Аттики теряют землю и свободу».
Схема курса стабильна, и в каком-то смысле у всех поколений сохраняется такая непрерывная историческая память. Другое дело, что в вопросах отечественной истории или более близкого к нам времени учебники реагируют живее. Но все же урок истории в школе — это пространство не для интерпретаций, а для развития образного мышления, логики, обнаружения причинно-следственных связей, анализа.
— Но интерпретация-то интереснее.
— Мы в школу ходим не то чтобы развлекаться...
Конечно, если всматриваться в федеральный стандарт, может показаться, что учитель истории работает таким аналогом поисковой системы, который выдает имена-события-даты. В этом есть опасность. Потому что как «искатель информации» я, учитель, давно «Гуглу/Яндексу» проиграл; в умении информацию упорядочить я проиграл даже банальной «Википедии», потому что на мне нет гиперссылок; я проиграл видеоблогам, потому что меня нельзя перемотать или поставить на паузу.
Но есть навык, который делает нашу профессию неотменяемой: навык вести нормальный человеческий диалог.
Я часто говорю об этом: учитель стал для ребенка особым взрослым, с которым можно поговорить. С одноклассниками ребенок общается мало и специфически, в цифровой среде. С родителями... Лет десять назад ВЦИОМ провел исследование (мы с коллегами все просим его повторить): сколько времени среднестатистический российский родитель проводит с ребенком. Мама — особый случай, а вот папа в день говорит с ребенком семь минут. Причем не о том, что интересно ребенку, а, как говорится, ребенок получает ответы на вопросы, которых не задавал.
И получается, что учитель — тот человек, у которого можно спросить, как мир устроен и как жить дальше. В этом цифровая среда нам не конкурент.
— По-вашему, что такое случается, что в какой-то момент ребенку становится в школе неинтересно?
— Мы — и школа, и семья — страшным образом его нагружаем. У меня в классе есть пример, и он типичный: у ученика кружки семь дней в неделю, то есть после уроков начинается «второе отделение концерта», а вечером — третье, в виде домашнего задания.
Неудивительно, что ребенок ставит защитные барьеры перед учебой и каждую свободную секунду достает телефон: это для него пространство, где от него никто ничего не требует.
Что делать? Разгружать. Высвобождать время. Не надо думать, что ребенок живет на радость маме и учителю: он самостоятельная единица. Я окончил школу с медалью и сейчас как учитель могу подтвердить, что все было правильно, что развиваться надо всесторонне, и так далее. Но я до сих пор не уверен, что медаль стоила той злости, с которой я штурмовал черчение или геометрию, в то время как собирался на истфак.
— Во всяких отчетах нужно писать про «патриотическое воспитание». Как не превратить это в формальность?
— Мы присваиваем себе на всю жизнь только то, что пережили. То, что завершается только отметкой, ничего для развития не дает. В 5-м классе все пишут работу «Моя родословная», и она пропадает бесследно, потому что на класс из 30 человек это 30 одинаковых текстов, где меняются только имена и даты. А если работу превратить в то, что эмоционально на нас воздействует, — это остается навсегда.
С тем же Ломоносовым мы попали в любопытный проект: детям было предложено придумать концепцию выставки в Президентской библиотеке. И одно дело, когда ты просто показываешь бабушке отметку, и совсем другое, когда идешь с бабушкой на Сенатскую площадь, поднимаешься по лестницам Президентской библиотеки, подводишь к стенду и говоришь: «Это сделал я».
Это тоже патриотическое воспитание. И учителю не придется объяснять на пальцах, что Ломоносов — наш национальный гений: он уже «присвоен», с ним связано личное достижение.
— Вы как-то сказали: «Стоило бы отойти от оценки по результативности и перейти к параметрам эффективности». Не нравится пятибалльная система?
— Дело даже не в количестве баллов. А в том, что сегодня отметка неинформативна. Приходит ребенок из другой школы, у него «тройка», но что за ней стоит? Он всю дорогу учился на «два», а тут сделал над собой усилие и заработал «тройку»? Или он отсиживался и довольствовался малым?
Для ребенка отметка тоже неинформативна, это, скорее, стресс.
Отметка, пожалуй, нужна только родителям, потому что это такой экономный способ чувствовать, все ли хорошо: «два» — надо поработать, «пять» — молодец, для тебя пирожок на полке.
Я думаю, более эффективный способ — качественная оценка, когда мы говорим с ребенком и с родителями, объясняем, что удается, а что нет. Многие сейчас работают по этой системе — например, в Красноярском крае. В мире многие образовательные системы обходятся без формализации оценки в цифру.
Баллы нужны только на экзаменах, когда необходимо ранжировать.
— У вас есть сайт, и для детей и для коллег, но в соцсетях вы не очень активны. Учитель, что, не может себе позволить роскошь комментов, фотографий с застолья?
— Уверен, что нет. Учитель — публичная профессия, и все, что мы делаем, у всех на виду.
Мне даже для работы группа в соцсети неудобна: если там в поисковую строку забить самое безобидное название курса, первым делом вылезет такое, до чего ребенка допускать не хотелось бы.
А с сайтом такой проблемы нет. Правда, сайт сейчас мемориальные функции выполняет: когда мы его конструировали (мне старшеклассники помогали), не очень задумывались о том, как его оперативно обновлять. И сейчас, чтобы что-то новое загрузить, нужно тройное сальто сделать. Вот 5 октября выберут нового учителя года, появится досуг, переделаем.
— А вы сами интернет-ресурсами активно пользуетесь?
— Я большой сторонник видеокурсов, не только «учительских», а вообще. Мы в российской школе нередко преподаем свой курс вопиюще «никак», а видеокурсы, даже не выдающиеся по содержанию, могут подсказать нестандартные ходы. Я имею в виду, что форме подачи тоже нужно учиться и учитывать при этом интересы детей.
Правда, я недавно был в Педагогическом университете имени Герцена с лекцией, в которой высказался аналогичным образом, и два уважаемых доцента устроили настоящую бурю: «Интернет — помойка! Как можно рекомендовать им пользоваться?». А я убежден, что гаджеты, Интернет, учебник — всего лишь инструменты. Если учителя оставить в чистом поле с детьми, он и там проведет занятие. Но это не значит, что не нужно пробовать новые средства обучения.
А цифровую среду надо изучать, потому что для детей она становится основным поставщиком фоновых знаний... Все знают, что Ломоносов пришел в Москву с рыбным обозом, хотя это явно не самое главное наследие Михаила Васильевича. Вот этот «рыбный обоз» или «ньютоново яблоко» — то, что называется фоновой эрудицией, знанием, полученным помимо школы. Доля такого знания в общем объеме образования у ребенка увеличивается, и не учитывать это нельзя.
— В прошлом году вы взяли пятый класс, среди учеников — ваш младший брат. Сложно ему, наверное?
— Я постоянно наблюдаю его «страдания». Во-первых, «тройку» дома воспримут как семейный позор, во-вторых, он должен быть обязательно собран на моем уроке, а это постоянное напряжение.
Хорошо помню урок, на котором я рассказывал про Александра Македонского — пламенно, ровно по Гоголю, разве что стулья не ломал. Класс внимает, а брат слушает и в какой-то момент достает из-под парты сосиску в тесте и откусывает... Я остановился... «Дорогой друг, — заметил я, — во-первых, спасибо, что это был не попкорн; во-вторых, если ты искал границы, так вот это были как раз они».
Иногда во мне конфликтуют учитель и родственник, но я все-таки не учитель-родитель, а учитель-брат, а это особая солидарность. Наши с братом родители как-то стали мне жаловаться: уроки заканчиваются, у брата кружки, а он где-то пропадает. И вот я узнал где: они с одноклассниками прознали, что в ларьке за углом можно купить спички, и, как мы в детстве в 1990-е, за гаражами эти коробки со спичками жгли.
— Это поколение, родившееся с гаджетами?!
— Вот и я о том же! Как родственник, как старший, я должен был сказать про «спички детям не игрушка» и все рассказать родителям. Но, как учитель, я понял: это элемент нормального мальчишеского дворового детства. Несмотря ни на какие компьютеры, они собираются во дворе и спички жгут!
В общем, не рассказал родителям. Правда, сейчас прочитают, но за давностью это уже неактуально.
Подготовила Анастасия ДОЛГОШЕВА
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 160 (6259) от 31.08.2018 под заголовком «Спички и гаджеты».
Комментарии