Театр должен помогать жить
10 февраля в ДК им. Горького московский театр «Ленком» показал в Петербурге спектакль «Пять вечеров» по пьесе Александра Володина. Так совпало, что гастроли прошли в день рождения драматурга. И в день завершения Володинского фестиваля. Режиссер спектакля Андрей Прикотенко хорошо известен петербургской публике. Выпускник мастерской Вениамина Фильштинского (того самого звездного курса, где учились Хабенский, Пореченков, Трухин), в родном городе он поставил немало заметных спектаклей, таких как «Эдип-царь» и «Антигона» в Театре на Литейном, «Лерка» в «Балтийском доме», «Лето одного года», «Трактирщица» и «Калека с острова Инишмаан» в БДТ им. Г. А. Товстоногова и других. В одном из интервью Андрей ПРИКОТЕНКО сказал: «Театр должен помогать жить». Наш корреспондент поговорила с режиссером о том, возможен ли сегодня такой театр.
ФОТО предоставлено организаторами гастролей
– Вы по-прежнему убеждены в способности искусства исцелять души?
– Более того, это убеждение с годами окрепло. Театр может быть каким угодно, когда я говорю «должен» – это требование только к себе, к моему театру. Театр должен помогать людям жить, самым разным людям; театр должен давать им силу к жизни. Хорошо бы зрители выходили после спектакля с желанием общаться, встречаться, чем-то делиться. Хочется, чтобы театр заряжал их энергией жизни.
– Мне кажется, пьеса «Пять вечеров» потому и не уходит из репертуара театров нашей страны, что дает людям волю к жизни, которая крепнет даже от робкой надежды на возможное счастье. Вы сами предложили Марку Захарову постановку этой пьесы?
– Нет, Марк Анатольевич позвонил мне и пригласил поставить в его театре володинские «Пять вечеров». Для меня это предложение было неожиданным, но я не раздумывая согласился. «Пять вечеров» – это недавнее прошлое, которое очень тесно связано с настоящим и все еще формирует его. Поэтому не было никакой борьбы с предлагаемыми обстоятельствами и той средой, в которой происходит действие пьесы. Напротив, мы постарались, чтобы эта среда сохранилась и возникло ощущение ее подлинности.
Мы позволили себе и кое-что домыслить, сказать прямым текстом то, что автор, по понятным причинам, не мог рассказать. В нашей версии из двенадцати послевоенных лет десять Ильин провел в ГУЛАГе. Он вернулся из лагеря, который сформировал его мироощущение, для меня это было важно.
В день премьеры в фойе мы сделали выставку. Специально для нее брали интервью у людей, которые вернулись из лагерей и до сих пор живы: в финале спектакля появляются их портреты. Для меня важна мысль, что сегодня Ильин может быть жив.
– Вы следите за тем, что происходит в современной драматургии?
– Конечно. В современной драматургии возникает много обаятельного. Но поиски сегодняшнего театра не выходят за пределы малого пространства. В этом нет ничего плохого, как нет плохого в самом ярком представителе актуального театрального процесса «Театре.doc». И в «Гоголь-центре» Кирилла Серебренникова, который все-таки получается тоже театром камерным. Но надо думать и о больших залах, куда ходит массовый зритель. Иначе возникнет разделение: здесь приверженцы одного направления, а там – другого, и не происходит диффузии, содержимое разных сосудов не переливается друг в друга. Нужны современные пьесы, которые были бы востребованы в большом пространстве.
Есть много пьес, в которых начало и первая половина очень хорошо написаны. Но никак не удается пьесу завершить. Наверное, в центре пьесы нет такого героя, вокруг которого можно построить значительный, крупный финал. Хочется, чтобы в современной драматургии появилась крупная форма, сейчас же пьесам не хватает масштаба.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Собираюсь ставить спектакль по рассказу Татьяны Толстой из сборника «Ночь». А вообще у меня накопилось большое количество пьес и прозы, которые ждут своей реализации.
– Вам интересны новые формы театрального искусства или «помогать людям жить» легче более традиционными способами?
– Мне импонирует то, что происходит сейчас в современном театре. Я пытаюсь прочесть нашумевшую книгу Ханса Тиса Лемана «Постдраматический театр», мне это интересно. Но на современной российской сцене я до сих пор не увидел такой «постдраматический» спектакль, который бы меня заставил отказаться от своей театральной веры. Я приверженец того, что называется школой. Сейчас принято отрицать школу, отказываться от психологизма, «правдоподобия» и так далее. Меня же тянет к тому, что произвело на меня когда-то сильное впечатление, а это совсем другие вещи и пока не постдраматизм. Почему я должен предавать свои идеалы? Слово «сюжет» в современном театре стало ругательным. А мне нравится сюжет, что я могу с этим поделать? Впрочем, очень жду «постдраматического спектакля», который бы меня потряс и снял все вопросы.
– Вы считаете, театр влияет на настроения в обществе?
– Вокруг современного театра много шума, но театр от этого не стал значительнее. Точнее, стал значительным, но для слишком небольшого количества людей. Это хорошо, но мало. Мне нравится документальный театр, я внутренне тяготею к жанру, которому очень уютно в комнате, на малой сцене... Но надо что-то делать и с большими залами, с этой огромной системой государственных театров, которая, так уж случилось, появилась в нашей стране. Можно, конечно, эти здания позакрывать и создать много маленьких, как в Финляндии. Но ведь не получится. Пока не возникнет успеха в большом пространстве, не будет признания современного театрального искусства широкой публикой. Потому что именно большое пространство определяет успех, а не совокупность малых, как бы нам того ни хотелось.
Я повторюсь, в большом пространстве нужен сюжет. На малой сцене ты можешь работать с другими вещами: ставить собственные ощущения, импровизировать, вовлекать в диалог зрителей, рассказывать о том, что произошло вчера в нашей жизни – хотя бы выпуск новостей читать и превращать это в спектакль. Я сам мечтаю о театре импровизации, но в большом зале это все не годится.
– А почему современное искусство не может работать в больших пространствах?
– На мой взгляд, у сегодняшнего театрального истеблишмента возник некоторый перекос в приоритетах системы художественных ценностей. Ошибка в том, что стали отменять, разрушать и называть устаревшими какие-то важные театральные художественные принципы. Европейское сознание, к которому так стремится наш театральный передовой класс, никогда ничего не разрушало. Европа всегда продолжала, каким-то образом развивала и переосмысливала то, что было до. Поэтому она до сих пор и цела. Пытаясь создать европейский театр, мы в очередной раз попытались что-то отменить и разрушить до основания, а вот потом... Психологический театр – наша ценность, наше приобретение. Отменить старое, потому что мы просто новое поколение? Что-то есть в этом грубое и неправильное. Может, нам лучше наследовать, чтобы создавать новое.
Эту и другие статьи вы можете обсудить и прокомментировать в нашей группе ВКонтакте
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 024 (5397) от 12.02.2015.
Комментарии