Вид из окна как жанр искусства. Ленинградская школа пейзажа глазами художника Александра Флоренского
Петербург — самый умышленный мегаполис на земле, город высокого стиля в архитектуре, вдохновляющий художников изображать его во всех ипостасях. О петербургском стиле в искусстве, о ленинградских «маркистах» и их последователях мы поговорили с художником Александром ФЛОРЕНСКИМ.
В. В. Пакулин. «У Адмиралтейства». 1941 – 1942 гг. /РЕПРОДУКЦИЯ АВТОРА
— Сначала поговорим об истоках. Петербургский пейзаж, как известно, ровесник самого Петербурга: первые изображения датируются 1704 годом.
— Сразу вспоминаю гравюры Алексея Зубова и ведуты Федора Алексеева, русского Каналетто, художника, увы, незаслуженно забытого, рисовавшего дивные городские пейзажи.
— Триста лет для искусства городского пейзажа — много или мало?
— И тридцать‑то лет — это немало, изменения города и появление новых имен происходят достаточно быстро.
— Существует популярное мнение, что в начале ХХ века Мстислав Добужинский, художник объединения «Мир искусства», стал родоначальником петербургского стиля в пейзаже, соединившего в своих работах изображение старого и современного города.
— Несомненно. Добужинский был одним из первых, кто стал изображать петербургские дворы вместо Ростральных колонн. Не все, кстати, знают, что Добужинский давал уроки рисования юному Владимиру Набокову: папа будущего писателя знал, кого приглашать.
Еще я бы обязательно вспомнил Павла Шиллинговского, превосходного графика и гравера, который в 1923 году выпустил альбом «Петербург. Руины и возрождение». Парадоксально, но многие его современники говорили, что город, несмотря на разруху после революции и Гражданской войны, стал красивее. Слетела мишура крикливых вывесок и рекламы. Остались Кваренги, Захаров, Стасов, Растрелли.
— Тогда и начал складываться петербургский-ленинградский стиль непарадного пейзажа?
— Это все‑таки произошло позднее, в начале 1930‑х годов. Художник Николай Лапшин вспоминал, насколько картины Альбера Марке с его туманным Парижем резонировали с его собственными поисками. Не будем забывать и другое важное и любопытное обстоятельство: пейзажи Марке находились в собраниях Сергея Щукина и Ивана Морозова и были доступны публике. Еще до национализации этих коллекций молодые русские художники заглядывались на пейзажи с мостом Сен-Мишель, сделанные Марке из окна его парижской квартиры. Этот художник был абсолютным интровертом, он не переносил скопления людей и не мог выйти на улицу с мольбертом. Абсолютно все пейзажи были сделаны из окон его квартиры на набережной Сены, чужих квартир или отелей. И многие ленинградские художники, работавшие в 1930-х годах, использовали похожую ситуацию.
— И поэтому их назвали «маркистами»?
— Еще есть термин «маркенисты», мне он привычнее, так что пусть остаются оба. Да, они во многом следовали художественному методу Марке и не отрицали своего родства, о чем говорили в своих заметках Николай Лапшин и Александр Ведерников. Кроме того, Николай Лапшин жил в квартире на набережной Мойки, откуда нарисованы многие его пейзажи, Александр Ведерников жил на набережной Макарова с видом на Петровский остров и Петроградскую сторону, Владимир Гринберг — на Дворцовой набережной с видом на Петропавловскую крепость. Эти художники дружили, ходили друг к другу в гости, рисовали виды из окна друг у друга.
Пленэр из окон привился в Ленинграде (я сам так работаю годами, используя свои виды из окон или окна друзей). А также близок методу Марке интерес к изображению дворов, портовых кранов, буксиров, прохожих на улице — то есть по большей части это не открыточный парадный Ленинград, хотя были и есть исключения, разумеется.
— Иногда этих представителей ленинградской пейзажной школы называют «круговцами».
— Формально термин не совсем точен, многие из вышеперечисленной компании не входили в это объединение, в него входили Александр Ведерников и Александр Русаков. Но по духу вся эта группа, если ее можно так назвать, как‑то мысленно причисляется к «круговцам». Кроме Лапшина, Гринберга, Вячеслава Пакулина, Ведерникова и Русакова я бы вспомнил еще Георгия Траугота, Алексея Почтенного и Николая Емельянова. А также к ленинградским пейзажистам я бы отнес и Бориса Ермолаева, далекого от «маркенистов», с его ранними «примитивистскими» картинами, изображающими новостройки в Невском районе. Тут скорее вспоминается Морис Утрилло, но я подозреваю, что его работы тогда не были известны в СССР.
— Вернемся к Марке. В 1934 году он приезжал в Ленинград. Художники с восторгом встречали своего кумира?
— Действительно, это было для них огромным событием. Сопровождать Марке от Союза художников назначили Владимира Гринберга. Он официальных постов не занимал, и, возможно, выбор определился тем, что он говорил по‑французски и рисовал в том же духе. Но в коммунальную квартиру, где жил Гринберг, Марке не попал. То ли этот визит не был разрешен начальством, что скорее всего, то ли «маркенист» постеснялся показывать мэтру свои работы. Во всяком случае из последовавшей переписки Веры Гринберг, вдовы художника, с Марке известно, что на вопрос о том, что он мог бы сказать об этом ленинградском художнике, тот вспомнил только «чрезвычайно интеллигентного господина, сопровождавшего его в музеях и прогулках по Ленинграду».
— Первая волна ленинградской школы пейзажа прервалась в 1940‑х годах?
— Отчасти это было связано со смертью лидеров направления Лапшина и Гринберга в блокадном Ленинграде от голода. Другие художники почти перестали заниматься пейзажами, кроме Пакулина, сделавшего блокадную серию с натуры — все помнят известную фотографию этого художника на Невском проспекте в зимнем блокадном городе. Серию с руинами сделал и Русаков.
Но нить традиции не оборвалась совсем. До войны юный Рихард Васми жил в одной коммунальной квартире с Лапшиным и считал его своим главным учителем. А в конце сороковых годов Александр Арефьев попадает в дом своего одноклассника Александра Траугота, где знакомится с его родителями — художниками Верой Яновой и Георгием Трауготом, повлиявшими на раннее творчество Арефьева. Начинается вторая волна ленинградской школы пейзажа, связанная с «арефьевским кругом», в которой кроме самого Арефьева и Васми заметную роль играли Владимир Шагин, Валентин Громов и Наталья Жилина, отчасти и Олег Фронтинский.
Третьей волной стали «митьки» (в эту группу на ее раннем «героическом» этапе и я входил в 1980‑е годы) и примкнувшие к ним Иван Сотников, Владимир Яшке и Ирина Васильева.
— Ваш черно-белый стиль, известный по иллюстрациям к четырехтомнику Сергея Довлатова, связан с ленинградской-петербургской школой пейзажа?
— По-моему, не особо связан, может быть, ранний Ковенчук какое‑то влияние оказал, мой отчим Геннадий Никеев. Но гораздо большее влияние на мои рисунки оказали такие явления, как лубок, примитив всех его изводов и особенно итальянская майолика, но не вся, а только производившаяся лет 400 назад в городке Монтелупо. Там такие шагающие фигуры каких‑то людей нарисованы, почти как мои рисунки, только у них лучше. В Эрмитаже, когда я учился в Мухинском училище, были выставлены две-три майоликовые тарелки.
РЕПРОДУКЦИЯ АВТОРА
— Из молодых художников кого бы вы отнесли к ленинградской-петербургской пейзажной школе?
— Назову несколько имен — Алиса Маслова, Татьяна Сергеева, Ирина Роон, Маша Иванова, Татьяна Трунова, Юлия Картошкина, Степан Бранд. Их работы впрямую не похожи ни на картины Марке, ни на пейзажи Лапшина и Ведерникова. Но они продолжают эти традиции — через «арефьевцев» и ранних «митьков». Рассматривая их работы, внимательный зритель заметит эту преемственность.
— Чем ленинградская школа пейзажа интересна современному зрителю?
— Сложный вопрос. Интерес к изображениям Ленинграда — Петербурга переживает какой‑то особый ренессанс. Это касается даже многих советских «официальных» художников второго и даже третьего ряда, которые казались совсем неинтересными при жизни. Что уж тогда говорить о Лапшине и его друзьях.
Читайте также:
Как в музее работают с посетителями, стараясь сделать каждый визит памятным?
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 174 (7750) от 17.09.2024 под заголовком «Вид из окна как жанр искусства».
Комментарии