Как правильно общаться с ребёнком с аутизмом и ввести его в коллектив? Рассказала нам директор детского сада
Справочники определяют аутизм так: особенность психического развития, при которой есть трудности в коммуникации, обработке сенсорной информации и повторяющееся поведение. По мировой статистике, расстройство аутистического спектра (РАС) есть у каждого сотого человека: оно может быть от малозаметного (трудность в общении, не объяснимая простым стеснением) до сильного (невозможность говорить). Закон об образовании подразумевает, что педагоги в каждом детском саду должны уметь работать с любым ребенком, в том числе с РАС. На деле в Петербурге есть специализированные садики для детей с аутизмом, но лишь в одном они получают программы поддержки, посещая обычные группы. Моя собеседница — директор детского сада № 53 Надежда ТРЕТЬЯКОВА.
ФОТО Caleb Woods on Unsplash
— Надежда Владимировна, об аутизме у многих представление по герою «Человека дождя»: неконтактный гений. А вы помните, когда впервые встретили ребенка с РАС?
— Да. Я записываю эту историю в свои педагогические неудачи. Это было давно, я только-только окончила вуз. Аутизм был не на слуху. В группе детсада был четырехлетний мальчик: каждое утро он брал печатную машинку… Да-да, в четыре года!.. Закручивал в нее лист и печатал «процент любимости» педагога. Если был доволен воспитателем, печатал: «Ирина Станиславовна 100 %». Кому‑то ставил 80 %. А помощник воспитателя, который уговаривал есть, одеваться (в общем, что‑то делать), всегда был на последнем месте: 40 %.
Или, например, изучаем с детьми дерево: корневая система — чтобы пить, крона — чтобы дышать… А мальчик: «Чтобы дышать, у дерева листья, а в них есть фитонциды».
Такой чудо-ребенок. При этом он за три года не выучил имен других детей. Они ему были неинтересны. Каждый выход на прогулку оборачивался катастрофой: все одеты, он — ни в какую. Я не знала, что с этим малышом делать. Перелопатила кучу литературы. Сейчас понимаю, что это был аутизм. И со своими нынешними знаниями я бы общение с ним совсем иначе строила.
У детей с аутизмом есть какие‑то общие черты. Например, стереотипность поведения. Или определенная манера рисовать. Ведь маленькие дети сначала изображают человечка этаким огурцом, но по мере взросления начинают пририсовывать ножки-ручки, брюки или юбку, а у ребенка с аутизмом человечек так и остается «огурцом». Детали как бы неважны. Но основная трудность, с коммуникацией, проявляется очень по‑разному. Например, в необычной пищевой избирательности: допустим, ребенок ест только из желтой тарелки и только желтые продукты. Или мальчик игнорирует все, кроме игрушечных машинок.
Под некоторые проявления родители могут как‑то подстраиваться: рис с карри готовить, покупать все новые машинки. Но ведь все необходимые продукты желтыми не сделаешь. И если ребенок машинкой просто туда-сюда по стене елозит — это совсем не игра.
— От некоторых врачей доводилось слышать: «аутизм» уже кому только не ставят, а это просто задержка психического развития.
— Я пришла на должность директора в 2000 году. По тем временам если в садике появлялся необычный малыш, это было редкостью, на весь детсад один. Часто говорили: «О, ребенок индиго!». То есть умненький, но непослушный и немного не от мира сего. А сейчас, по моим ощущениям, какой‑то бум «необычных» детей. Я с коллегами разговариваю: если в детском саду десять групп, то на каждые две группы один такой ребенок точно есть. Возможно, мы просто научились отличать аутизм от «педагогической запущенности».
Что касается медиков — мы долго говорили с ними на разных языках. Ранней диагностики не было. Фактически диагноз «аутизм» ребенку ставили только в пять лет. К этому возрасту трудности в коммуникации становились уже очевидны. Но и времени было упущено очень много.
Педагоги знали об аутизме еще меньше, чем врачи. У нас ведь как: есть программы для детей с нарушениями слуха, зрения, речи, интеллекта. И до сих пор не редкость: если при тестировании малыш не сложил кубики как‑то правильно — значит интеллектуальные нарушения. А дальше как снежный ком: малыша определяют в соответствующее образовательное учреждение, где дефектолог опять просит сложить кубики…
А ребенок их не складывает не потому, что не может. Еще как может! Ему просто глубоко неинтересно. Как говорят специалисты, это матрица другого восприятия информации. На одном семинаре интересный пример привели. Если мы заходим в торговый центр, то анализируем пространство с точки зрения глобализации нашего опыта: мы знаем, что в торговых центрах обычно есть эскалаторы, лавочки, так что довольно уверенно ищем эскалатор. У человека с аутизмом нет такого «общего» опыта о торговых центрах. Войдя в это пространство, он будет искать не эскалатор, а может выцепить из всей картинки, допустим, женщину с яркими губами в красном платье. Все остальное в данный момент не будет представлять для него никакого интереса. Он может к ней подойти, завести беседу.
Научить ребенка с аутизмом действовать в общей социальной среде трудно, потому что этот навык приходится прививать искусственно. Попросту тренировать.
— Детсад № 53 — «комбинированного типа». Ребенок, прежде чем прийти в общую группу, год занимается в подготовительной. Как это работает?
— С методиками нам очень помог благотворительный фонд «Обнаженные сердца». Подготовительная группа называется ресурсной. В ней занимаются пять детей, специалистов тоже пять и еще методист. Все занятия идут в одной комнате, она разделена на маленькие кабинки — это мама одного нашего ребенка все оформила, она дизайнер.
В ресурсной группе мы снимаем так называемые острые дефициты — внимания, коммуникации и так далее. Когда ребенок приходит, он может кусаться, драться, кричать, отказываться что‑то делать. И педагогу нужно выяснить так называемую функцию поведения — причину, по которой ребенок так себя ведет. Например, почему он спокойно ориентируется в знакомом месте, а когда выходит за дверь, то не может и шага сделать по лестнице: ступеньки для него становятся не ступеньками, а чем‑то другим.
Когда причина найдена, начинаем подбирать мотивационные стимулы, «мотивашки», которые побудят ребенка что‑то сделать или, наоборот, чего‑то не делать. Что ему покажется достаточно интересным, ради чего стоит постараться. Печенька? Игра? Попрыгать на батуте? Полистать любимую книгу? У каждого свое, никаких шаблонов.
Для одной малышки было принципиально, чтобы хвалили только ее. И это не было «самомнением», это было вот такое сильное проявление некоего дефицита. У наших психологов была задача убрать эту зависимость от похвалы — и получилось. Девочка даже сама себе приговаривала: «Ладно, тот мальчик тоже молодец. А меня в другой раз похвалят».
И что вы думаете: все равно, когда дети по лестнице спускались и Анечка шла последняя, она разворачивалась спиной вперед. Я говорю: «Анечка, ты же можешь упасть! Зачем ты спиной поворачиваешься?!» — «А потому что я все равно тогда первая!». Вы представляете себе, какое нешаблонное мышление!
В ресурсной группе все пять детей занимаются одновременно, и постороннему может показаться, что тут царит хаос. Из кабинок доносится постоянный гул, то и дело кто‑то из воспитателей очень громко восклицает: «Ты молодец!». На самом деле дети друг другу не мешают, потому что друг друга еще не воспринимают. А гиперэмоциональная похвала нужна, потому что ребенок не очень хорошо различает эмоции, его нужно хвалить «с перебором». Со временем «мотивашки» убираем, чтобы нужное действие стало обыденным.
Во время занятий педагоги отмечают в специальном чек-листе буквально все. Сколько раз ребенок выполнил просьбу, откликается ли, есть ли контакт глаза в глаза. Если не замеряешь, то не видишь прогресса и регресса.
Мне иногда оппонируют: «А вот у нас детки занимаются арт-терапией, без всяких измерений, и все хорошо». Я слушаю и думаю: конечно, наверняка арт-терапия помогает ребенку чувствовать себя лучше. Но как это помогает наладить коммуникацию? Ребенок с удовольствием целыми днями будет заниматься рисованием на песке, ему же это нравится. А попробуй убеди его делать то, что ему не нравится или неинтересно: надевать пальто, есть не только из определенной посуды, здороваться, читать, считать — в общем, то, без чего в жизни обойтись сложно.
— В каком возрасте обычно приводят ребенка?
— Лучший вариант, если в ресурсную группу ребенок поступает в два года. Но чаще семьи приходят, уже помыкавшись, когда в нескольких детсадах «попросили» ребенка забрать.
В общем, приходят, когда трудности стали очевидны и с ними не справиться. С менее очевидными сложностями все‑таки стараются прижиться в обычных детских садиках. И меня это, честно говоря, очень беспокоит. Коллеги в других детсадах говорят: «Да, есть у нас «такие» дети, но они нам не мешают». То есть ребенку дали его любимую книжку, и он будет месяц в уголке сидеть, ее листать, никому «не мешая». И не развиваться.
А драгоценное время уходит. И вот ему уже пять лет, «скоро в школу», а он делает только то немногое, что хочет. И тогда к нам обращаются: что делать?!
— Вам, наверное, крайне досадна такая потеря времени.
— Есть такое. Но моя главная боль — что несколько лет назад семь учреждений в Петербурге могли стать инклюзивными детскими садами, а остались только мы. Специалисты в этих детсадах также получили от благотворителей материал, методику, но не реализовали ее с наибольшей пользой для детей, то есть не использовали в инклюзивной практике.
Мне часто задают этот вопрос: почему не открываются такие же детские сады? А ответ прост. Потому что трудно поступиться заведенным порядком и личным комфортом.
Нам ведь практически весь уклад пришлось поменять. По «классике» — это когда каждый специалист (логопед, дефектолог, музыкальный работник, воспитатель и так далее), придя на работу, занимается своим делом отдельно. А нам пришлось все организовать так, что никто не может заниматься исключительно своим делом. Вокруг ребенка в группе образуется целая команда: воспитатель, тьютор, помощник воспитателя, помогают музыкальный педагог, физкультурник… Все работают на одну задачу. Глобально она формулируется как «снизить остроту дефицита», но на практике это что‑то очень конкретное. Например, научить Сережу здороваться и обращаться по имени к сверстникам.
Навык закрепили — осваиваем новую задачу. Это ювелирная настройка. Не всем воспитателям такая методика комфортна: тот же тьютор — это же лишняя пара глаз, которая подмечает твои огрехи. Воспитателю, допустим, не справиться с этим условным Сережей, да еще тьютор советы дает — конечно, возникает желание явиться к директору с заявлением об уходе. А директору еще и другие родители на этого условного Сережу жаловались. И руководству проще сказать семье: «Вашему ребеночку будет удобнее в другом учреждении». Получается, все делают так, как легче им, а не так, как лучше ребенку.
В тьюторах и в самой этой методике видишь не обузу, а помощь, когда всерьез решил: да, у меня в группе есть дети с аутизмом, с ними нужно заниматься.
И ведь не только ребенка надо к общей группе готовить, но и эту общую группу — к тому, что придет особый ребенок. У нас целая программа есть: дети становятся помощниками. Многим нравится быть такими «опекающими». Они дома рассказывают, как помогали мальчику или девочке. Интересно, что дети старших групп даже формулируют все очень корректно. Одна мама рассказывала: ее дочка пришла из школы домой после 1 сентября. «Мама, у нас в классе есть ребенок особенный». — «А как ты это поняла?» — «Ему трудно сосредоточиться, он очень нервничает, когда ему что‑то непонятно». И девочка ему помогала. Ничего удивительного: три года в инклюзивной группе была с таким ребенком.
Родительское сообщество, кстати, тоже стало дружнее, хотя случались и эксцессы. Кому‑то импонирует именно то, что «наш сад работает с разными детьми».
— Сейчас дети с аутизмом, которые занимались в общих группах, уже в школах учатся. В каком классе?
— Первые наши, которые пошли в школу № 312 (сразу трое в один класс), сейчас в четвертом. Счастье, что в нашем Фрунзенском районе есть опорные школы-партнеры. Мы встречаемся с учителями, помогаем — готовим их. Потому что иногда по недосмотру можно «откатиться назад».
Например, у ребенка хватает концентрации внимания на 10 минут, а потом он может начать «куролесить». На самом деле это довольно легко предотвратить. Как? Не дожидаться, когда наступит этот кризис внимания, а минуте на девятой похвалить: «Какой ты молодец, что так внимательно слушаешь». И ребенок опять сосредоточенно занимается, как будто второе дыхание открылось.
— К вам из других районов приезжают?
— Бывало, даже из других регионов переезжали. А в Петербурге и сейчас иногда меняют квартиру, чтобы ходить в наш садик.
Еще мы создали консультативный центр: два специалиста ведут тренинговые группы для семей со всего города. К нам приезжают с вопросом, условно, «что с ребенком не так?». Один специалист занимается с ребенком, а второй в это же время поясняет родителям происходящее: какие дефициты, как заниматься, куда обратиться, если не к нам. За год через консультативный центр прошли больше ста детей. Это огромное число, впору создавать отдельную структуру.
Вот сейчас у детского садика две площадки, на одной этот консультативный центр. Моя мечта — работать на весь город, не только на район. Обучать команды других детских садов. Лишь бы были готовы взять у нас то, что мы умеем.
И еще одна мечта: чтобы в структуру детсада добавилась служба ранней помощи — в отдельном помещении, с обученными специалистами, руководителем. Когда говорят: «53‑й детсад реально может» — это, конечно, бальзам на душу. Но хочется, чтобы все могли.
— Понятно, что при такой работе случается «выгорание». А когда, наоборот, чувствуете удовлетворение, радость?
— Коллеги поделились: ребенок вдруг отказался от тьютора, с которым несколько лет занимался. Обычно у детей с аутизмом страх, если рядом нет кого‑то давно знакомого. А тут ребенок видит: у других‑то детей нет сопровождающих, «и я так хочу».
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 186 (7515) от 04.10.2023 под заголовком «Научить Сережу здороваться».
Комментарии