В Капелле прозвучала Четырнадцатая симфония Шостаковича
Теодор Курентзис и оркестр musicAeterna исполнили в зале Капеллы самую мрачную из когда‑либо написанных симфоний — Четырнадцатую Шостаковича, сочиненную на стихи Лорки, Рильке, Аполлинера и Кюхельбекера для сопрано, баса и камерного оркестра.
ФОТО Александры МУРАВЬЕВОЙ/предоставлено пресс-службой musicAeterna
Свой новый концертный сезон оркестр начал программой симфонической музыки Петра Ильича Чайковского, в которую включил поэму «Франческа да Римини», увертюру-фантазию «Ромео и Джульетта» и «Итальянское каприччио». В них Италия Чайковского предстала отнюдь не в традиционном позитивно-солнечном спектре. В программу вечера музыки Шостаковича вошли его Тринадцатый квартет и вокальный цикл на стихи Блока. Появившиеся в конце 1960‑х годов (цикл — в 1967‑м, симфония — в 1969‑м, квартет — в 1970‑м), эти произведения оказались в теснейшем смысловом и эмоциональном родстве, обусловленном обстоятельствами написания. Дмитрий Дмитриевич попал в те годы в затяжной период тяжелого обострения болезней. После Тринадцатого квартета жить ему оставалось всего пять лет.
Время физических недугов стало временем невероятных прорывов в духовном измерении, в творчестве. В выходивших из‑под пера композитора работах одно за другим совершались открытия в сфере звуков, ритмов, тембров, фактур, форм. Именно благодаря этим открытиям композитор и стал маяком для идущего вслед за ним поколения таких композиторов, как София Губайдулина, Альфред Шнитке, Эдисон Денисов и других, совершавших вслед за ним смелые звуковые и идеологические прорывы. Здесь Шостакович, чувствовавший дыхание другого мира, позволил себе словно на прощание сделать то, на что не решались большинство его коллег по композиторскому цеху.
Тринадцатый одночастный квартет больше всего похож на попытки задыхающегося набрать больше воздуха там, где его нет. Фактура квартета, из которой убрано все лишнее, соткана как паутина из непродолжительных, словно уже обескровленных, бесплотных, но теплых, удивительно мелодичных мотивов-формул, пытающихся расти во что бы то ни стало. В «воздухе» этого сочинения разлита оцепенелость, холод потустороннего, которому не хочет уступать еще живое, активно пульсирующее сознание. Пространство борьбы сужено до больничной палаты, но в нем все еще можно жить, и в среднем разделе эта полнокровная жизнь пробивается, будто возвращая юношеский азарт и пыл.
Квартет (солисты musicAeterna Ольга Волкова, Иван Субботкин, Наил Бакиев и Мириам Пранди) достигал в своем исполнении тех самых пограничных состояний, о которых и писал Дмитрий Дмитриевич, добиваясь бесплотных, почти шепчущих последние слова звучаний и интонаций. В Семи стихотворениях Блока Шостакович добавил к уже имевшимся тревожным «предчувствиям и предвестиям» поэта свой бесстрашный глас, наделивший слова поэта-символиста экспрессионизмом иного времени. Слова Блока красноречивее любого музыковедческого описания охарактеризуют события в музыке. Например, в финальном, седьмом, стихотворении «Тайные знаки»: «Надо мной небосвод уже низок, черный сон тяготеет в груди. Мой конец предначертанный близок, и война и пожар впереди».
Темповый и эмоциональный взрыв цикла музыканты трио — скрипач Ольга Волкова, виолончелист Алексей Жилин и пианист Николай Мажара — отыграли с высокой степенью виртуозности, с накалом гнева природы в «Буре». В этом же цикле Шостакович дал грозно прозвучать и голосу птицы Гамаюн. Но финалом цикла Шостакович все же поставил умиротворяющую «Музыку» с ее знаменитой строкой «О, сколько музыки у Бога — какие звуки на земле!». Сопрано Елена Гвритишвили привлекала внимание сочностью красок своего тембра, пышностью вокала. Местами голос певицы поражал сходством с тембром самой Галины Вишневской, для которой этот цикл задумывался. Но красота и самодостаточность вокала шли в ущерб артикуляции, верности согласным, их ясной взаимосвязи с гласными. Не хватало глубины рефлексии исполняемого, без которой камерно-вокальная лирика Шостаковича теряла смысл.
Четырнадцатая симфония ошеломила резонансами. Шостакович собрал антологию стихов о смерти. «Мадам, посмотрите, потеряли вы что‑то… Пустяки, это сердце мое», — поют сопрано и бас дуэт на стихи Аполлинера. Шостакович разбирался с этим сложным феноменом инобытия, с метафизикой смерти беспощадно, отчаянно, а потому и средства выразительности выбирал самые экстравагантные, запредельные, совершая звуковые и формообразующие открытия в поисках того, что будет конгениально поэтическому слову. Свой триумф в этих поисках обрели ударные. В «Лорелее» Аполлинера изысканнейшие тембровые миксты ударных и струнных отражают фантастическую водную зыбь. В его же «Самоубийце» безудержная фантазия Шостаковича нашла страшную красоту трех лилий, прорастающих сквозь героя в «могиле моей без креста», ее так пронзительно выпевала Надежда Павлова. В яростной Восьмой части слышны проклятья запорожцев константинопольскому султану, переданные с босховским натурализмом. Бас Алексей Тихомиров не пожалел здесь ни сил, ни эмоций, взрывая зал рычанием.
Нежнейшую элегию «О, Дельвиг» Кюхельбекера Шостакович также поручил басу, с чем Алексей Тихомиров справился безупречно, невозможно прекрасно. Финал «Всевластна смерть» на слова Рильке не оставил сомнений, что главным источником вдохновения при создании этой симфонии для Шостаковича был его духовный учитель Мусоргский с его «Полководцем» из цикла «Песни и пляски смерти». Мусоргский также задавался мучительными вопросами «заграницы» бытия, на которые нет ответов.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 190 (7273) от 11.10.2022 под заголовком «О, сколько музыки у Бога!».
Комментарии