В Шереметевском дворце рассказали, как миф о Венеции отразился в Петербурге Серебряного века
Выставки, которые входят в программу балетного фестиваля «Дягилев. P. S.», обычно устраиваются в Шереметевском дворце. У нынешней длинное название: «Любовь к трем апельсинам. Венеция Казановы — Петербург Дягилева». И концепция выставки под стать — сложносочиненная, витиеватая. Выставка построена, как спектакль, — от пролога к эпилогу, четыре акта, многослойная, раскрывающая свои смыслы постепенно.
Александр Головин. Портрет В. Э. Мейерхольда. 1917 год./ФОТО автора
Директор Театрального музея Наталья Метелица рассказала, что поначалу замысел был иным. Команда дягилевского фестиваля собиралась сделать совместно с итальянскими партнерами выставку «Каналетто и миф о Венеции». Показать 18 картин Джованни Антонио Каналя по прозвищу Каналетто, гравюры Антонио Визентини, работы Джакомо Гварди, Пьетро Лонги, венецианские театральные и маскарадные костюмы…
Но после февральских событий итальянцы отказались от участия в проекте.
Что было делать? Отказаться от мечты о Венеции? Ни за что! Вместе с искусствоведом из Эрмитажа автором нескольких книг об Италии Аркадием Ипполитовым Метелица придумала другую концепцию, решив проследить и показать, как миф о Венеции отразился в Петербурге Серебряного века и его культуре.
Образ Венеции появляется в стихах Блока и Михаила Кузмина, Гумилева и Мандельштама, в «Поэме без героя» Анны Ахматовой, в спектаклях Всеволода Мейерхольда, который стал одним из главных персонажей этой выставки.
Гостей выставки встречает подвешенный к потолку «скелет» венецианской гондолы. И как тут не вспомнить, что именно гондола стала погребальными дрогами умершего в Венеции Дягилева (исполнилось предсказание гадалки о смерти на воде)? Сохранилась фотография: плывут по венецианской лагуне черные гондолы, на одной из которых гроб с телом Дягилева. Смерть в Венеции…
А вот и Венеция — старинные, похожие на пожелтевшие кружева дворцы, соборы, столбы на набережной, увенчанные крылатыми львами. Пейзажи Луки Карлевариса, неизвестного художника, нашего Федора Алексеева (не забываем, что Академия художеств часто отправляла своих лучших учеников в пансионерские поездки в Италию)…
Выставка построена на сопоставлениях, отражениях — персонажей, эпох, городов. В маленьком зальчике друг против друга, в зеркальных витринах — портреты двух главных героев выставки: Джакомо Казановы, созданный его братом Франческо в 1750‑е, из ГИМа, и совсем еще молодого Сергея Дягилева кисти Константина Сомова из коллекции искусствоведа Алексея Савинова.
Родившийся в семье актеров, Казанова превратил в спектакль свою жизнь, преуспел в науке страсти нежной, занимался алхимией, кабалистикой, магией и оставил толстенный том мемуаров, которыми зачитывались спустя много лет представители артистической богемы в стоящем на болотах холодном северном городе.
Что роднит с ним Сергея Дягилева? Авантюрная жилка, смелость, поклонение красоте, а не деньгам, умение превращать в искусство все, к чему прикасался…
В следующем зале — тоже знаменитые портреты, составляющие интересную пару.
Портрет Всеволода Мейерхольда работы Бориса Григорьева и «Дама с апельсинами» (портрет Анны Карловны Бенуа) кисти Льва Бакста.
Если изящный, прихотливо изогнутый, с плавными линиями словно стекающего вниз черного платья силуэт дамы с апельсинами — словно символ стиля модерн, расцветшего на рубеже XIX – XX веков, то портрет режиссера-новатора с его резкими, ломаными линиями, эксцентричной позой — это уже приветствие авангарду. Работа Григорьева — двойной портрет Мейерхольда. Мы видим и одетого в черный фрак, белую сорочку и цилиндр денди, и его двойника в красном, натягивающего тетиву лука. История портрета такова: Григорьев присутствовал на репетициях спектакля «Шарф Коломбины».
У актрисы не получалось сыграть смерть, умирание. И Мейерхольд вышел, чтобы показать ей — как надо умирать. Григорьев запечатлел момент, когда его долговязая фигура теряет равновесие, отчаянно взмахивает руками, чтобы удержаться, не упасть… Художники иногда бывают провидцами, сами того не ведая.
Следующий акт выставки — комедия дель арте, которой так увлекались в Петербурге Серебряного века.
В театрах шли спектакли «Шарф Коломбины», «Балаганчик», «Венецианские безумцы», балеты «Карнавал», «Петрушка»…
И, конечно, действо «Козлоногая», где играла Ольга Глебова-Судейкина, «Коломбина десятых годов», вдохновлявшая поэтов и художников, ставшая одним из главных персонажей «Поэмы без героя» Ахматовой.
На выставке есть уголок, посвященный этой актрисе. За стеклом — ее платье, сшитое по эскизу Сергея Судейкина, на парящем в воздухе манекене, увеличенная черно-белая фотография — снятый Наппельбаумом портрет актрисы, а еще — куколки, которых она делала сама: Арлекин, Пьеро и Дама из Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. В эмиграции в Париже это умение помогало ей выживать и кормить птиц, которых она очень любила и которые обитали в клетках в ее крошечной комнатке под самой крышей. Окруженная поклонниками в Петербурге, в Париже Ольга была очень одинока.
Последний, четвертый, акт выставки-спектакля посвящен «Маскараду» Всеволода Мейерхольда.
Премьера спектакля состоялась 25 февраля 1917 года — в день Февральской революции. «В день премьеры уже было небезопасно ходить по улицам. Наше возбужденное настроение еще больше усилилось, когда в фойе театра днем был убит случайно залетевшей пулей какой‑то студент. И тем не менее премьера прошла благополучно; публика вызывала без конца исполнителей», — из воспоминаний актрисы Александринского театра Елизаветы Тиме.
На выставке мы видим великолепные эскизы костюмов и декораций Александра Головина, надетый на манекен костюм зловещего Неизвестного, который у Мейерхольда стал главным персонажем лермонтовской драмы, возможно, олицетворяющим Рок.
Когда само имя режиссера вымарали из истории театра, когда оно исчезло с афиши и из программок, спектакль продолжал идти на сцене. Благодаря главному режиссеру Театра драмы им. Пушкина (Александринского) Леониду Вивьену и артисту Юрию Юрьеву, игравшему Арбенина, их смелости и мужеству.
На выставке точку в истории жизни режиссера ставит картина Владимира Дмитриева «Мейерхольд уходит в ночь», датируемая 1940 годом. Одетая в черное фигура убегает сквозь заснеженный, ледяной Петербург…
Уверена, что выставка утратила бы половину своего волшебства без дизайнера Театрального музея Юрия Сучкова.
В свое время, когда Сергей Судейкин расписал стену в кафе «Бродячая собака», говорили, что он превратил подвал в «зачарованное царство». А Юрий Сучков превратил в «зачарованное царство» пространство в Полярном флигеле, где открыта выставка. Потускневшие, затуманенные зеркала множат отражения. Обитые тканью бирюзового, бордового и черного цветов стены превращают залы в драгоценные старинные шкатулки. На них играют блики, будто на воде. Все погружено в полумрак, точечно освещены только экспонаты. Все‑таки выставка получилась больше о Петербурге, чем о Венеции. Зритель погружается в Серебряный век, мерцание которого еще долетает до нас, несмотря на разделяющую бездну времени.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 223 (7307) от 28.11.2022 под заголовком «Апельсины в снегу».
Комментарии