Закономерности стихии и логика истории

Ушедший 2017 год обрушил на зрителя десятки выставок, посвященных 100-летию русской революции. В том числе художественных. Но переросло ли количество в качество? Стали ли музейные проекты настоящим осмыслением того, что произошло век назад? Об этом Вадим МИХАЙЛОВ беседовал с Ильей ДОРОНЧЕНКОВЫМ, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге, специалистом по искусству XIX - ХХ веков.

ФОТО Дмитрия СОКОЛОВА

- Какие выставки вам удалось посмотреть?

- Из того, что достойно обсуждения, - две выставки Русского музея «Мечты о мировом рассвете» и «Искусство в жизнь», выставку «История создавалась здесь» в Эрмитаже, «Некто 1917» в Новой Третьяковке, «По обе стороны добра и зла» в Пушкинском Доме, «Петроград. 1917. Хроника событий» в ЦВЗ «Манеж». К сожалению, пока не видел «Праздничное оформление Петрограда - Ленинграда» в Музее истории Петербурга.

- Был ли музеями сделан расчет на молодую аудиторию?

- Мне так не кажется. Музей - по определению консервативная структура, ему тяжело работать с «фокусными группами». Молодежь к таким группам, безусловно, относится. Как водится, ориентировались на всех посетителей. Подразумевая, будто они представляют себе, что 100 лет назад в России произошла Октябрьская революция. Наши музеи ограничились двумя типами выставок, одни отдавали явное предпочтение показу традиционных видов искусства - живописи, графики, скульптуры. Другие пытались реконструировать исторические события с помощью документов и предметов, представляющих эпоху.

- Кто больше преуспел?

- Абсолютный чемпион - Эрмитаж. На мой взгляд, кураторы свободно и умело распорядились Зимним дворцом, а он, мне кажется, согласился с этими преобразованиями, хотя фамильярности обращения с собой это здание не прощает.

Выставка создает ощущение выстроенного маршрута, по которому перемещались участники событий. Плюс портреты, плюс дизайн, плюс разные документы, как, например, переписка русской медсестры и таиландского аристократа, подборка революционных книг, штык, которым добивали царскую семью. И в финале - деконструкция мифа Эйзенштейна о том, как якобы был взят Зимний: массовой атакой пребывающих в состоянии революционного энтузиазма рабочих и матросов.

- И что заняло место мифа?

- Не новый миф, а сумма личных историй - от царской семьи до хранителей музея. Из этих историй сложилась история переворота, занявшего весь семнадцатый год, но не тогда начавшегося и не скоро закончившегося.

- Выставка в Эрмитаже ответила на вопрос, что такое 1917 год - триумф или трагедия?

- Она показывает события 1917 года как трагедию, сломавшую старый мир европейской культуры, привычный миропорядок. Точно выбранные исторические документы и предметы дают ощущение индивидуальных судеб, которые круто развернул семнадцатый год, - и это огромный успех выставки в Зимнем.

Но, на мой взгляд, для осмысления революции необходимо было показать то, как страна шла навстречу 1917 году.

- Каким образом?

- Для ответа приведу пример от обратного. Выставка «Некто 1917» в Новой Третьяковке - это хороший выставочный проект, собравший замечательные произведения русской живописи - здесь и Нестеров с его народом-богоносцем, и Борис Григорьев, создавший устрашающий, но довольно плоский образ того же народа, еврейские художники из черты оседлости, почти гламурные усадебные пейзажи... Там можно увидеть редкие произведения авангарда из зарубежных и российских региональных музеев. Кстати, отлично подобранные вещи русских футуристов наглядно показывают, что революция в искусстве произошла до политического переворота в 1917 году.

Но именно политические события там буквально «загнаны в угол» и представлены довольно невыразительно. Проходя по выставке, мы ощущаем, насколько разнообразно и сильно было наше искусство в 1917-м, но плохо понимаем, что же тогда случилось со страной. Для глубокого понимания того, что 1917 год с определенного момента был так или иначе предопределен, нужна ретроспектива. Если бы куратором был я, то начал бы эту выставку с репинского «Крестного хода в Курской губернии», созданного в 1880-е годы. Это честный и нелицеприятный портрет страны, зеркало, в котором не хочется узнавать свою родину. Но именно работы такого масштаба заставляют задуматься об истоках события, столетие которого мы довольно странно «отмечали» недавно.

- В «Мечте о мировом рассвете» в Русском музее были картины Репина и Серова про 1905 год.

- И еще было много хороших работ, но там, мне кажется, возобладал тематический принцип: в какой-то момент «революция» оказалась представлена рабочими, ткачихами, и затем все экспозиционно увязло в кинематографе 1930-х годов. И мы снова не получили ответа, что же было в 1917 году в нашей стране. Хотя именно здесь была попытка показать предысторию.

- Выставка «Искусство в жизнь» показала, что было после...

- Там мы увидели творчество той молодежи, которую революция создала, ощутили ту свободу, сознание которой она на время подарила молодому поколению. Массовая визуальная продукция Декоративного института, будь то обложки книг или костюмы, была одухотворена авангардом.

И да, эта выставка, именно в силу того, что там не было имен «первого ряда», - очень яркий рассказ о том новом видении, которое принесла с собой энергия обновления начала ХХ столетия. Мы по инерции и не совсем верно связываем ее с «романтикой» авангарда 1920-х годов.

До Октябрьской революции наша страна стремительно модернизировалась в самых разных областях: давайте вспомним хотя бы имена Сикорского, Зворыкина, Вавилова. И в определенный момент революция несла в себе это стремление к современности. Но в итоге победило архаическое большинство, и сталинский режим явил старую парадигму - мистический союз «государя» и «землепашцев», вождя и народа. Вся модернизация свелась к лихорадочному строительству предприятий тяжелой индустрии и разворачиванию военных технологий при сохранении исключительно архаической общественной системы. В известном смысле, к началу 1930-х с нами случилось то, что произошло в Иране после исламской революции.

- Это можно было показать на выставках?

- Я постарался бы более жестко столкнуть авангард и ранний соцреализм, скажем, в рамках «Мечты о мировом рассвете». Здесь нужна была большая концептуальная острота.

- Так что же, если говорить о выставках, произошло в 1917 году в России?

- Ответить попытался «Манеж». Минимум артефактов - оружие, дамские платья, максимум документов, газет, представляющих широкий круг людей и событий. Но их оказалось слишком много, зритель быстро увязал в событиях и именах. А вот небольшая выставка в Пушкинском Доме хорошо представила противоположные позиции русской интеллигенции в отношении к революции.

- Но их споры велись в узких литературных кружках!

- Именно так - в относительно узких кругах - и формируется всегда дискуссия о будущем нации. Следовательно, и о смыслах революции. И это Пушкинский Дом очень хорошо показал. Это сделано экспозиционно тонко и интересно.

- Насколько, на ваш взгляд, музеи являются влиятельными участниками дискуссии о революции?

- Безусловно, влиятельными. Особенно Эрмитаж, где в проекте «История создавалась здесь» мало искусства как такового - мировой художественный музей работает здесь с историческим материалом, который разворачивает панораму событий и представляет ее через людей.

Но музеи способны ставить и более широкие вопросы, не о смысле одного, пусть и великого, исторического потрясения, а о типологии таких событий. Год назад в Париже я видел выставку «Восстания», которая рассматривала революции XIX - ХХ веков как повторяющийся феномен, как вечную проблему и представляла различные формы выражения стихийной человеческой энергии, которая всегда стоит за революциями.

- Наш зритель готов к такому разговору?

- Молодой готов, если сделать это так, как получилось у организаторов парижской выставки, где основные экспонаты - это современные художественные объекты, решенные с помощью различных медиа. Такой проект требует ассоциативного мышления и вчувствования в увиденное и в конечном счете свободы мышления.