В «ЛДМ. Новая сцена» ароматизирован музыкально-драматический спектакль по роману Патрика Зюскинда «Парфюмер»
Этой осенью в «ЛДМ. Новая сцена» буквально запахло театром будущего. Во время действия зрительный зал наполняется эксклюзивным парфюмом, и публика реально ощущает запахи то Парижа, то фруктового сада, то парфюмерной мастерской. Эта постановка Ирины Афанасьевой удивительна еще и тем, что никто в ней не поет, хотя зрители этого театра привыкли к мюзиклам. Да и на сцене всего лишь двое — Андрей Носков в роли гения с феноменальным обонянием (на снимке) и Софья Рождественская во всех женских ролях. Она танцует, не произнося ни слова. Андрей НОСКОВ, добрый весельчак, один из самых ярких комических актеров нашего города, читает отрывки из романа, на глазах у публики превращаясь в маниакального злодея…
ФОТО предоставлено пресс-службой театра «ЛДМ. Новая сцена»
— Андрей, вы меняете амплуа? Как это понимать?
— А что тут понимать? Играть злодея, какого‑то маньяка — это для артиста самое манкое. Во всяком случае в той культуре театра, в которой я воспитывался. Если к этой роли подойти правильно драматургически, нафантазировать, то это, конечно, огромный спектр красок — и актерских, и человеческих. Превращение в маньяка и в каком‑то смысле схождение с ума — это всегда интересно и это большой вызов. И я этот вызов принял.
— Ваш герой не просто маньяк, а злой гений обоняния. И возникает вопрос: толчком для этой постановки стал случайно не ковид, который многих лишал способности чувствовать запахи?
— Я болел ковидом и даже несколько раз, но обоняние у меня не терялось. Нет, толчком стало не это. В «Парфюмере» я просто нашел для себя ту роль, которую долго искал.
— Можно себе представить, как вы долго над ней работали. Запомнить и произнести со сцены такое количество текста, не пользуясь телесуфлером и не утомляя зрителей, — это просто поразительно.
— Этому все почему‑то поражаются. Видимо, по той простой причине, что в последнее время текст в спектаклях становится каким‑то третьесортным компонентом, неважно, ставят Островского или Шекспира. Современный театр им, как правило, пренебрегает, и тут вдруг такое удивление: оказывается, зритель помимо актерской игры может воспринимать и много текста.
— Зюскинду наверняка бы понравилось, как зал воспринял его текст. Он, кстати, в курсе, что у вас тут премьера по его роману?
— Безусловно.
— Он ведь удалился от мира, не дает интервью.
— Да, живет где‑то на острове, давно ни с кем не общается. Но о нашем спектакле по его роману он информирован.
— У вас есть к нему вопросы? О чем бы вы его спросили, если вдруг представится такая возможность?
— Наверное, неправильно спрашивать автора, про что его роман и что он вообще‑то имел в виду. Хорошая литература тем и хороша, что дает читателю поле для фантазии, для воображения и размышления. Но я бы все‑таки задал ему этот вопрос, потому что в «Парфюмере» уж очень все неоднозначно и многие поступки героя с точки зрения обычной драматургии не замотивированы.
— Однозначно в этом романе, кажется, только одно: Зюскинд в отличие от Пушкина считает, что гений и злодейство могут быть совместны. А вы?
— А мы задаемся вопросом: если они совместны, то что тогда? И на него, надеюсь, отвечаем. Мы предложили свою версию ответа на вопрос, про что роман, и выбрали в этой версии свою определенную позицию. Но я не буду раскрывать ее читателям, которые не видели спектакль.
— Зрители театра ЛДМ любят мюзиклы. А тут — музыка звучит, девушка танцует, но никто не поет.
— Ну да, театр ЛДМ — это определенная музыкальная культура. У него своя публика, которая привыкла к мюзиклам, к тому, что все узнаваемо, понимаемо. А в нашем спектакле много непонятного, даже странного. И я к публике пока еще прислушиваюсь. Какие‑то куски начинаю в импровизационном виде проверять — будут реагировать или нет. Для актера это одновременно игра и в каком‑то смысле тренинг. Очень любопытная, новая для меня история, другой способ существования на сцене.
— 20 лет назад вы с братом Ильей организовали театральное общество «Носковы и компания». Тогда вам тоже захотелось чего‑то новенького?
— Все очень просто. Я работал в БДТ, Илья — в Александринке. Оба театра достаточно консервативны, а нам захотелось чего‑то другого, это правда. И мы создали свою компанию, чтобы ставить непохожие друг на друга спектакли и пробовать себя в совершенно разных ролях.
— У вас с братом не бывает творческого соперничества?
— Нет, мы с Илюхой всегда своими путями шли. Говоря театральным языком, он герой, я характерный. Вот сейчас мы регулярно играем «Слугу двух господ» — на сегодняшний день из всех спектаклей нашей компании осталась только эта комедия. И я в ней Труффальдино, а Илья — мой господин.
— Комедийные роли вам играть легко и весело, не то что парфюмера?
— Это заблуждение, что легкие комедии — это просто. Надо сказать, я актер Театра эстрады имени Аркадия Райкина с тех пор, как Юрий Николаевич Гальцев стал тут худруком. И вот в одном спектакле, который мы играем уже много лет, пришлось заменить уехавшего в Москву актера. А на него в одном и том же месте всегда была одна и та же реакция зала — зрители аплодировали. Мы ввели на эту роль нового артиста, я как режиссер спектакля на репетициях объяснял ему, что он должен делать и как играть. Но точно воспроизвести реакцию он не смог — и уже не было в том самом месте аплодисментов. Ему понадобилось несколько лет играть эту роль, чтобы взрастить в себе тот инструмент, которым он наконец добился аплодисментов. Комедийный жанр очень сложный. Неслучайно в советском кино на съемки комедии давали больше времени, чем на другие фильмы. Надо научиться понимать природу юмора. У меня было несколько антрепризных спектаклей, продюсеры которых смотрели на сцену и говорили: чего‑то вообще не смешно. А я им доказывал, что это обязательно должно быть так. И когда артисты выходили на зрителя — зал смеялся.
— Когда у вас открылся дар смешить людей?
— Пристрастие ко всему комическому у меня с детства. Моими фаворитами были и Чарли Чаплин, и Пьер Ришар, и Джим Керри. В школьные годы я увлекался клоунадой, а когда был студентом, играл в Германии в площадном театре.
— В «Парфюмере» тоже ведь есть элементы площадного театра?
— Да, безусловно. Несколько штук, которые я использую сценически и когда работаю с залом, — это опыт уличного театра.
На сцене Александринского театра состоялся вечер современной хореографии «Танцуем для Дягилева»— Ваша партнерша тоже исключительно интерактивна — даже сливы зрителям раздает. А главное — воплощает в танце все женские образы.
— Софья Рождественская — прекрасная танцовщица и актриса. Мне кажется, что ее пластика — хорошее дополнение к спектаклю. Чувственное, красивое, эмоциональное. Когда зритель видит прекрасную девушку и понимает, что через минуту она будет убита маньяком, конечно, зрителю становится страшно. Ведь он во многом воспринимает спектакль глазами.
— Теперь уже и носом. Каким‑то ноу-хау сценография «Парфюмера» оказалась ароматизированной.
— Да, мы хитрим с ароматами, которые засылаем в зал. Это достижение современных технологий, когда мы еще и этим способом воздействуем на зрителей. Парфюмерия, конечно, — отдельная культура. Очень высокая, специфическая, любопытная. Есть много теорий про парфюмерные чакры, которые реально воздействуют на наш ум, наши чувства и эмоции. У меня, например, одно время на каждый спектакль был свой парфюм. Роли разные: где‑то нужен был молодой свежий аромат, где‑то деревенский запах, где‑то агрессивный. Это давало мне дополнительное ощущение образа героя.
— Ваш герой из «Парфюмера» создает аромат, который позволяет ему манипулировать людьми, потому что они все поголовно в него влюбляются. Но в этой фантастической истории нечеловеческое обоняние можно считать аллегорией реального человеческого обаяния. Например, актерского. Оно ведь тоже способно воздействовать на умы и души людей. Вы в себе ничего такого не ощущаете?
— Тут знаете как — не дай нам бог сойти с ума. И в жизни, и в творчестве. От самовлюбленности и самоуверенности. Театр — это всего лишь отражение действительности, мы всего лишь зеркало жизни. Сквозь призму хорошей литературы пытаемся оперировать вопросами нравственности, чести, любви и так далее. Но тут важно не перегнуть палку. Мы не боги в последней инстанции, не истина и не совесть, мы просто рассуждаем на какие‑то важные темы, частные или общие. Я во всяком случае пропагандирую именно такой театр.
— Какие моменты творчества для вас самые любимые?
— Я обожаю репетировать и могу делать это бесконечно. Особенно если есть партнеры, которых тоже увлекает этот процесс.
— Разве в театре бывает по‑другому?
— Я недавно работал в Москве как режиссер одного спектакля, так там артисты стеснялись репетировать. Стеснялись быть неуклюжими и некрасивыми, боялись пробовать, экспериментировать, искать. И я в конце концов вышел из этого проекта. Потому что мне там делать нечего: люди думают о том, как они выглядят, а не о том, что мы создаем. Вообще это просто какой‑то дух времени. Актер ждет, чтобы ему сказали: тут подпрыгни, там громче говори. Но это же не искусство. Театральное искусство — это когда рождается что‑то, чего не предполагал никто — ни режиссер, ни актер.
Читайте также:
Александр Баргман поставил в театре «Мастерская» пьесу Алексея Арбузова «Мой бедный Марат»
В ТЮЗе им. А. А. Брянцева пройдёт IV межрегиональный детский театральный фестиваль
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 225 (7801) от 27.11.2024 под заголовком «Самый обонятельный на петербургской сцене».
Комментарии