Трагедия не должна быть предметом злорадства
15 июня 1985 года человек, которого впоследствии признали безумным, плеснул серной кислотой на полотно Рембрандта «Даная».
В сентябре 1997 года «Даная», возвращенная к жизни реставраторами Эрмитажа, была выставлена на всеобщее обозрение в зале по соседству с Рембрандтовским. Здесь же разместилась экспозиция, рассказывающая о процессе возрождения картины. Нынешним летом полотно должно окончательно вернуться в Рембрандтовский зал.
К истории 15-летней давности сегодня можно было бы и не обращаться. Однако после демонстрации по телевидению сериала «Бандитский Петербург» вокруг «Данаи» вновь поднялась волна слухов. В это же время доброе имя Эрмитажа было задето еще одной историей — проверка Счетной палаты якобы выявила недостатки в хранении экспонатов. И хотя впоследствии оказалось, что обвинения были надуманными, эхо скандала звучит до сих пор.
Наш корреспондент Александра АНДРЕЕВА встретилась с директором Эрмитажа Михаилом ПИОТРОВСКИМ.
ФОТО Александра Дроздова
— Михаил Борисович, еще совсем недавно журналисты писали, что ни одну картину специалисты не изучили так подробно, как «Данаю». Известен каждый этап работы реставраторов. Отчего же, как вы думаете, люди так охотно верят в плохое и не верят в хорошее?
— Начнем с того, что вся история «Данаи» — великий эпизод в мировой истории реставрации живописи. Речь шла о проверке российской школы реставрации, которая отличается от многих европейских школ. Нам часто говорили: у вас слишком темные картины. Действительно, реставраторы Эрмитажа не стараются придать старым полотнам блеск репродукций. Мы боимся повредить мазок художника, мы все делаем, чтобы только не вторгнуться в авторскую живопись. Наши принципы прошли испытания в работе с «Данаей». Возможно, представители некоторых других реставраторских школ сделали бы «красивше». Но нам было важно не совершить ни одного лишнего шага. И, кстати, сейчас, в конце XX века, нашими традициями восхищаются.
Наши реставраторы работали только при дневном свете. Важно было ни в коем случае не дописать ничего за художника. Что можно восстановить — восстановлено, что нельзя — того нет. Это видно простым глазом. Ноги Данаи были покрыты прозрачным покрывалом. Сейчас покрывала в ногах Данаи нет, никто его не дописывал. Многие черты лица и тела, которые больше всего пострадали, не восстановлены. Создается новое впечатление от картины, когда все ее боковые части, весь фон вдруг стал по-новому виден.
— Держали ли сотрудники Эрмитажа в секрете какие-то этапы работы?
— Все началось в советское время, и некий налет секретности был. Но надо помнить: секрет для обывателя не является секретом для специалистов. Мы об этом постоянно говорим. То же можно повторить и в связи с трофейным искусством. Есть журналисты, которые гордятся тем, что они якобы раскрыли этот секрет Полишинеля. Кому надо, тот знал. То же самое могу сказать и по поводу «Данаи».
Все мировые специалисты по Рембрандту у нас побывали, со всеми мы советовались в ходе реставрации. Во всяком случае последние 5 лет, когда я был директором, все происходило на виду у специалистов. Да и прессы было много. Хотя до сих пор почему-то встречается мнение, что все происходило под завесой секретности. И это рождает обывательские слухи.
— Вы можете их развеять окончательно?
— Картина действительно одна из самых изученных на свете. Говорить о подделках просто смешно, потому что существует одна вещь, и к ней, кстати, не допускают посторонних. Это рентгенограмма, по которой, как по отпечатку пальцев у человека, всегда можно установить, та это картина или нет.
— А где хранятся рентгенограммы?
— В Эрмитаже. И они известны. Говорить о подделках можно только по невежеству, сочетающемуся со стереотипом мышления. Кстати, не только нашим. Всегда и везде вокруг музеев ходят слухи: у них, дескать, половина экспонатов — подделки. Это стандартные обывательские слухи, которые иногда подхватываются прессой и усиливаются, если есть элемент секретности. Но секретность давно ушла. И объективных причин для слухов нет.
— А среди специалистов такие слухи были?
— Нет. Хотя не всех мы допустили к работе с «Данаей», и были разные мнения, что с ней делать. Да, кое-кто из специалистов поговаривал, что никакой настоящей «Данаи» нет, что мы всю ее переписали заново. Но этого как раз не было. Я уже сказал, каким путем мы шли.
— Новая волна слухов возникла в связи с фильмом «Бандитский Петербург», где вместо «Данаи» фигурировала некая «Эгина», но музей тем не менее назывался Эрмитажем.
— Что ж, и это случай довольно распространенный в мире. Возникает вымысел, а потом говорится, что все основано на документальном материале.
Я ведь очень хорошо помню: за неделю до того, как я стал директором Эрмитажа, в газете было опубликовано интервью с умирающим вором, который утверждал, что почему-то именно наши «голландцы» все проданы в Аргентину. И знаете, что в первую очередь сделали работники Счетной палаты? Они пошли проверять, на месте ли наши «голландцы». Выяснилось, что на месте...
Стереотип «у них все украдено» существует среди воров и темных антикваров. Они утверждают, что в музеях никто ничего не понимает и вообще «они еще хуже, чем мы». И этот вот мотив проходит и в книге Константинова, и в фильме. Якобы воры заботятся о культурном наследии, а искусствоведы — нет. Может быть, искусствоведы и не все заботятся, но воры не заботятся — уж точно.
— Это единственная ваша претензия к фильму?
— Главная претензия у меня не к самому фильму. Было непорядочно показывать его в преддверии выборов, это воспринималось как политический жест.
Еще одна претензия вот какая. Если город называют бандитским, то, наверное, в ответ следует создавать сагу о бандитах, как в Чикаго. Но почему эта сага создается за счет репутации порядочных людей? Будто они не лучше бандитов, а бандитизм романтизируется. Жанрово картина не получилась, и вышло так, что фильм гадит в собственном доме.
— А вы знали, что фильм с таким сюжетом снимается?
— Знал. К нам обращались с просьбой о съемках в Эрмитаже. Мы не разрешили, у нас нельзя снимать игровое кино. И Кирилл Юрьевич Лавров мне говорил, что собирается в этой картине сниматься. Меня это не волновало, хотя историю я знал. Ну фильм и фильм. Кто же мог предположить, что он станет орудием политической технологии. Неким фактом о том, какой плохой Петербург.
Вообще в нынешней жизни надо быть очень осторожным. Нет чистой журналистики. Но и чистого искусства сегодня тоже нет. На 90% кино — это уже не элемент художества, а тоже элемент шоу-бизнеса и политических технологий. Фильмы вторгаются в сознание людей и создают определенные стереотипы.
Для всех настоящих петербуржцев то, что случилось с «Данаей», — страшная трагедия. И когда в ней сладострастно ковыряются, это неприятно. Трагедия не должна быть предметом злорадства.
— В мире немало фильмов с подобным сюжетом.
— Разумеется. Это стандартный сюжет. Есть, например, одна книга, где меня, директора Эрмитажа, убивают. Там тоже действуют реставраторы, правда, хорошие. Они подменяют копией работу да Винчи, чтобы она не досталась колумбийской мафии. Кажется, книжка называется «Письмо из холодной страны». Корреспондент «Ньюс уик» в Москве написал.
Писать можно что угодно. И снимать что угодно. Но есть вечный вопрос об ответственности художника. Ответственность должна быть. Нужно понимать, какой отпечаток все это может оставить в умах людей.
— Скажите, сегодня, через 15 лет после трагедии, можно ли говорить о том, что шедевры Эрмитажа защищены от подобных покушений?
— Повторение подобной истории абсолютно возможно в любом музее мира. Вы знаете, что примерно в одно время с «Данаей» некий маньяк облил кислотой несколько полотен Дюрера в Мюнхене? Его тоже посадили в сумасшедший дом, потом выпустили за хорошее поведение, не сообщив об этом работникам музея. Первое, что он сделал, — это сел в поезд, приехал в Мюнхен, купил кислоту и залил еще несколько картин.
Моим первым приоритетом как директора было усиление системы безопасности музея. Каждый мой день начинается с рапорта соответствующей службы. Мы сделали очень много, чтобы защитить экспонаты от пожара, от покушений, от краж. Но мы не можем все вещи убрать и закрыть. Мы всегда должны быть настороже. Это постоянная работа всех музеев мира. Музей — это всегда риск. Всегда где-то что-то происходит.
— Вы устанавливаете защитные стекла?
— Да, хотя стекла — это плохо. За ними неудобно смотреть картины. Это должны быть небликующие стекла, которые стоят безумных денег. Но мы потихоньку их делаем.
— Когда «Даная» вернется в Рембрандтовский зал?
— Через несколько недель. Теперь картина в сильной раме и под сильным стеклом, потому она очень тяжелая. Для ее перемещения мы делаем специальные тросы, специальную площадку. Эта работа потребует еще немного времени.
Материал был опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 109 (2259) от 15.06.2000 года.
Комментарии