«В искусстве все решает личность»

Российское телевидение показало передачу о режиссере Рустаме Хамдамове. Имя его почти неизвестно, мы увидели лишь фрагменты фильмов, но и по ним можно судить, какой замечательный художник появился около двух десятилетий назад и какое огромное влияние оказывал на киноискусство. Впрочем, речь сегодня не о режиссере и его судьбе. Личность и культура. Культура и история. Как один-единственный художник, в какой бы области он ни работал, может повлиять на развитие искусства. Может ли он изменить его направление, его пути. О роли личности в культуре мы и беседуем с композитором Сергеем СЛОНИМСКИМ.

— Что кроме личности имеет значение в искусстве? Ровным счетом ничего. Все определяет личность художника. Между тем внимание к личности, к гению (не в метафорическом, а подлинном смысле) явно недостаточно; чаще ориентируются на посредственность. Скажите, хорошо ли вы знаете музыку Витольда Лютославского, недавно ушедшего из жизни?

— Его сочинения сравнительно недавно звучали на фестивалях русского музыкального авангарда и «Музыкальная весна-94».

— Прекрасно, но этого недостаточно. Произведения Лютославского не вошли в постоянный концертный репертуар. А ведь он величайший после Шопена и Шимановского композитор. Создал свой особый художественный мир, в котором воплотилась трагедия Польши, острые конфликты, драматические изломы времени. Его музыкальный язык столь оригинален, что узнаваем по нескольким тактам. Он настолько самобытен, что избежал влияния двух наиболее значительных противоположных направлений в музыке — основоположника додекафонии Шёнберга и неоклассика Стравинского.

— Думаю, вы уже заинтриговали наших читателей, и они постараются послушать Лютославского. Я так побегу на первый же концерт его музыки. Но как-то получилось, что у нас в стране более популярен другой, на мой взгляд, очень интересный, польский композитор — Кшиштоф Пендерецкий.

— Он художник иного плана, это уже следующим этап польской музыки. У Пендерецкого «крупный мазок», Лютославский же филигранен; сложная организованность музыкальной ткани у него сочетается с тонкостью раскованной импровизации. Они не сравнимы, как всякие крупные художники. И давать оценки, выстраивать по ранжиру смешно и неуместно. Есть одна мерка: индивидуальность или подражатель. Личность или нечто среднеарифметическое, сочиняющее, как говаривали в старину, «капельмейстерскую музыку».

— Когда творец уходит из жизни, скудеет не только искусство — жизнь становится бесцветнее, человек, его чувства беднеют и бледнеют. Как же важно, чтобы присутствие художника в культуре не исчезало и после его смерти. Я знаю, что музыкальные собрания, которые вы ведете в Фонде культуры, воскрешают, возрождают концертную жизнь музыки многих прекрасных композиторов.

— Да, очень важно, чтобы замечательные художники продолжали существовать в культуре, влияли на ее развитие. Наш Фонд культуры совместно с Петербургской консерваторией считает это своей главной задачей. Мы хотим, чтобы вновь зазвучала музыка композиторов, оказавших большое воздействие на музыкальную мысль. Таких, как Владимир Щербачев, тончайший и наиболее адекватный интерпретатор поэзии Блока; Виссарион Шебалин, учитель многих музыкантов от Тихона Хренникова до Эдисона Денисова и Софьи Губайдулиной; Борис Арапов, много работавший с молодыми, воспитавший Дмитрия Толстого, Геннадия Банщикова, Александра Кнайфеля. Таких, как Юрий Тюлин и Борис Майзель. Эти мастера сформировали совершенно разные творческие индивидуальности. Ведь личность не давит, не нуждается в тиражировании своей персоны. Ей не нужно смотреться в зеркало своей индивидуальности, подкреплять свой авторитет учениками. Личность воспитывает личность.

— Это чувствовалось на музыкальных собраниях Фонда культуры, где очень свежо, очень чисто, современно и своевременно прозвучала музыка Ореста Евлахова, Вадима Салманова, Израиля Финкельштейна, Бориса Арапова, Георга фон Альбрехта. И какие удивительные исполнители!

— Прекрасные музыканты. Все наши усилия были бы тщетными, если бы не они, истинные подвижники, просветители. Почти во всех наших концертах участвуют педагог Консерватории пианистка Ирина Шарапова со своими учениками, профессор Консерватории Олег Малов, певец Андрей Славный, молодая пианистка Вероника Лобанова и многие другие (о каждом из них хотелось бы сказать особо, но я пока называю лишь постоянных участников). Ведь они и сами учатся у этих композиторов свободе в выборе собственного пути. Они не гонятся за модными гастролями, за легкостью популярного репертуара — за всеми соблазнами, что так щедро предлагает нынешнее время.

Жаль только, что большинство музыковедов проявляют непостижимое равнодушие к творчеству наших учителей-композиторов. Между тем они были крупными реформаторами и в сфере музыкально-теоретического образования. Как бы мы не стали последним поколением композиторов-педагогов.

— Мысль ошеломляющая. Пожалуйста, поясните ее.

— Речь идет о судьбе наследия наших учителей; если забудем прошлое — нет для нас и будущего. Если выпадает из истории пусть даже один-единственный художник, картина резко меняется, искажается. В этом и есть роль личности в культуре. Потому так важно проявлять уважение к памяти ушедших не на словах, а на деле. Хорошо, что композиторы принимают сердечное участие в работе Фонда — Валерий Гаврилин, Борис Тищенко, Геннадий Белов, Владислав Успенский, Николай Шахматов, Александр Мнацаканян. Мы отдаем дань — ведь наши учителя всегда заботились о нас. А теперь настала и наша пора пробивать дорогу молодым, ценить, поддерживать их индивидуальность.

— Талант, если это истинный талант, разве не пробьет, не найдет свою дорогу сам? Можно ли было заглушить такой мощный талант, как Шостакович?

— И Шостаковичу помогали. Директор Консерватории Александр Глазунов в первую очередь. Однажды студента Шостаковича хотели лишить стипендии. «Это имя мне ничего не говорит», — заявил один из административных работников. — «Если оно вам ничего не говорит, — рассердился деликатнейший Глазунов, — вам нечего делать в Консерватории». А ведь творческая манера юного композитора была совершенно чужда Глазунову. Другой композитор, профессор Максимилиан Штейнберг, рекомендовал Шостаковича в аспирантуру. Огромную поддержку оказывали дирижеры Николай Малько, Самуил Самосуд. Я уже не говорю о музыковеде Иване Ивановиче Соллертинском и Евгении Александровиче Мравинском, постоянном интерпретаторе почти всех его партитур начиная с середины 30-х годов.

Но драматические события века оказывают влияние даже на гения. Возможно, автор опер «Катерина Измайлова» и «Нос» пошел бы совсем иным путем. Между саркастическим, даже озорным Шостаковичем 20-х годов и поздним, трагическим, разница огромная.

— Кажется, нынешняя ситуация вновь неблагоприятна для развития таланта?

— Судите сами. Театры ставят в основном испытанную классику, особенно ту, что любит зарубежный слушатель. Оркестры из-за причин материальных не могут систематически работать над новыми сочинениями. У зарубежных оркестров для сложной новой музыки отводится до ста репетиций. У нас — максимум четыре-пять. Мравинский даже для классических произведений назначал десять репетиций, не говоря уж о том, как долго он обдумывал и разучивал новые опусы.

А сейчас столы переполнены новыми сочинениями — оперы, симфонии ждут своего часа. Конечно, можно сказать: вот идеальная форма существования — искусство для искусства. В этом смысле идеальными для композитора были вечера в доме Балакирева, где сразу же звучали только что написанные сочинения.

— А каковы могут быть последствия существования целого пласта «немой» музыки?

— Непредсказуемые. «Страсти» Баха прозвучали лишь в 30-е годы XIX века, когда их заново открыл Мендельсон. Они опередили свое время и оказались удивительно созвучными эпохе романтизма. Популярнейшая нынче «Неоконченная» симфония Шуберта лежала более двадцати лет; долго не игрались симфонии Брукнера, была забыта опера Шумана «Геновева». Но все эти композиторы стали классиками. Подлинная личность не умирает.

— Если бы все эти сочинения зазвучали вовремя, изменилась бы ситуация в культуре?

— Разумеется. На Гофмана, Гете, Байрона, думаю, оказали бы влияние «Страсти» Баха. А каковы последствия этого — можно только гадать. Романтизм в музыке отстает от литературы лет на двадцать.

Наш Мусоргский для Европы был открыт лишь в эпоху импрессионизма. Равель сделал переложение «Картинок с выставки» для симфонического оркестра, и мир узнал еще одно гениальное произведение. Правда, тут причина не в обстоятельствах, а в самом Мусоргском: он был гордым, не захотел идти на поклон к Листу и показать ему «Картинки с выставки». Зато открытый для Европы Равелем и Дебюсси, Мусоргский явил слушателям свежесть, нерастраченное обаяние. Все сложно.

— «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед»?

— Да, и нынче модные художники могут утратить несколько свою популярность, а менее тиражированные вдруг станут притягательны в XXI веке. Как знать. Судьба сочинений нынешних композиторов — это факт биографии их учеников. Факт нашей биографии — музыка наших учителей.

Беседу вела Елена. ХОЛШЕВНИКОВА

Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 113 (790) от 17.06.1994 года.