Валерий Галендеев: «Спектакль онлайн – это тень спектакля»
Недавняя премьера МДТ – Театра Европы – поэтический вечер «Из фрески Вечность. Поэты-шестидесятники, их учителя и предтечи» – вышла в разгар пандемии и стала глотком воздуха для уставшего от онлайна зрителя. И подтвердила слова Льва Додина о том, что большие русские поэты прошедшего века своей «музыкой во льду» много могут сказать нам о нас сегодняшних. Режиссера спектакля заместителя художественного руководителя театра Валерия ГАЛЕНДЕЕВА журналистка Ирина НАЧАРОВА расспросила о том, как в пандемию спасает чтение; как книги формируют человека; трудно ли искать жемчужины среди произведений современных поэтов.
ФОТО Виктора ВАСИЛЬЕВА предоставлено пресс-службой МДТ _ Театра Европы
– Пандемия послужила толчком к созданию такого поэтического спектакля?
– Мы начали работать над ним раньше. Хотя его репетиции прошлой осенью включили в расписание с легкой руки пандемии. В августе и начале сентября репетировать можно было только без большого скопления артистов. А как раз при создании поэтического вечера оно могло быть и было минимальным.
– Нам только кажется, что мы переживаем сегодня что-то абсолютно новое, а большие поэты прошлого писали о том же самом. Спектакль в том числе и об этом?
– Разговор действительно о непреходящем, повторяющемся с вариациями. Любовь, смерть, разлука, встреча, избавление, страдание. Страдание – самая главная и вечная тема искусства. И в поэзии это в первую очередь, конечно, смятение человеческой души.
– Во время спектакля зрители наиболее остро реагируют на стихи Евтушенко и Слуцкого. Почему?
– Это не медитативная лирика, это публицистические стихи. Слуцкий кинематографичен, Евтушенко театрален. Чего никак не скажешь, допустим, про Ахмадулину – она музыкально-поэтична. Бродский – тот, который у нас в спектакле, – тоже не кинематографичен и не театрален.
– Вы бывали на знаменитых поэтических вечерах 1960-х?
– В Нижнем Новгороде слушал Ахмадулину, Вознесенского, Евтушенко, Окуджаву. Там действительно были битком набитые залы дворцов спорта. Никакого глубокого восприятия поэзии там, конечно, не происходило. Просто была сопричастность к событию. Хотя тот вечер помню спустя шестьдесят лет. Помню тембр голосов, что читали – не помню. Да это и не так важно – по крайней мере для меня как для любителя. Процент истинных знатоков творчества там был минимальный. Остальные ходили, потому что тогда была такая коллективно-бессознательная тяга к поэзии как к какому-то порталу в другую жизнь, в другое будущее, в другую перспективу. Но вот многое не сбылось.
– Современных поэтов вы читаете? Жемчужины среди них есть?
– У меня весь стол завален современной поэзией. Но жемчужных зерен пока находится мало.
– Как вы психологически локдаун пережили?
– У меня было крайне много работы. Во-первых, онлайн-работа в театре. Мы записывали с артистами рассказы Чехова, новеллы О. Генри, стихи Пушкина. Во-вторых, в Театральном институте – занятия со студентами онлайн. Для меня это было впервые в жизни. На работу у компьютера уходило около десяти часов в день. Это очень тяжело.
– То есть к онлайну вы относитесь не очень?
– В нем все противоречит и все противодействует природе искусства, природе театра, то есть природе живого восприятия. Все-таки в театре, в музее, в концертном зале происходит молекулярное восприятие искусства. А у компьютера, у гаджета оно все такое механическое так или иначе. С точки зрения информационной, ознакомительной – да, конечно, это многое дает. Но это не искусство, а информация об искусстве. Она тоже важна и человека может обогатить — хорошо, что она есть. Но это не восприятие искусства все равно. В музыке это еще вопрос отчасти спорный. Например, канадский музыкант Гленн Гульд считал, что в записи человек способен воспринимать музыку богаче, чем в живом восприятии, поскольку меньше отвлекающих факторов. И поскольку он может, что немаловажно, принять удобную позу. Но воспринимать театр онлайн, мне кажется, противоестественно, это только для галочки. Это тень спектакля. Причем не просто двухмерная, а тень плоскости. Плюс идет обкрадывание по звуку, по изображению, по коллективности восприятия.
– По мнению Людмилы Улицкой, история любого человека – это в том числе и совокупность книг, которые он прочитал. Вы с этим согласны?
– Безусловно. И в том числе тех, которые он не прочитал. Совокупность непрочитанных книг – тоже история человека. Мне кажется, что фильмы этого не заменяют. И соцсети не заменяют. Я очень много времени, к огромному сожалению, уделяю соцсетям. Это, конечно, отнимает время от книг. Вот обкладываю себя книгами – спасаюсь.
– Во время пандемии что читали?
– В октябре я заболел – ковид. Больше трех недель лежал в больнице. Когда с температурой за сорок и с 70 процентами поражения легких туда увозили на скорой, схватил с полки книгу, которую купил в конце 1960-х. То есть она полвека ждала своего часа! Это Томас Вулф «Взгляни на дом свой, ангел». Начал читать в Боткинской. И кто бы мог подумать, что у героя есть любимый брат, который умирает от двусторонней пневмонии. И вот, лежа с двусторонней пневмонией, эту книгу наконец с огромным наслаждением прочитал. Потом уже по моей просьбе приносили туда «Аду» Набокова, прозу Мандельштама. Читал там всласть.
– Какие книги вас сформировали?
– У меня была нянька с двумя классами церковно-приходской школы. Она мне читала, водя пальцем по строчкам, две книги – «Евгения Онегина» Пушкина и «Воскресение» Толстого. Мужчин у нее никогда не было, поэтому вся эта история с падением, публичным домом, проституцией, мне кажется, ей была столь же понятна, сколько и мне тогдашнему. Она была очень религиозной. Наверное, откуда-то узнала или почувствовала, что это история духовного возрождения. Я тоже сути не понимал, но слова и их подбор мне нравились. На «Онегине» я научился читать, сам того не осознавая. Смотрел на ее палец, когда она водила им под строчками. И у меня этот палец ассоциировался с тем, что она произносит по слогам. И я стал понимать, что какая буква означает. Но никакого значения этому не придавал, потому что у меня мысли не было, что учусь читать. И когда однажды отец дома взял в руки газету, а я, четырехлетний, из-за его плеча прочитал заголовок, он спросил: «Кто тебе сказал?» – «Никто, здесь написано». – «А вот это прочитай!». Я уточнил – слева направо или наоборот надо читать. Прочитал. Родители испугались и повели меня к детскому психиатру профессору Агафонову. Он сказал, что с таким сталкивается впервые – чтобы ребенок, которого никто не учил читать, в четыре года сам научился. Но вряд ли это является психической патологией. Скорее всего, здесь какая-то загадка. Я сам потом отгадал эту загадку, но уже во взрослом состоянии. Все случилось благодаря няниному пальцу.
Вот «Евгения Онегина» читаю всю жизнь. И, конечно, он меня сформировал. А что касается Толстого, то позже я заинтересовался другими его произведениями. Когда в 1953-м пошел в первый класс, нам преподавал учитель-фронтовик Василий Алексеевич Волосенко. У него, средней грамотности человека, были очень большие трудности с чтением, особенно вслух. А он обязан был нам читать. И он вызывал меня к доске, и я читал вслух с листа. Потом его сместили с должности учителя всего и назначили учителем слесарного дела, что было ему гораздо ближе. И тут он меня отблагодарил: у меня со слесарным делом было все крайне плохо, и он меня вытянул на пятерку. Мне даже выдали свидетельство слесаря-монтажника какого-то разряда. Но все это благодаря «Евгению Онегину».
– Какое пространство в вашем доме занимают книжные полки?
– Непомерно большое – три комнаты и прихожую с коридором. У меня больше пяти тысяч книг.
– На Ахматовский тест, определяющий москвича или петербуржца, как вы отвечаете: чай, собака, Пастернак или кофе, кошка, Мандельштам?
– У меня другой набор получается. Мне ближе кофе, кошка, Пастернак.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 84 (6922) от 13.05.2021 под заголовком «Валерий Галендеев: Спектакль онлайн – это тень спектакля».
Комментарии