На минных полях. Военный врач – о работе миротворцем в Ливане

В Петербурге десятки офицеров, служивших в миссиях ООН в разные годы – в Судане, Сирии, Ираке, Косово и не только. Корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» Елена ЧЕРНЫХ поговорила с подполковником медицинской службы в запасе Андреем ГАЛЕНКО, доцентом кафедры факультетской терапии имени В. А. Вальдмана Санкт-Петербургского государственного педиатрического университета. В 2014 – 2015 годах он был миротворцем в Ливане, а сейчас возглавляет региональное отделение организации ветеранов миротворческих миссий ООН.

ФОТО pixabay

– Андрей Сергеевич, как военный врач стал миротворцем ООН?

– Во многом случайно. В 2012 году я был молодым подполковником, служил в военной академии, работал над докторской диссертацией. Но в Российской армии наступил период реформ под руководством министра обороны Анатолия Сердюкова. Многие воинские подразделения расформировывались, выводились за штат. Когда мою кафедру сделали полностью гражданской, мне до минимальной военной пенсии оставалось 3 года. Год я прожил в подвешенном состоянии, а потом на глаза попалась рассылка, которую ежегодно направляют в крупные образовательные военные учреждения и части. Приглашали на курсы подготовки военных наблюдателей с перспективой отправления в миссии ООН. От будущих миротворцев требовалось знание английского языка, навыки вождения и здоровье. У меня все это было – и я решил поехать.

– Трудно учиться на миротворца?

– Учеба была сложная, с хорошими нагрузками. Я даже вспомнил свои курсантские годы, когда после полноценной физподготовки сидел по ночам с учебниками. Многие кандидаты не выдерживали, отсеивались в процессе. Ребята приехали разные – моряки, летчики, десантники, военная специальность большого значения не имела. Акцент делался на знании языка, навыках экстремального вождения. Первый месяц общие предметы – радиообмен, military english. Второй месяц изучали специальные дисциплины – историю, структуру ООН, навыки написания спецотчетов, отрабатывали ситуации, с которыми можно столкнуться в миссии: патрулирование, проведение митингов, переговоры.

– У нашей страны отношения со структурами ООН не всегда ровные. Это отражается на количестве россиян в миротворческих миссиях?

– Вероятно. Есть такое понятие Troop – contributing country (страны, предоставляющие воинские контингенты). Когда я служил, миротворческих миссий было семь – на Ближнем Востоке, в Конго, Западной Сахаре, Кот-д,Ивуаре, Либерии, ЦентральноАфриканской Республике, Судане.

Контингенты миссий делятся на две категории – эксперты миссии (военные наблюдатели) и военнослужащие. Эксперты не носят оружия, ведут переговоры с местным населением, наблюдают. У военнослужащих полное боевое обеспечение и вооружение, но они в переговоры с местными никогда не вмешиваются. Только по решению Совбеза ООН.

Затишье перед бурей? Куда ведут протесты в Ливане

Сейчас, насколько я знаю, Россия предоставляет только экспертов миссий и полицейских. Наших вооруженных подразделений там нет. Хотя, на мой взгляд, стоило бы и таким образом обозначать свое присутствие.

Некоторые страны очень активно поставляют свои воинские контингенты. У Индии, Бангладеш, Эфиопии в миссиях служат более пяти тысяч военнослужащих. Это полноценные воинские формирования, дивизии, бригады. Из стран бывшего Союза активно сотрудничают с ООН и поставляют в миссии своих бойцов Армения и Казахстан.

– Вы были в Ливане, где кризис не прекращается много лет. Можете рассказать о миссии?

– Миссия Юнифил – развернутая дивизия, порядка 10 тысяч военнослужащих. Занимает территорию, практически равную четверти территории Ливана. Она возникла в 1978 году после ввода в страну израильских войск. На территории Ливана есть лагеря палестинских беженцев, которые не контролируются официальными властями. Это огороженные территории с блокпостами, куда не могут попасть представители власти. На территории Ливана девять таких лагерей. То, что творится на этих территориях, власти неподконтрольно. Это палестинские автономии в изгнании. В свое время правительство Ливана заключило ряд договоров с Организацией освобождения Палестины, и это стало проблемой. Организация эта во многих странах была признана экстремистской. В том числе они совершали вылазки на территорию Израиля. В результате в 1982 году израильтяне нанесли ответный удар, захватив большую часть Ливана. За несколько дней они дошли до Бейрута. Но вмешалась ООН. Оккупация была прекращена, территория разграничена. И началась партизанская война.

– Что собой представляют эти лагеря? Палаточные городки?

– Нет. Они возникли еще в конце 40-х годов прошлого века. За это время что-то было построено. Это очень бедные кварталы, трущобы, в которых нищета и антисанитария. Очень многодетные семьи. У многих женщин по 10 – 15 детей. Такой плодовитости даже ливанцы удивляются. Больниц нет, инфраструктуры нет. Они живут, не имея местного гражданства, а значит, у них меньше прав и возможностей. Что тоже не служит фактором стабильности.

На юге Ливана в 30 километрах от границы с Израилем есть город Тир. В нем около 120 тысяч населения. А в городе есть два лагеря беженцев, где примерно 35 тысяч населения. И фоном настроений – затянувшаяся война.

– Чем же может помочь в этой ситуации невооруженный эксперт миротворческой миссии?

– Общением, наблюдением, переговорами. Кроме того, миссия дает большое количество рабочих мест местному населению.

– Хотите сказать, что миротворцы едут для того, чтобы просто поговорить с местными? И никакой опасности?

– Опасность, конечно, есть. Мы поддерживаем хрупкий мир. Мы должны знать, как это делать. Как не провоцировать. Собираем информацию о настроениях среди населения и передаем ее на базу.

В Ливане слово «Израиль» говорить нельзя. Могут побить. В лучшем случае злобно проигнорируют. Это одна из самых заминированных территорий. Уже много лет разные международные организации пытаются очистить и обезвредить минные поля. Если вы свернете с дороги, можно запросто подорваться. Периодически начинаются обстрелы с обеих сторон. Мы вот не могли посмотреть чемпионат мира по футболу, потому что сидели в бункере, пока снаружи шел обстрел. И это не просто одинокие автоматные очереди. Бывают ракетные обстрелы.

– Насколько реальной была опасность для вас лично?

– На войне она всегда есть. 7 – 10 дней мы жили и работали на базе. Патрулировали границу, объезжали минные поля, собирали информацию. Любой выезд за пределы базы контролируется. Мы обязаны были доложить по рации или телефону и получить разрешение. Отработав смену, мы с товарищами решили поехать в магазин за продуктами. Звоним, а в ответ тишина. Приехали в деревню, а в ней никого. И тут на связь выходит дежурный офицер и кричит, чтобы мы срочно возвращались. «Хезболла» подорвала израильский патруль. Пока ехали на базу, слышали близкие взрывы.

Специально в нас никто не стрелял, но на войне как на войне. К сожалению, миротворцы гибнут. Был случай прямого попадания ракеты израильского самолета в базу ООН. Погибли четыре офицера миссии. Был случай, когда танк обстрелял машину миротворцев. Мы там ходим под прицелом.

– По российскому законодательству вы приравниваетесь к участникам боевых действий?

– К сожалению, нет. У российских офицеров, которые служили в составе миротворческих сил ООН, нет вообще никакого статуса, никаких льгот. Почему? Хороший вопрос. Мы пытаемся его поднять на уровне Госдумы и Совета Федерации, но пока безрезультатно. Получаем вежливые отписки. Хотя, казалось бы, это нелогично. Эксперты в миссиях представляют страну на международной арене.

Кстати, для наших европейских коллег служба в миротворческих силах – обязательный этап карьеры. Не поехал служить в миссию – не получил повышения. У них за право поехать реальная конкуренция, и едут лучшие. В России, к сожалению, пока все наоборот. У нас военный наблюдатель часто становится человеком, у которого нет будущего. Пока он служит в миссии полтора-два года, он теряет время. И в лучшем случае возвращается на те же позиции, с которых уехал. Его российские коллеги продвигаются по службе, а для миротворца этот период становится консервацией перспектив.

– В конце ноября незаметно прошел День российского военного наблюдателя...

– Это еще одна обидная для нас история. Если вы сделаете в поисковой системе запрос про День российского военного миротворца, вы получите кучу публикаций о том, что в 2016 году этот праздник был официально установлен. Но это не так, праздник до сих пор носит неофициальный характер.

– Вы председатель Санкт-Петербургского регионального отделения межрегиональной общественной организации ветеранов миротворческих миссий ООН. Чем занимаетесь в этом качестве?

– Помогаем и объединяем наших коллег, занимаемся с молодыми, выступаем в качестве экспертов. Наша организация существует с 1998 года, у нас больше сотни активных участников. В 2017-м наши эксперты разработали и направили в МИД России «дорожную карту» по решению актуальных проблем миротворческой деятельности РФ. Реакция в целом была положительная, но нам ответили, что МИД такие вопросы единолично не решает. А вот из Минобороны ответа мы так и не получили, из Комитета по обороне Госдумы отписались общими фразами.

Но мы руки не опускаем, работаем. Проводим встречи со школьниками, рассказываем о своей службе в миссии, о традициях русской дипломатии, выпустили книгу об истории советского и российского миротворчества. Мы служим – даже в гражданском статусе.